и воина. Ощутила твёрдые мозоли. И он смог быть таким нежным и добрым… Стоп! Остановись! Размышлять будешь потом, а сейчас – надо спастись для начала…
Сумасшедший бег по лестнице, выскочили во двор и замерли на месте: сплошная стена инков и славов, ощетинившиеся копьями, перекрыли все выходы. А сверху – она успела оглянуться – сотни лучников с нацеленным на них оружием. Это – смерть?! Но что он делает?! А мужчина спокойно откладывает меч, делает шаг назад, прикрывая её своим телом.
– Что творите вы, люди добрые? Или разум у вас помутился? Коли смеете руку поднимать на князя своего и супругу его, богами нашими данную?
Взрывается толпа злобными криками. Потрясает оружием. Вперёд выходит один из тех славов, что сопровождал мужа на первой встрече и пытался счесть её душу, – как его зовут, Крок, кажется? Сипло кричит страшные и обидные слова:
– Ведьма она, околдовала воина! Ты совсем разум потерял, Добрыня, и не князь нам больше!
Она чувствует, что князь улыбается, спокойно и добродушно:
– Это ты, тайник, разум потерял! Разве можно пойти против воли богов?
Выскочил вперёд сапай авки[57] Тольпек, раскрывает смердящую пасть и вопит, потрясая своей золотой булавой, символом власти:
– Ты, грязный слав, посмел прикоснуться и опозорить нашу богиню! Смерть тебе!
И вдруг затихает, когда слова родного языка льются с губ чужака:
– Ты, презренный, осмеливаешься поднять руку на своего императора?!
Смятение в рядах инков. Чужак знает божественный язык и говорит на нём! Откуда? А тот вдруг смело шагает вперёд, вскидывает вверх руки, и… О, божественное чудо! Вспыхивает огненный шар между ладоней его, и становится во дворе светло, словно днём, а с небес гремит хор нечеловеческих голосов:
– Неразумные! Или мало вам слов князя вашего?! Откуда неверие в ваших сердцах? Избран нами Добрыня быть вашим владыкой. И быть роду его вашими повелителями отныне и до скончания рода человеческого! Ибо так сказано нами, Тремя богами Жизни!
И появляются над городом огромные лица в небе… Одно, второе, третье… Падают в страхе люди, прикрывая голову руками, ибо неземной свет и пламя в глазах богов… А двое тех, кого только что хотели растерзать, объятые неземным сиянием, стоят возле друг друга и держатся за руки, не боясь ничего. Боги явили свою волю славам и инкам. И кто осмелится пойти наперекор их воле? Лишь безумец. Но и тот устрашится гнева Троицы Жизни, ибо нет отныне для богов славов и инков Предела…
И грянул гром, что во всех концах земель Полуденных и Полуночных слышен, и высветило небо лики божественные вновь, и слышал голоса богов каждый, кто жил на этих землях, на своём языке, знакомом с рождения, и видел, как побежали выстраиваться в очередь суетливую все родовые и племенные божки самых диких народов, что в диких и глухих уголках обитают, ибо поняли те мелкие боги, что отныне их сила и власть – ничто по сравнению с Троицей Жизни. И вершился строгий, но справедливый Суд богов, и летели на землю головы тех, кто замечен был в поедании ближнего своего, и заповеданы отныне всем Правила следующие:
Ama quellanquichu – Не ленись.
Ата llullanquichu – Не лги.
Ата suacunquichu – Не воруй.
Три божественных принципа. Три великие истины. И поняли отныне все, кто жил на Новой Земле, что наступила Новая эра…
Князь смотрел, как распростёрлись перед ним и его супругой ниц, без разбору, и славы, и инки, и сам был напуган Откровением божественным. Тишина гробовая стояла во всём городе Торжке. Даже птицы испуганно затихли на деревьях, и туры, и лошади, и прочая домашняя живность. Казалось, все ждали его Слова. Ибо он теперь для всех – божественный император. Не в смысле того, что он – бог. А в том, что осенён Добрыня Божественной милостью и стал отныне правителем обеих земель – Полуденной и Полуночной. И негромко молвил он, прижав к себе дрожащую от увиденного супругу левой рукой:
– Поднимитесь.
Зашевелились люди. Задвигались. Вставали, с ужасом глядя в небо и на чету царственную. Дёрнул щекой император, успокаивающе нажал пальцами слегка на нежное плечико, объявил:
– Свадьба наша с Ольмо через месяц состоится. В Славграде, что отныне будет Полуночной столицей империи. А Куско станет столицей Полуденной. И будет теперь семья императора проживать половину года на одной половине, а вторую – на другой. Далее слушайте меня и передайте всем: теперь единым целым является держава славов и Тауантинсуйу, и всяк бывший подданный одного государства прежнего равен в правах подданному другой бывшей державы. Ибо отныне все они подданные империи. И доведите мои слова до каждого из тех, что отныне живут под рукой императора и его супруги…
Вновь ударил раскат грома, подтверждая слова Добрыни, и высвободилась Ольмо из его руки, гордо выпрямилась, запрокинув прекрасную голову. И столь она была красива в этой обычной мужской одежде с плеча своего мужа, что едва не потеряли дар речи люди, во дворе находящиеся.
– И отныне будет так, как сказал мой супруг перед ликом Троицы Жизни и всеми подданными империи! И не смеет никто противиться воле его. Ибо каждый, вставший против слов императора, поднимает свой голос против истинных богов.
И все, кто был во дворе, единодушно воскликнули:
– Да будет так!
Внезапно вперёд выскочил Крок с перекошенным от ненависти лицом и заорал:
– Не верьте ему! Убейте их! Немедля!
Но его уже никто не слушал, Добрыня опешил – старый товарищ и друг ведёт себя непонятно. Прищурился и обмер – желтые глаза таиника светились скрытым пламенем. Но почему жёлтые? Ведь у него они серые! Выходит, это не Крок?! Нагнулся, подобрал меч, который было бросил, подержал в руке, напрягся… И по лезвию побежали всполохи синего пламени… Народ замер, а Крок подался назад, пытаясь спрятаться в толпе, но тщетно – его вновь вытолкнули вперёд. Лезвие свистнуло, рассекая воздух. Синяя полоса пронзила воздух, вошла в грудь тайника, прошив её насквозь, и… Взвыл мужчина голосом дурным, хлестнула из раны кровь чёрная, не алая. На глазах стал он покрываться перьями, вытягиваться, пряча руки и ноги, превращаясь в Пернатого Змея Кетцалькоатля, и откуда ни возьмись появились три воина, в доспехах невиданных, светом одетые. Один из бойцов был в доспехах инка. Второй – в броне славов. Третий – в одежде меднокожего воина, с томагавком в руке и початком маиса в другой. Вонзились в тело Пернатого три прямых меча, взвыл дурным голосом гад, забился. А самый большой махнул секирой невиданной, с острым наконечником клином, и слетела усыпанная перьями голова на землю… Где падали капли крови её, там дым шёл, и стонала сама земля… Забилось тело пернатое, задёргалось, но светлый руку вскинул, ударил из ладони луч яркий, и вспыхнул злой бог майя-людоедов, загорелся, оставляя после себя лишь кучу дурно пахнущей золы… А Трое, покончив с богом, подошли к паре царственной, кивнули на прощание и в небо по вдруг спустившейся ниоткуда лестнице винтовой ушли…
– Найдите Крока. Настоящего! И что за четвёрка ко мне в покои вломилась?!
Казалось, люди сбросили какое-то оцепенение, началась суета, а Добрыня обернулся к Ольмо:
– Как ты? Не испугалась?
Девушка с трудом сдерживала дрожь. Мужчина прижал её к себе, погладил по пышным волосам, шепнул:
– Не бойся. Всё закончилось. Чего дрожишь?
– С-с… страшно…
– Я же с тобой. Так чего боишься?
Она всхлипнула, прижалась к широкой груди, пытаясь найти убежище и защиту.
– Княже, нашли тайника! Он у себя, без сознания лежит! А те четверо – не наши! Никто их не знает. У славов якобы метка крохотная, синяя на спине. А инков вообще никто не опознаёт, – склонился перед ними старший гридней.
Добрыня махнул рукой:
– Ладно. Ясно, что подменыши то. Пошлите на двор за одеждой Оленьки моей и покои мои приберите. В Славград отправьте гонца – пусть начинают готовиться к свадьбе нашей. В Куско инки пошлют вести.
– Как повелишь, княже…
Все склонили голову, засуетились. Кто-то принёс тёплый плащ, подал князю. Тот укутал супругу, так как та продолжала дрожать, сел на заботливо поданную лавку, усадил её рядышком, прижал к себе, гладя плечо. Понемногу девушка начала успокаиваться. Но тут во двор вбежала целая толпа – опять воины-инки и прислужницы. Те с плачем бросились к своей царице, опасливо посматривая на её супруга. Откровение Троицы Жизни видели все, и возражать не осмеливался никто. Мгновенно натянули непрозрачный полог, зашебуршились… Время от времени слышался шёпот, позвякивание украшений, наконец полог опал, и слав вздрогнул – он ожидал всякого, но не такого: Ольмо сидела в простом сарафане славов… Увидев его взгляд, пояснила:
– Я же твоя жена и на твоей земле, значит, должна и одеваться, как положено здесь.
Кивнул одобрительно, а тут и свои подскочили:
– Готово, княже! Всё убрали, трупы выкинули собакам.
– Хорошо. Нынче охрану нести утроенную. И вам, и инкам. А завтра поутру отправляемся в Славград.
– Гой да!
Обернулся к супруге:
– Не хочешь ничего сделать?
Она глаза потупила, взяла его за руку, повела к Кроку. Вошли в его комнату, подошла к лежащему телу, коснулась рукой груди мужчины. Напряглась. Что-то щёлкнуло, задышал слав ровно, мощно. До этого вздымалась его грудь почти незаметно. А Ольмо насторожилась, всмотрелась во что-то, лишь ей видимое, заволновалась. Прищурился князь и тоже различил чёрную сетку, что тело воина укутывала, из перьев плетёную. Подошёл, ухватил за петлю, рванул.
Лопнуло, и, на мгновение окутавшись чёрным дымом, исчезла сеть пернатого бога. Снова восхищённо взглянула девушка на мужа своего. Взяла его за руку, на миг прижалась гибким телом, и вскипело всё у Добрыни внутри…
Дар вновь осмотрел раны Ладоги. Хвала богам, на поправку дева пошла… Прибыв в Ла-Рошель, фон Гейер умчался к магистру, доложить о прибытии. А он, подняв девушку на руки, отнёс её в выделенную ему комнатку в гостинице ордена. Уложив на ложе, потребовал принести свои сундучки и вновь занялся врачеванием. Снова промыл все раны, сменил мази и повязки. Воспаление удалось снять почти везде, многие из ранок и шрамов уже покрылись здоровой корочкой. Да и чувствовала себя Ладога не в пример лучше. Сытная еда и уверенность в завтрашнем дне подействовали на неё, словно исцеляющий волшебный бальзам. Так что за оставшиеся дни пути она немного пришла в себя.