твет меня не удовлетворяет. Нравится или нет?
— Кое-что нравится.
— Что значит «кое-что»? Объясните.
— Съемки хорошие, погони... Музыка бывает неплохая.
— А люди? Работники ФБР?
— Они ж картонные.
— Это как понять?
— Вырезаны из картона. Заранее известно, что самого доброго убьют, а плохой исправится.
— Но что-то вам в них все-таки нравилось? Что именно?
— Не знаю... Крепкие они... Но так с самого начала задано. Неинтересно, потому что знаешь, как дальше будет. На бейсболе никогда неизвестно, кто выиграет, поэтому людей и полно на стадионах... Всегда интересно, когда не знаешь, кто победит, а в фильмах сразу ясно, что вы победите, только обязательно одного из ваших ранят или убьют. Но меня бандиты не интересуют... Среди них есть хорошие люди, я в Бронксе встречал симпатичных бандитов...
— Они казались вам симпатичными, потому что не нападали на вас или на вашу девушку... У вас есть девушка?
— Есть, как же без нее можно...
— Намерены жениться? Или простое увлечение?
— Не знаю... Только я хочу, чтоб вы поняли: я пришел к вам потому, что в газетах читаю — наци затаились, не всех выловили... В армию меня не берут, я уж подавался в Джи Ай, но из-за ранения не прохожу... Если вам нужен человек, который ненавидит наци и готов на все, — я готов работать... Если это не ваша епархия, так мне здесь делать нечего.
— Во время войны именно мы занимались нацистами, которых к нам засылал Гитлер... Я не стану вас обманывать, мы работаем внутри страны, а здесь, как вы знаете, нацистов нет... Но какие-то связи вполне могли остаться... В основном мы работаем против гангстеров и левых заговорщиков, с гитлеровцами мы покончили...
— Да? Что-то в газетах другое пишут... В общем, если вам нужен человек, который хочет довести до конца свои счеты с наци, я — гожусь. Бандитов ловить не стану.
— Ну, а если надо будет работать против шпиона другой страны? Против русского? Или болгарского? Подойдет?
— Русские воевали вместе с нами. Они честно воевали. Это мне не подходит, это политика, а я в ней ничего не понимаю...
— Хм... Только наци, говорите... Хорошо, а кого из американских писателей вы знаете?
— Ну, этот... Как его... Лондон. У него про Север очень достоверно описано...
— Бывали на Севере?
— Нет.
— А почему же говорите, что описано достоверно? Может быть, он все выдумал?
— Если я поверил — значит, правда. Пусть себе хоть сто раз выдумывает... Правды для всех не бывает, есть правда для каждого, кто во что верит.
— В общем-то верно... По отношению к литературе и кино... Но ведь все люди верят в бога... Все честные люди, я бы даже сказал, цивилизованные.
— Те, которые перед едой моют руки? — усмехнулся Джек Эр.
— Ну, это не единственный эталон цивилизованного человека, есть и другие...
— Это верно... Черные наци в лагере были очень чистоплотные... После расстрелов кипятили воду на костре и мылись до пояса.
— Какой ужас, боже мой!
— Нет, это не ужас... Ужас был, когда они, помывшись после расстрелов, садились обедать и очень аккуратно, тоненькими ломтиками, резали сало... Именно это — как они сало резали и крошки хлеба собирали, чтобы все было опрятно, — показалось мне самым ужасным... Я иногда думал, что брежу, я ж еле живой тогда был. Но когда стал один и тот же сон видеть — этот именно, с мельчайшими подробностями, — тогда понял: правда, а никакой не бред.
— А какие еще вы тогда заметили подробности?
— Хлеб был очень мокрый, тяжелый, но все равно крошился; но и крошки были аккуратные, какие-то немецкие, маленькими квадратиками.
— Вы это не придумываете?
— Принесите батон, я постараюсь слепить немецкие крошки, — ответил Джек.
— Нет, нет, я верю... Ну, хорошо, а еще? Я же не был в Германии, мне интересна любая мелочь.
— Вот что поразительно, — задумчиво откликнулся Джек Эр, — самые жестокие из этих черных как-то одинаково пахли. Нет, правда, у них у всех был одинаковый запах — какой-то затхлый... Так мокрые простыни пахнут, если долго лежали в сырости.
— Любопытно... Может быть, всем эсэсовцам давали одинаковое мыло?
— А черт их знает. Только запах был одинаковый, это точно. Затхлый.
— Меня особенно интересуют визуальные подробности.
Джек Эр несколько удивился:
— А почему именно они?
Чиновник ответил не сразу, пытливо посмотрел на парня, поиграл остро отточенным карандашом (последняя новинка: трехцветный грифель, — нажмешь на левую сторону, пишет красным, на правую — синим, а посредине — ярко-черный) и, тщательно подбирая слова, сказал:
— Визуальные подробности интересуют нашу службу потому, что вам — поначалу, понятно, — придется зарекомендовать себя в качестве зоркого наблюдателя, который не упустит в магазинной толчее того человека, за которым надо смотреть в оба.
— Вы что, — усмехнулся Джек Эр, — в топтуны меня хотите пригласить?
— Я не знаю, что это такое, — Подбельски искренно удивился, — объясните, пожалуйста, значение этого слова.
— Да бросьте вы, — рассердился Джек Эр. — Будто кино не смотрите! Так называют того, кто топает следом за гангстером.
— Какое слово вам больше нравится: «солдат» или «вояка»?
— Конечно, «солдат».
Подбельски удовлетворенно кивнул:
— Вот видите... Ну и мне куда больше нравится слово «разведчик», чем «топтун». Петух топчет кур, на то он и петух... А человек, идущий по стопам врага, — все-таки разведчик. Ну-ка попробуйте, закрыв глаза, описать мой кабинет. Только сразу, без подготовки. Зажмурьтесь, Джек, зажмурьтесь! И не обманывайте самого себя, не подглядывайте!
— Я и в школе-то не подглядывал, зачем же здесь?
— Ну, и прекрасно. Раз, два, три! Я слушаю.
— Про все говорить?
— Про то, что запомнили.
— Флаг за вами, портрет президента Трумэна, на столе два телефонных аппарата (один работал как диктофон, фиксируя каждое слово беседующих), в книжных шкафах много книг, два стула, два окна, на окнах жалюзи, двери двустворчатые, а моетесь вы клубничным мылом...
Подбельски расхохотался:
— Последнее — совершенно точно! Замечательно, Джек, для первого раза отлично! А теперь я вам расскажу, что у меня в кабинете, ладно?
— Так вы его как свой дом знаете, неудивительно.
— Хм... В общем-то вы правы... Тогда я позволю себе сосредоточиться на ваших огрехах... Они не очень существенны, но, тем не менее, я хочу, чтобы вы сами убедились, как настоящему разведчику нужна холодная, несколько отстраненная наблюдательность. Итак, портрет президента Гарри Эс. Трумэна в деревянной рамке, три шкафа, в которых стоят книги с красными и синими корешками, среди них много золоченых, что свидетельствует о довольно высокой стоимости собранной литературы; в том шкафу, который стоит возле двустворчатой двери с большой медной ручкой, сделанной в форме лапы собаки, книги разной величины, часть из них потрепана, есть надписи, сделанные готическим шрифтом, что позволяет предположить знание немецкого языка человеком, которому они принадлежат; судя по тому, что на двух других шкафах есть следы пыли, можно допустить, что именно первым шкафом, где пыли нет, обладатель этого кабинета пользуется чаще всего; жалюзи серебристого цвета крепятся на медных болтах; стол покрыт зеленым сукном; стопка бумаги лежит с левого — если смотреть от двери — края стола; справа — небольшая скульптура Авраама Линкольна, сидящего в кресле; в центре лежат восемь карандашей, остро отточенных, разных цветов, и одна самопишущая черная ручка с монограммой желтого цвета, латунь или, возможно, золото... Вот так... Есть разница между тем, что сказали вы и я?
— Здорово, — согласился Джек Эр. — По тому, что вы сказали, можно делать выводы. Только в таком случае я бы еще добавил, что, судя по книгам с золотыми корешками, хозяин комнаты — юрист. Ведь по таким книгам у нас в школе сдавали зачет по основам права.
— Такого рода заключение может повести меня, вашего руководителя, то есть офицера, отвечающего за операцию, по ложному следу... Хозяином комнаты может быть не только юрист, но и бизнесмен, государственный деятель, военачальник, священник... Да, да, именно так, ибо прихожане идут в церковь за советом не только духовным, но и мирским... Профессиональный преступник высокого уровня, глава какого-либо подпольного синдиката, каждый свой шаг соотносит с буквой закона, чтобы — в случае неудачи и провала — взять на себя более легкую статью кодекса... Так что на первой стадии работы разведчику следует отказаться от всех собственных мнений... Только констатация фактов, скрупулезно точная, близкая к фотографической... Опишите мне, например, того черного, который расстрелял вашего несчастного доктора... Опишите так, чтобы я мог узнать его, когда встречу на улице... Сможете?
— Я его все время перед собой вижу... Попробую... Высокий, очень крепкий, но цвет лица землистый, как у человека, страдающего желудочным недомоганием...
— Простите, что перебиваю, Джек... Бои проходили неподалеку от того места, где был ваш госпиталь?
— Совсем рядом бомбили...
— И много зданий горело?
— Да, кругом чад...
— Вот видите... Вы настаиваете, что объект... что этот черный страдал желудочным недомоганием, цвет лица землистый, говорите вы, ну я и буду искать такого, а это на самом деле была копоть от пожарищ, въелась в кожу, лицо поэтому сделалось размыто-грязным, желтоватым... А после войны этот черный садист хорошенько помылся в ванной, и цвет лица у него ныне бело-розовый, отменно здоровый... Ну, дальше, пожалуйста...
— Вообще-то вы здорово все сечете, — улыбнулся Джек Эр. — Я не люблю, когда меня зазря тычут носом, но вы дельно все замечаете, вроде этого... Ну, как его... У нас Пинкертон, а у англичан... Рядом с ним еще вечно малахольный доктор трется...
— Шерлок Холмс?
— Точно, он! Так продолжить? — Джеку явно понравилось то, к чему его так мягко подвинул чиновник.