— Кто расслабляется, а кому-то — особенно из молодых, которые еще только рвутся к самим себе, — надо учиться напрягаться. Вот я и предлагаю вам поучить их этому. Вы поставите две камеры в том месте, где пойдет тот нацистский подонок, и начнете снимать: пусть все будет, как есть, пусть идут люди, едут машины, все, как обычно... Когда его будут брать, он начнет вырываться, орать — пусть! Его надо сунуть в машину. Он будет вопить, кусаться — тем лучше для ленты, это будет настоящая правда... Потом я его вывезу за город, мне надо закончить с ним прерванную беседу, но это уже моя забота...
— Вы сумасшедший?
— Немного. А что?
— Нет, идея, конечно, дьявольски заманчива. Но как можно по-настоящему красть человека на улице? Прибежит полиция, скандал, арестуют камеры, начнется судебный процесс, нет, вы безумец, Грегори.
— Полиция должна стоять рядом, Флэкс. Она должна быть при вас, у ноги. Накануне съемок вы посетите полицейское управление и попросите выделить наряд; надо удержать прохожих, чтобы они не влезли в скандал. Скажете, что у вас отрепетированная сцена; тот, кого похищают, наш артист; он должен вопить и кусаться, такая уж у него роль. Я сижу за рулем, со мной подруга, три статиста сунут беса в машину, свяжут, сядут рядом, всунут кляп, все это можно снимать, потом я отъеду за город, статисты вернутся на место съемок, а я через два дня расскажу вам, как прошла беседа с пациентом.
— Вообще-то, конечно, такого еще, по-моему, никогда не было в кинематографе...
— Не было. И не будет. Если только вы не решитесь.
— Хорошо, но у меня нет денег на полет в Португалию... Смета выбрана, Грегори... Вы же знаете сценарий... Продюсер скупердяй — считает каждый цент...
— Свяжитесь с какой-нибудь фирмой, не мне вас учить... Позвоните к «Форду», предложите снимать сцену погони за похищенным на его машине; гарантируйте, что «Форд» оторвется и от «Шевроле», и от «Кадиллака».
— От «Кадиллака» не оторвется.
— Значит, позвоните в «Кадиллак», предложите им оторваться от «Фордов» и «Плимутов»... Пригласите юриста, посоветуйтесь, узнайте конъюнктуру на бирже, кто горит, кто заинтересован в рекламе, — неужели они не профинансируют наш трехдневный полет в Лиссабон?! Если все получится, как я задумал, подключите прессу, я вам помогу. Но очень осторожно. Об этом разговоре знаете вы и я. Если узнает третий, дело лопнет, ваша сенсация окажется мыльным пузырем...
Полет в Лиссабон профинансировала небольшая фирма «Макинтайр энд бразерс», специализировавшаяся на выпуске дорожных несессеров — мыло, зубная паста, гребенка, станок для бритья, ножницы, педикюрные щипцы, одеколон и крем-бриллиантин: совершенно необходимо для путешествующего бизнесмена. Договорились, что американские разведчики будут пользоваться именно этими несессерами, заключили договор, что сумочка будет показана крупным планом, трижды — в наиболее драматических, запоминающихся местах ленты и не менее полутора минут.
Из отеля «Амбассадор» в Лиссабоне Спарк позвонил Филипе Алварешу, у которого во время войны снимал особняк; отношения сохранились самые доверительные; попросил аккуратно выяснить, на месте ли сеньор Викель из ИТТ. Назавтра Алвареш ответил, что «сеньор Киккельт», а никакой не Викель, действительно работал в ИТТ, но пять месяцев назад открыл свое дело — запасные части к радиоприемникам и оптовая торговля с Бразилией электробытовыми товарами; да, натурализовавшийся немец, говорит с акцентом, очень надежный бизнесмен, на подъеме; да, лицо боксерское, совершенно верно; нет, я не разговаривал с ним, как вы и просили, просто навел справки и посетил после этого его офис; да, молод, лет тридцать семь, пышет здоровьем, все верно».
— Это он, — повторил Спарк режиссеру Флэксу и быстро сел в машину, взятую напрокат в пятизвездочном29 отеле; пришлось оплатить услуги шофера, потому что держали только старомодные, все в щитках красного дерева, «Испано-сюизы»; двигатель был включен, работал ровно, с какой-то тяжелой заданной надежностью.
Криста сидела сзади, в углу, на коленях держала сумочку, в ней лежал «пёс» — пятизарядный «смит-вессон» тридцать восьмого калибра: рана величиной с кулак, стрелять надо в упор, потому что в этой модели нет никакой прицельности.
— Может быть, ты сядешь за руль? — спросил Спарк. — А?
— Нет.
— Волнуешься?
— Да.
— Только не вздумай нажать курок. Тогда мы пропали, он единственный, кто обязан сказать все.
— А если он станет выпрыгивать?
— Пусть. Разобьется, потеряет сознание, втащим.
— А если он бросится на меня?
— Не должен.
— У него страшное лицо, смотри.
— Есть несколько, — согласился Спарк, — гадюка фашистская...
Сегодня утром он точно разыграл спектакль: сначала Криста позвонила в редакцию «Диариу ду нотишиаш», попросила соединить с отделом рекламы, сообщила, что будет говорить мистер Хамфри, коммерческий директор «Бруклин электрисити инкорпорэйтэд». Хамфри выразил желание встретиться с сеньором директором электрокомпании Киккелем в редакции: «Пусть пригласят его на тринадцать тридцать пять, разговор займет двадцать пять минут; потом можно пойти на ланч куда-нибудь поблизости. Цель встречи — подписание контракта на реализацию через фирму сеньора Киккеля продукции «Бруклин электрисити», реклама должна публиковаться два раза в месяц, в воскресных номерах, оплата будет произведена за полгода, благодарю вас». Через час из редакции позвонили в отель «Эксельсиор» и передали «месседж»30 для сеньора Хамфри: встреча состоится ровно в тринадцать тридцать пять, сеньор Киккель с интересом отнесся к предложению коллеги из Северной Америки. Администратор «Эксельсиора» был связан со Спарком два года назад, полное доверие; конечно, в случае какой-либо неожиданности получится скандал — так или иначе, — но Спарк был убежден, что беседа с Ригельтом закончится благополучно. Он провел день, наблюдая немца, когда тот выходил из офиса и отправлялся на уголок к дону Рафаэлю перехватить бифштекс и бутылку пива; ел обстоятельно, но при этом жадно, заглатывающе, после еды причесывался, внимательно разглядывая себя в зеркало, к волосам прикасался ласкающе, нежно повторяя ладонью контур головы, оглаживая самого себя; на улице ищуще всматривался в лица встречных, нес себя осанисто и уверенно; на хорошеньких женщин оглядывался, но делал это как-то слишком уж торгово, без игры, по-животному.
— А если не получится? — шепнула Криста, наблюдая за тем, как Ригельт, оглядевшись по сторонам, пересек дорогу.
— Получится.
— Нельзя быть таким уверенным.
— Только таким и надо быть, Криста.
— Нет.
— Почему?
— Потому что это грех. Нельзя гневить бога, надо просить у него силы, чтобы свершилось... Почему он остановился?!
— Не знаю. Или причешется, или вытащит сигареты.
Ни то, ни другое. Ригельт достал из жилета большие карманные часы: до встречи оставалось пять минут. «Не хочет приходить раньше, — понял Спарк, — что ж, правильно делает, престиж прежде всего».
Ригельт пошел медленнее, посмотрел на оператора, замершего у камеры, улыбнулся ему, мазнул взглядом режиссера Флэкса; тот стоял бледный, кусал ноготь, глядел на второго оператора; три статиста — спортсмены, нанятые в клубе «Атлетико» за пятнадцать долларов (деньги сами свалились на голову, вот чудо!), — стояли возле витрины, в пяти шагах от автомобиля, картонно разглядывая бутылки и сыры. «Только бы этот дьявол не обратил на них внимания, только бы шел спокойно, только бы не заинтересовался, отчего возле второго оператора стоят трое полицейских, таращатся по сторонам, хотят угадать артиста, которого будут похищать! Не хватало еще, чтобы они подмигнули мне, — подумал Спарк, — а что, с них хватит. Конечно, если допустить самое хреновое, Ригельт решит выброситься или черт знает что еще надумает, — поведение человека в экстремальной ситуации рассчитать трудно — тогда, конечно, начнется скандал. Эту машину арендовал приятель Алвареша, на него выйдут, начнут трясти, дойдут и до меня; плохо, провал; я и правда слишком уж уверен в успехе, в том, что Ригельт сломается, откроет все то, что должен открыть, назовет имена, пароли и связи, потом спокойно вернется в свой офис, и ему придется молчать, у него не должно быть иного выхода, его надо загнать в угол, лишь тогда скандала не будет, только тогда мы пойдем по его цепи и выйдем на все их опорные базы, — что и требуется».
Ригельт снова глянул на часы; достал их картинно, видимо, представляя со стороны, как это престижно и достойно: большие золотые часы-луковица на толстой золотой цепи в сильной руке, хранившей следы загара. «Наверное, опалился в Латинской Америке, — подумал Спарк, — здешний загар должен уже сойти, декабрь как-никак».
Спарк посмотрел на прыгающую минутную стрелку часов, вмонтированных в красное дерево приборного щитка. «Сейчас он прибавит шагу — время; только бы не подвели эти спортсмены; какие же тупые у них затылки; зачем стричься под скобку? Это рубит человека, отсекает голову от туловища, шея делается беззащитной; хотя у них шеи бычьи, чувствуется, какие они крепкие, на таких можно висеть — голова не шелохнется».
Спарк заметил, как оператор, стоявший в отдалении, припал к камере, начал съемку. «Молодец, пусть будет побольше спокойствия на улице района Байру Альто, только бы не попали в кадр полицейские, что замерли возле Флэкса. Боже, как можно так напрягаться; словно гончие!»
Ригельт поравнялся с машиной; задняя дверь была чуть приоткрыта; спортсмены подхватили его с трех сторон, взяли в кольцо, подняли, Криста ногой распахнула дверь.
— Нет! — неожиданно тонко завопил Ригельт. — Нет! Нет!
Голос у него стал заячьим, но, видимо, страх так пронизал его, что он потерял силы: сопротивлялся ватно, только выставил ногу, упершись каблуком в дверь.
Прохожие сначала замерли (по счастью, их было не так уж много, с часу дня все сидели в ресторанах и барах, время обеда, на это Спарк и рассчитывал), потом было ринулись к машине, но остановились, потому что тот полицейский, что, судя по шевронам, был старшим, громко крикнул: