воспитывалась, привыкли поклоняться отцу, он был главным, принимал все решения, его слово было истиной в последней инстанции… Она просто не умела принимать самостоятельные решения, ей нужен был совет, подсказка, так уж получилось; чего тут больше — вины ее или беды, трудно сказать, но так было; что называется, условия задачи. Люди в зеленой форме легко меняют ее на штатский костюм, они очень многолики, но работают, исходя из грубой, понятой ими реальности… Они и сказали Ани, что в Лиссабоне работает один… английский дипломат… Он вместе с американцами организовывал транспортировку нелегальной литературы в… Голландию и Бельгию… В его-то цепи и скрывается истинный провокатор, который повинен в случившейся трагедии… «Мы развязываем вам руки, мы не вправе ни о чем вас просить, мы открыли вам высший секрет рейха, это грозит нам казнью, но если вы найдете этого человека, подружившись с английским дипломатом… и его американским другом, тогда вы отомстите гитлеровскому шпику… Гестапо нам не открывает своих секретов, мы военная разведка, верьте нам, Ани». А что ей оставалось делать? Когда человек заблудился, он мучительно ищет в темном море любой всплеск света — ведь это маяк, спасение, что же еще… И Ани отправилась в Лиссабон, и там ее познакомили с этим дипломатом… Он был такой прекрасный и добрый человек… Маленький, с очень чистыми голубыми глазами… Ани привыкла к тому, что мужчины пикировали на нее, а тот человек был с нею добр, даже, ей казалось, чуточку неравнодушен, но у него в доме на столе стояло фото: он, его жена, дочь и сын… Он жил там один, рисковал каждый день, он нуждался в часе расслабления, — стакан виски или женщина, что же еще, отдушина как-никак… Но он не позволил себе пасть… Это потрясло Ани, в ней начался какой-то внутренний слом, но это оказалось для нее спасением, потому что она убедилась: мир состоит не только из скотов… В этом жестоком мире есть очень чистые мужчины, которые умеют сказать себе «нет», если любят жену, детей, семью… Ох, и трудно же пришлось зеленым после этого рыжего англичанина с Ани, ох, и заставила она их покрутить мозгами. С тех пор обманывать ее становилось все труднее и труднее, потому что рыжий англичанин с голубыми глазами оказался для нее истинным ориентиром, маяком в ночи… Чтобы спасти ее для себя, зеленым пришлось выдать ей одного шпика. Они дорожили Ани, потому что у них было мало умных, а моя подруга не дура; интеллигентные и привлекательные женщины к ним не шли, они подбирали мусор. Кто захочет иметь дело с животными? А после они придумали главное… Когда война шла к концу, Ани сказали, что ее архив можно сжечь, а можно и сохранить, все зависит от нее самой… И поиск убийц отца можно продолжить… Вот… Это, пожалуй, все… Пойдет как черновик сценария? — Криста впервые за все время подняла глаза на Спарка, до этого она рассказывала историю Роумэну и Элизабет, больше — Роумэну, каждый миг ожидая увидеть в его глазах то, что заставит ее замолчать, подняться и уйти из этого дома.
Спарк отошел к маленькому столику, где стояли бутылки, налил виски Роумэну и себе, обернулся к Элизабет и Кристе, спросил взглядом, что хотят выпить они, налил виски и им, вернулся к дивану, поцеловал Кристу в затылок, погладил по сыпучим волосам.
— Как звали того рыжего англичанина — Спарк? — спросила Элизабет.
— Как его звали? — Спарк погладил Кристу по щеке. — Не помнишь?
— Помню.
— Ну, ответь Элизабет, она же спрашивает…
— Его звали Спарк, малыш, — вздохнул Роумэн и обнял обеих женщин за плечи. — Его звали Грегори Спенсер Спарк. Или я ничего не понимаю в кинодраматургии…
— Я пойду к мальчишкам, — сказала Криста, — они скучают, я же обещала с ними поиграть после обеда. Ладно? — она снова ищуще посмотрела на Роумэна, и столько в ее взгляде было любви, тоски и тревоги, что у него сердце замолотило заячьей лапкой, перехватило дыхание, глаза защипало: «Вот ведь какое дело, черт возьми, ну и жизнь, ну и время, ну и зверье — люди…»
…Именно маленький Пол, убегая прятаться в дом, зацепил ногой шнур телефона, стоявшего неподалеку от бара на низком столике возле перехода из гостиной в кухню. Дзенькнув, аппарат рассыпался. Роумэн засмеялся:
— Пусть это будет нашим самым большим горем, люди…
Он оглянулся, ища глазами Кристу, заметил осколки аппарата, диск, колокольчики, а рядом маленький черный квадратик, величиной в ноготь большого пальца. Ему достаточно было доли секунды, чтобы понять — это микрофон подслушивания: недавно партию таких новинок ему передали в Мадриде, выпускает ИТТ, работа безотказна, берет разговор с десяти метров, даже шепот…
Роумэн приложил палец к губам, потому что Грегори заметил его взгляд и поднялся, направляясь к осколкам.
— Не склеишь, — ровным голосом заметил Роумэн, — пусть Спарк купит тебе красивый новый аппарат, сестричка… Крис, выброси осколки в мусорный ящик, чтобы малыши не шлепнулись, а то исцарапаются.
— Вот так, — сказал Роумэн, когда они вышли со Спарком на веранду. — Ясно? Ты на подслухе. Но случилось это дня два назад — из-за моего приезда. Поскольку они могли всадить тебе не только эту штуку, поспрашивай Элизабет и старшего, когда к вам приходил телефонист, электрик или мастер по холодильному оборудованию.
Приходил вчера: профилактика электросети; никто его не вызывал, обычная забота штатных властей о безотказной и безопасной работе электросистемы Голливуда.
…Через пять дней на адрес Спарка пришло письмо, запечатанное в конверт «Иберии»; корреспондент сообщал, что его маршрут несколько изменился по не зависящим от него обстоятельствам. «Один из моих прежних знакомых, оказавшийся со мной в самолете — подсел в Лиссабоне — был некий господин из ИТТ. Видимо, он решил надо мной подшутить — опоил чем-то и забрал все мои бумаги. Он же и предложил лететь в Асунсьон. Поскольку у меня там есть два адреса: редакция журнала „Оккультизм“, доктор Артахов, и сеньор Пьетрофф, руководитель „Ассоциации культурных отношений с Востоком“, прошу поискать меня по этим адресам, — вдруг мне удастся туда добраться».
Роумэн предупредил Спарка о возможности получения письма или даже о звонке заранее, в первый же день, когда они вышли на веранду; попросил письмо не вскрывать: «Сначала я хочу посмотреть, нет ли там чужих пальцев». Их было три; явно прошло перлюстрацию.
Роумэн отправился со Спарком на берег океана, там они выстроили план действий. Вернувшись к обеду, Роумэн позвонил в Вашингтон Макайру:
— Послушайте, Роберт, я думаю, мы с вами имеем возможность получить всю их сеть. У меня появилась реальная зацепка. Я принимаю ваше предложение, благодарю за него еще раз, но прошу иметь в виду: мое условие остается в силе.
— О кэй. Пол, я рад вашему звонку, все, как договорились. Привет вашей жене.
— Спасибо. А вам привет от Грегори Спарка, я остановился у него дома, — Роумэн подмигнул Грегори, кивнув на телефонный аппарат («Будто он этого не знал, подслушивал же с первой минуты»). — Если что — звоните, мы пока живем у них, телефон семьсот сорок два, восемьдесят четыре, шестьдесят один…
Положив трубку на рычаг (Спарки купили новый аппарат из искусственного малахита, сделанный под старину; устанавливал сосед, так что подслушки не было, хотя могла быть в любом другом месте дома), Роумэн покачал головой, усмехнулся чему-то и спросил:
— Ответь-ка мне, брат: сколько было войн на земле?
— В тебе просыпается садист? Задавать вопрос, на который невозможно ответить, — первое проявление садизма.
— Ответить может только умный человек, Грегори, ты умный человек, следовательно, ты можешь ответить. Поднапряги память, подвигай извилинами…
— Не знаю, брат, не казни…
— А как думаешь?
— Совершенно не представляю…
— Хм… Я делю людей на тех, кто раскованно фантазирует, не страшась ошибиться, и на тех, кто торгуется, словно боится продешевить, продавая старьевщику старую мебель. Ты стареешь, Грегори, стыдно, человек не имеет права стареть, мы должны умирать молодыми, здоровыми…
— Ну, хорошо, хочешь порадоваться моей ошибке — изволь: люди воевали тысячу тридцать два раза.
— Так. Допустим. А сколько погибло в войнах?
— Сейчас, дай пофантазирую… Пятьдесят два миллиона человек?
— Даю научный ответ: человечество — за последние пять с половиной тысяч лет — воевало четырнадцать с половиной тысяч раз. Это не бунты, распри, стычки, это — зафиксированные войны. А погибло в них более трех с половиной миллиардов человек. Ясно?
Назавтра, оставив Кристу у Спарков, Роумэн вылетел в Вашингтон.
Следующим утром, когда Грегори уехал на киностудию, а Элизабет возилась в саду, в холле рядом с диваном, на котором устроилась Криста, записывая в тетради длиннющие уравнения, — работа шла как никогда, она не могла оторваться, испытывая давно забытое звенящее ощущение покоя и расслабленного счастья, — раздался телефонный звонок (дом Спарков хорошо просматривался с улицы даже без бинокля) и мучительно знакомый голос произнес всего несколько фраз:
— Как бы нам повидаться, а? Это Пепе. Помните?
Штирлиц (Аргентина, ноябрь сорок шестого)
— Значит так, мистер! — рассердился Шиббл. — Либо вы хотите попасть к курандейро,[23] либо мы будем охотиться! Но имейте в виду, что визит к курандейро стоит двадцать долларов.
— Вы меня разденете, — усмехнулся Штирлиц. Он сидел в седле чуть откинувшись, чтобы не болела поясница, ощущая блаженную усталость в теле и налитость в ногах; последний раз был в конюшнях у князя фон дер Пролле, под Бранденбургом, в сорок третьем; вечность прошла с тех пор, Гитлер еще был в Смоленске, Орле и под Ленинградом, Кэт была рядом и Эрвин тоже; господи, как же быстротечно время, не успеешь оглянуться — святки, там, глядишь, — и Новый год…
— Наоборот, я вас одел. Вы были в потрепанном, старом костюме, а в моем тропикано вы вполне импозантны, настоящий антрополог из Глазго.