Им не нужны были слова. Им не нужен был смысл.
Они не искали объяснений и не задумывались, что будет дальше, потому что «дальше» могло и не существовать. Они остались вдвоём, в этом замкнутом пространстве, среди металла и бесконечной тьмы, среди мёртвых звёзд и холода, который окружал их со всех сторон.
Они не могли позволить пустоте завладеть ими. Их тела сами знали, что делать.
Люди двигались, не задумываясь и не анализируя. Они не пытались осмыслить происходящее, словно инстинкты взяли верх, словно сознание отступило, уступив место чему-то более древнему, более сильному, чем страх, память, или боль. Их руки метались, рвали ткань, сбрасывали с себя всё лишнее, всё, что мешало, что ещё связывало их с реальностью, которую они покинули, с миром, который их предал, с прошлым, которого больше не существовало.
Одежда падала на пол капсулы, скомканная, ненужная, потерявшая смысл в этом маленьком, замкнутом мире, где остались только они, только их дыхание, только их тела, совершенные в своей уязвимости, в своей свободе, в своей отчаянной жажде ощущать друг друга. Они больше не прятались за тканью, не отгораживались от прикосновений, не боялись границ, потому что границы исчезли, потому что между ними не осталось ничего, кроме бесконечного, всепоглощающего стремления быть ближе, раствориться друг в друге и сбежать от пустоты, которая ждала снаружи.
Они были живыми. Они были совершенными. Они были последними.
Их тела сплелись среди мигающих панелей, среди теней, которые отбрасывал мерцающий свет аварийного освещения, среди тишины, наполненной только их дыханием, тяжёлым, прерывистым, насыщенным отчаянием, страхом, жаждой жизни. Пол капсулы был холодным, но они не чувствовали этого – единственное, что существовало сейчас, это тепло друг друга, их дрожащие пальцы, их напряжённые мышцы, их взгляды, наполненные не просто желанием, а чем-то большим, чем просто инстинкт.
Они не думали, не пытались искать смысла в том, что делали. Они не пробовали оправдать это страхом, не старались объяснить себе, что это лишь порыв, бегство, отчаянная попытка забыть всё, что было там, внизу. Они просто остались в живых. Здесь, сейчас, вместе, в этом последнем уголке жизни среди бесконечной, ледяной пустоты, которая окружала их со всех сторон.
Иван притянул Лиану к себе, нашёл её губы. Их дыхания смешались, и в этом было не просто прикосновение, не просто жажда, а что-то, что невозможно было выразить словами. Взаимная попытка удержаться, спастись, раствориться друг в друге, скрыться от воспоминаний, и голосов, которые до сих пор звучали в сознании, от образов, которые преследовали и заполняли разум, заставляли сомневаться в реальности происходящего.
Они двигались, не задумываясь, подчиняясь чему-то древнему, сильному, более настоящему, чем страх, чем боль, чем осознание утраты. Он вошёл в неё, и в этот момент между ними не осталось ничего, кроме желания существовать, кроме необходимости слиться воедино, почувствовать друг друга до самого конца, до забвения, до потери контроля.
Их движения были резкими, отчаянными, сбивчивыми, но в этом хаосе было равновесие, понимание. Было и единство. Они цеплялись друг за друга так, как если бы пытались удержаться на краю бездны, как если бы в этом акте слияния заключался последний шанс доказать, что они ещё живы, что они не превратились в пустые оболочки, не растворились в кошмаре, что они не часть сети, что они – люди.
Каждое движение отзывалось в их телах вспышками ощущений, резкими, горячими, переполняющими, сметающими остатки здравого смысла, проникающими в сознание так же глубоко, как страх, но приносящими не ужас, а свободу. Они задыхались в этом ритме, забывали, где находятся. Их сердца стучали так, будто пытались вырваться из груди. Их пальцы сжимались на коже друг друга, оставляя следы, как напоминание, что это не сон, и не иллюзия, и даже не попытка скрыться от реальности, а единственная реальность, которая им осталась.
Они существовали только здесь, только сейчас, в этом жаре, в этом слиянии, в этой безумной жажде ощутить жизнь так, как никогда прежде. И больше ничего не имело значения.
Они двигались в едином ритме, напряжённые, охваченные жаром, отдавшиеся этому порыву полностью, без остатка, не думая о том, что было и что будет, не позволяя ничему постороннему проникнуть в их маленький мир, созданный здесь, среди холодного металла и мерцающих панелей. Их дыхание сплеталось, удары сердец сливались в хаотичный, сбивчивый ритм, а тела искали друг в друге спасение. И чем сильнее становились движения, чем глубже пронзала их эта волна, тем меньше оставалось от реальности, в которой существовали боль, страх и смерть.
Лиана ощущала, как напряжение нарастало внутри неё, как всё существо её отзывалось на каждое движение, на каждый толчок, на его дыхание у её виска, на руки, впивающиеся в её тело, удерживающие её здесь, в этом мгновении, не позволяя раствориться в пустоте. Она ловила его взгляд в полумраке, видела, что и он был охвачен этим вихрем, что и в нём смешивались жажда, страх, стремление забыться, и это осознание, понимание друг друга без слов ещё сильнее подстегивало её, разгоняло кровь, заполняло каждую клетку жаром, захватывало и подчиняло себе.
Напряжение достигло предела. Волна внутри неё всколыхнулась, дрогнула, а затем с голодной, неумолимой силой захватила, переворачивая сознание, заставляя выгнуться, впиться пальцами в его спину, выплюнуть прерывисто, почти беззвучно, потому что звук застрял в горле, потому что дыхания отчаянно не хватало, потому что реальность в этот миг рассыпалась, растворилась, исчезла, оставив только это чувство – яркое, ослепительное, прожигающее её насквозь.
Она терялась в этом ощущении, в этих судорожных толчках, в сладком опустошении, которое накрывало её и удерживало. Оно не позволяло осознать ничего, кроме собственного тела, сведённого в единый спазм, кроме его рук, сжимающих и удерживающих её в этом вихре, потоке, в этом падении, которое несло её в бездну, но в этой бездне не было ужаса – только жар, только наслаждение, только ощущение полной, абсолютной свободы.
И когда волна схлынула, когда её дыхание сбилось окончательно, она поняла – ничего подобного она не испытывала никогда. Ни с кем. Ни в одном из прошлых мгновений.
То, что случилось сейчас, буквально разорвало её, изменило, сделало её другой: той, кто перешагнул за грань, кто больше не сможет вернуться, потому что теперь она знала, что значит раствориться в другом человеке, слиться с ним так, как будто от этого зависит сама жизнь.
Воздух внутри капсулы был неподвижным, густым, наполненным отголосками их дыхания: тяжёлого, прерывистого, постепенно приходящего в норму. Они лежали рядом, не касаясь друг друга, не нарушая хрупкое равновесие момента, который ещё не успел рассыпаться, но уже начинал терять реальность. Никто не говорил.
Лиана первой пошевелилась, поднялась, провела рукой по лицу, как будто стирала с себя остатки пережитого, затем накинула одежду, поднимая с пола вещи, не глядя, машинально. Словно хотела заполнить действиями пустоту, которая неизбежно возвращалась.
Иван задержался на секунду, наблюдая за ней, за тем, как она натягивает комбинезон, застёгивает молнии, а затем выпрямляется, но в её движениях не было лишних эмоций – только сосредоточенность. Он последовал её примеру, и вскоре оба уже выглядели так, будто ничего не произошло. Но это не было правдой.
Иван шагнул к панели управления, включил главный экран, взглянул на показатели. Всё работало: капсула стабилизировалась, система обратного старта была в пределах нормы. Он провёл пальцами по сенсорному экрану, проверил уровень топлива, траекторию, расстояние до орбиты. Всё работало нормально.
Небо становилось светлее, чернота космоса приближалась, размывая последний барьер между ними и холодной, мёртвой тишиной орбиты. Аномалия осталась позади, исчезая за пределами возможного восприятия, но чувство тревоги не уходило.
Вскоре на экране замигал сигнал. Корабль ждал их: огромный, надёжный, зависший в безмолвии орбиты, он казался чужеродным по сравнению с тем, что они только что пережили.
Но Иван не чувствовал облегчения. Он знал – они что-то забрали с собой.
Глава 8
Они больше не убегали друг от друга. Коридоры корабля были безмолвны, наполнены ровным, мягким светом дежурных ламп, который растекался по стенам тёплыми бликами. Воздух был стерильно чистым, а ровная гравитация удерживала их тела в привычных рамках. Здесь не было чуждой жизни, не было зыбкого песка, не было паутины, стремящейся запутать их в ловушке. Всё вокруг подчинялось законам механики, расчёту, простым человеческим инструкциям.
Но внутри них самих не было порядка.
Иван шагал чуть впереди, но не торопился, позволяя Лиане самой определять ритм. Он не оглядывался, но каждое движение позади него было ощутимо – её не слишком ровное дыхание, чуть замедленные шаги, как будто она сдерживала желание остановиться. Они не говорили ни слова, но в этом молчании не было ни напряжения, ни отчуждённости. Только какая-то новая тишина – осмысленная, наполненная чем-то важным.
Когда дверь каюты бесшумно закрылась за ними, мир сузился до этого небольшого пространства, пропитанного их дыханием, напряжённого и одновременно освобождённого от всего, что осталось за пределами.
Крохотное пространство, полутёмное, защищённое от внешнего мира, пропитанное их дыханием. Свет неярко струился из-под панели управления, едва касаясь пола, создавая зыбкие тени. В этом тусклом свете они были будто бы чуть неясными – границы силуэтов смягчались, движения становились тягучими, почти нереальными.
Лиана остановилась у кровати, коснулась пальцами края матраса, но не села сразу. Казалось, она ещё не до конца осознала, что всё это – правда. Что вот она – в безопасности. Что перед ней – Иван. Что между ними нет ничего, кроме воздуха и секунд, растянутых временем.
Сам он прислонился к стене, скрестив руки на груди. Его плечи расслабились, но в каждом изгибе тела сохранялись напряжение и собранность. Он будто изучал этот момент, впитывал его, не спеша сделать следующий шаг.