Клим вёл их уверенно, не замедляя шаг, словно каждый коридор, каждая дверь были давно знакомы. Они двигались к центральному залу, в котором находился человек, управляющий этим миром.
Они вошли в приёмную, огромную, но без излишеств. Вдоль стен – высокие книжные шкафы, в которых стояли тяжёлые переплетённые тома. Здесь всё подчёркивало идею знания как инструмента власти.
Клим остановился перед массивной дверью и, не глядя на спутников, сказал:
– Вы готовы встретиться с Брежневым?
Иван взглянул на Лиану. Она не ответила, но в её глазах читался интерес, смешанный с настороженностью. Клим коротко кивнул и толкнул дверь.
Кабинет, в который они вошли, был просторным, но строгим, не перегруженным лишними деталями, но наполненным тяжестью истории и власти. Стены, облицованные тёмным деревом, создавали ощущение замкнутого, но выверенного пространства, где каждая деталь имела значение. По периметру комнаты располагались книжные стеллажи, но в них не было хаотично расставленных томов – всё находилось в идеальном порядке, как будто даже знания в этом месте существовали по определённому регламенту.
В центре находился массивный стол из чёрного гранита: его поверхность была отполирована до зеркального блеска, но при этом не выглядела нарочито роскошной – это был функциональный элемент, подчёркивающий сдержанность обстановки. За ним – высокий стул с жёсткой спинкой, похожий скорее на командное кресло, чем на место для отдыха.
На стене за столом висел гобелен с изображением знамени Орд-Нока, выполненный в глубоких тёмно-красных тонах. В его центре находился символ – стилизованная звезда, заключённая в геометрическую рамку, подчёркивающую стабильность и структурированность системы.
Кабинет был пуст, но в нём ощущалось присутствие власти. Здесь не было ничего случайного, ничто не говорило о личных предпочтениях хозяина кабинета. Всё подчёркивало идею государственного разума, а не частной личности.
Дверь мягко открылась, и в комнату вошёл Брежнев.
Лицо было знакомым, как на старых записях – густые брови, массивные черты, тяжёлый взгляд. Но, в отличие от множества портретов и голограмм, здесь было нечто живое, что-то, чего Иван и Лиана не ожидали увидеть. В этом взгляде была человечность, мягкость, которую не ассоциировали с образом правителя.
Он двигался уверенно, но без показной жёсткости. В его походке не было военной выправки, но в каждом движении читалась привычка к власти. Он остановился у стола, посмотрел на гостей, задержал взгляд, словно оценивая их, но в его выражении не было надменности или холодного расчёта.
Брежнев медленно кивнул.
– Рад приветствовать вас на советской…
Он запнулся на секунду, затем, с лёгкой усмешкой, добавил:
– В Орд-Ноке.
Его голос звучал неторопливо, но рассудительно, будто каждое слово проходило через внутренний фильтр, прежде чем было произнесено. Он говорил не для эффектности, а для смысла.
Брежнев задержался, слегка прищурившись, словно оценивая собственные слова, затем кивнул, как будто подтверждая самому себе правильность сказанного.
– Вы, должно быть, многое слышали о нашем государстве, – начал он, задержав взгляд на гостях, – но одно дело слушать, и совсем другое – видеть всё своими глазами. Порядок ведь не возникает сам по себе. Его создают, укрепляют, поддерживают. Мы много слышим разговоров о свободе, о личном выборе, но, если вдуматься… Свобода без ответственности – это хаос, пустые разговоры, за которыми следуют шатания из стороны в сторону, растерянные люди, не знающие, куда идти и что делать.
Он провёл ладонью по поверхности стола, словно исправляя невидимые неровности.
– Мы всегда понимали, что человек не может существовать сам по себе, что ему нужны рамки. Вот посмотрите, история… Сколько раз мы видели, как народы, получая слишком много воли, разрушали сами себя? Великие державы рассыпались не из-за врагов, а из-за внутренних слабостей. Им обещали свободу, а получили они только хаос.
Он повернулся к ним, сцепив пальцы в замок.
– А вот у нас… У нас всё по-другому. Орд-Нок – это система, в которой человек защищён. У нас нет места для шатаний, для ненужных экспериментов. Здесь каждый знает своё место, и потому всё работает, как часы. Понимаете, да? Вот почему мы сильны.
Он посмотрел на Ивана и Лиану, ожидая реакции.
– Но скажите мне, – продолжил он после короткой паузы, – вы, наверное, думаете, что это строгость, что это ограничение? А что же тогда свобода? Свобода – это право делать что угодно? А если один человек решает, что он лучше другого? Если один хочет власти, а другой ему мешает? Если один считает, что можно ломать чужой труд? Это тоже свобода?
Лиана выдержала его взгляд.
– Вы считаете, что порядок – это единственная гарантия стабильности?
– Не просто считаю. Я это знаю. Если порядок рушится, всё остальное рассыпается. У нас не может быть места для слабости. Здесь люди не теряются в догадках о своём будущем. Здесь каждый живёт по чётким законам, и поэтому у нас нет кризисов, нет волнений, нет разрушительных перемен.
Иван слегка подался вперёд, вцепившись пальцами в стол:
– Но это ведь не делает вашу систему вечной. Если порядок держится только на силе, рано или поздно он столкнётся с тем, кто будет сильнее. А если однажды тот, кто стоит во главе, решит, что порядок – это не средство, а цель?
Брежнев улыбнулся, но эта улыбка была задумчивой:
– Ну, так ведь всегда бывает. Каждый строит своё, но остаётся только то, что выдерживает время. Мы не боимся будущего. Мы его формируем.
Он выпрямился, переводя взгляд с Ивана на Лиану.
Лиана чуть прищурилась.
– Вы считаете, что без жёсткого порядка общество не выживет?
Брежнев спокойно кивнул.
– Не просто считаю. Я это знаю. Посмотрите на историю. Если распадается порядок, то следом идёт всё остальное. Мы не можем позволить себе слабости. Мы не можем позволить людям теряться в догадках. Здесь всё ясно, здесь нет кризисов, нет неожиданностей. Это и есть сила нашей системы.
Он снова посмотрел на собеседников.
В комнате повисла пауза, но тишина здесь не была пустой. Она была наполнена смыслом, ожиданием, предчувствием чего-то неизбежного.
Брежнев помолчал, его взгляд задержался на поверхности стола, словно он на мгновение позволил себе уйти в раздумья. Затем, не поднимая глаз, он заговорил медленно, с той сдержанной интонацией, в которой чувствовалось не желание убедить, а потребность сказать правду.
– Вы знаете, мне часто говорят, что я жёсткий человек. Что я требую слишком многого, что я лишаю людей выбора. Но если бы вы знали, сколько раз я задавал себе этот вопрос…
Он чуть приподнял голову, посмотрел на них, но в этом взгляде уже не было той властной тяжести, которая сопровождала его речь прежде. Теперь это был взгляд человека, который знал, что его поймут, но не ждал оправдания.
– Я не жестокий. Я не бездушный. Я не тиран. Если бы всё было так просто… Но государство – это не абстрактная идея, не свобода в вакууме. Это механизм. И если он не работает без перебоев, если в нём появляется слишком много ненужных деталей, он разваливается. Я не могу этого допустить.
Брежнев провёл рукой по столу, словно очерчивая невидимые границы своих слов.
– Я видел, как рушатся системы. Они всегда падают одинаково – не потому, что приходят враги, не потому что кто-то силой свергает лидера. Они разрушаются изнутри, когда перестают держаться на дисциплине. Как только человек начинает думать, что законы можно обходить, что порядок – это дело личного удобства, а не общего блага, всё это оборачивается хаосом. А потом приходит кто-то другой и говорит: «Я построю лучше». И что? Снова круг. Снова начало. Но у меня нет права на ошибку. Я не могу позволить этому случиться.
Он чуть подался вперёд, его голос стал чуть тише, но при этом в нём ощущалась необычная уверенность, словно именно эти слова были самыми важными.
– Я добрый человек. Честно, я бы хотел, чтобы было по-другому. Я бы хотел, чтобы люди сами понимали, куда им идти, чтобы им не нужно было показывать дорогу. Но если я сейчас расслаблюсь, если позволю даже малейшую слабину, Орд-Нок падёт. А вместе с ним падёт и всё, что мы строили. Я не могу этого допустить. Потому что тогда я буду виновен в предательстве куда большем, чем все те, кто называл себя борцами за свободу.
На секунду в комнате вновь воцарилась тишина. Брежнев выпрямился, снова став тем самым лидером, которого они увидели в начале разговора. Взгляд вернул прежнюю тяжесть, жесты стали сдержанными.
– Но это не то, о чём я должен говорить вслух. Вы меня поняли. Этого достаточно.
Он сделал небольшой жест рукой, давая понять, что встреча окончена. Иван и Лиана не сразу поднялись. Они смотрели на него, пытаясь осмыслить не только услышанное, но и саму суть этого человека, стоящего перед ними.
Они пришли сюда, ожидая увидеть диктатора, человека, удерживающего власть силой, политика, который заботится лишь о сохранении собственной системы. Но перед ними стоял не тиран.
Брежнев не защищал власть ради самой власти. Он верил. Верил в порядок, в необходимость контроля, в то, что дисциплина – единственное, что удерживает общество от падения в хаос. Он не был жестоким – он был убеждённым.
Они вышли из кабинета, ощущая, что после этой встречи их восприятие Орд-Нока изменилось. Теперь они видели не просто систему – они видели её смысл.
Клим проводил их через коридоры Кремля Аквамоса с той же уверенностью, с которой привёл на встречу с Брежневым. В его шагах не было спешки, жесты оставались выверенными, а голос – спокойным, но за этой внешней сдержанностью чувствовалось напряжение, едва уловимое изменение в интонации, будто после разговора с лидером Орд-Нока он тоже сделал для себя выводы, которые ещё не спешил озвучить. Все шли молча, и этот молчаливый коридор, освещённый ровным, почти стерильным светом, словно подчёркивал ту грань, на которой они оказались: один шаг – и ты часть системы, один ответ – и у тебя уже нет выбора.