ос, а его решение.
Иван, не отрывая взгляда от капсулы, спокойно произнёс:
– Я не могу не выслушать его.
Ветер, прежде едва ощутимый, вдруг прошелестел сквозь руины, заставляя воздух закружиться в зыбком мареве, будто сама планета на мгновение вздохнула глубже.
Шлюз капсулы с шипением открылся, выпуская наружу облачко белёсого пара, похожего на призрачную дымку, которая на мгновение скрыла происходящее. Воздух вокруг дрогнул, отразив изменение, будто сама планета, её новая, живая материя с любопытством отреагировала на появление чужака. Пламя мягкого, неестественного света, которое струилось над землёй, на мгновение замерло, словно оценивая того, кто ступит на эту землю. Мир, созданный не природой, не искусством, а разумом, жил по иным законам. Он не отвергал, но и не принимал – он смотрел.
Виктор Артемьев вышел из капсулы медленно, не спеша, будто проверяя, насколько реальна эта земля, и насколько её поверхность готова выдержать его вес. Он стоял в проёме, слабо освещённый мягким внутренним светом корабля, который в этом новом мире казался бледным, ненастоящим. Границы тьмы и света сместились, сделав его силуэт частью пейзажа. Он на секунду прищурился, прикрыв глаза ладонью, а затем, когда зрачки привыкли к новому освещению, поднял взгляд.
Это было не то солнце, что он знал. Оно не светило, не согревало – оно только присутствовало. Мерцающее, застывшее, существующее вне привычных природных процессов. В этом мире ничего не менялось случайно. Даже воздух, даже пыль, даже движение камней под его ногами – всё это казалось чем-то, что существует не по законам природы, а по воле кого-то другого.
Он вышел из капсулы, делая медленные, но уверенные шаги. Земля не дрогнула, не ответила, но он чувствовал, что она живая. Чувствовал так же, как когда-то на Земле чувствовал приближающийся шторм – не ушами, не глазами, а чем-то глубже, чем органы человеческих чувств.
Его лицо было спокойным, но в этом спокойствии таилось напряжение, собранность военного, который, оказавшись в неизведанной зоне, не позволяет себе ни слабости, ни эмоций. Он стоял прямо, плечи расправлены, спина прямая, но что-то в его облике выдавало усталость – не физическую, а ту, что копится внутри, разъедая человека годами.
Иван смотрел на него внимательно, не отводя взгляда. Человек, которого он когда-то считал своим отцом, изменился. Его черты стали резче, будто время выточило их с особой жестокостью. В глазах не было ни тепла, ни настоящего холода, только напряжённая твёрдость, и под ней – нечто ещё.
Неуверенность? Нет. Это была боль, спрятанная так глубоко, что её можно было бы не заметить, если бы не та едва уловимая тень в уголках глаз, в сжатой линии губ, в том, как его пальцы чуть сильнее, чем нужно, сжимались в кулаки.
Они не виделись всего три месяца, с тех пор как Иван улетел с Земли в командировку на Севантор сразу же после окончания Академии. Но за это время Виктор изменился. В его взгляде не было той уверенности, что была в день выпуска сына, когда он стоял перед ним в офицерской форме, готовый отправиться в своё первое задание. Тогда Иван считал, что видит в глазах отца гордость. Или ему просто хотелось так думать? Сейчас её не было.
– Значит, ты всё-таки пришёл, – сказал Виктор.
Голос его был ровным, не дрогнувшим ни на секунду, но в нём было что-то, что трудно было уловить. Ни обвинения, ни торжества, ни даже усталого смирения. Просто констатация. Просто факт.
Иван ничего не ответил. Он смотрел на него, не меняя выражения лица.
Между ними было больше, чем обычное пространство. Больше, чем просто шаги, которые мог бы сделать Виктор, чтобы приблизиться. Они стояли по разные стороны чего-то огромного, неизмеримого.
– Я всегда знал, что рано или поздно этот разговор состоится, – произнёс Виктор спокойно. В его голосе не было эмоций, но в этом была своя тяжесть. – Думаешь, мне было просто прилететь сюда? – добавил он, чуть качнув головой. – Думаешь, мне легко смотреть на всё это?
Иван молчал. Он видел, что отец ждал от него реакции. Хотел услышать хоть что-то – слова, эмоцию. Увидеть выражение лица. Но он не дал ему этого. Они стояли друг перед другом – отец и сын. Больше не семья, но ещё не враги.
Виктор медленно сделал шаг вперёд. Его силуэт чуть дрогнул в зыбком свете чужого мира, словно сам воздух здесь был иной, словно даже свет не мог окончательно решить, примет ли его эта реальность. Тени капсулы вытянулись за его спиной, становясь частью мозаики этого нового, не подчиняющегося привычным законам пространства. Воздух вокруг колыхался едва заметно, напоминая водную гладь, в которую только что бросили камень. Виктор чувствовал, что всё здесь живое – не в буквальном смысле, но в каком-то глубинном, непостижимом.
Он задержался на секунду, всматриваясь в лицо стоящего перед ним Ивана. Всё тот же человек, и в то же время не тот. Черты знакомые, но в выражении лица было нечто чуждое, нечто, что заставляло сомневаться в том, что он действительно понимает, кто перед ним.
– Ты понимаешь, что они не оставят тебя в покое, – произнёс он наконец, голос его был ровным, но не лишённым напряжённой твёрдости.
Иван стоял неподвижно, не отводя взгляда. Его поза оставалась расслабленной, но в этой расслабленности было нечто тревожащее – это не было безразличием, скорее осознанием контроля, который он теперь держал в своих руках.
– Они не отступят, – добавил Виктор чуть тише. – Ты отнял у них больше, чем просто планету. Ты сломал их порядок, их контроль.
Иван не шевельнулся:
– Если у них осталась хоть капля разума, они поймут, что возвращаться сюда бесполезно, – ответил он спокойно.
– Ты так думаешь, – Виктор покачал головой, в его голосе прозвучала тень иронии. – Но ты не понимаешь, с кем имеешь дело.
– Думаю, я теперь знаю это лучше, чем ты, – Иван чуть прищурился, но в его голосе не было ни раздражения, ни гнева.
Виктор отвёл взгляд на мгновение, словно разглядывал чужой пейзаж за спиной сына, но в его глазах читалось понимание – понимание того, что этот мир действительно больше не принадлежит Земле.
– Ты считаешь, что выиграл войну, – сказал он, вновь встретившись взглядом с Иваном. – Но это не так. Ты только начал её.
Иван оставался таким же непроницаемым, его глаза не выражали ни страха, ни сомнения.
– Я не веду войну, отец, – произнёс он. – Я защищаю свой дом.
Виктор едва заметно усмехнулся, но это была усталая усмешка человека, который слишком многое видел, слишком многое потерял.
– Ты называешь это домом, но ты не понимаешь, что ты создал, – его голос стал более резким, в нём прозвучала не только убеждённость, но и тревога. – Если каждый сможет создавать свои миры, начнётся анархия.
– И что в этом страшного? – Иван слегка склонил голову, его голос оставался ровным, но в нём появился оттенок интереса.
– Ты говоришь так, словно это что-то безобидное, – Виктор сделал ещё шаг. Теперь расстояние между ними сократилось, но не настолько, чтобы пересечь черту. – Но ты не видел, к чему это ведёт.
– А ты видел? – Иван поднял бровь, едва заметная тень улыбки пробежала по его лицу.
Виктор сжал губы.
– Мы защищали Севантор не просто так, – сказал он твёрдо. – Мы пытались предотвратить хаос.
– Но кому он угрожал? – Иван сложил руки на груди, слегка поворачиваясь в сторону, но не теряя контакта взгляда. – Тем, кто уже научился жить в этих мирах? Или тем, кто боится их потерять?
Виктор задержал дыхание, но не дал ответа сразу.
– Ты не понимаешь, чем это закончится, – наконец сказал он.
– Я понимаю больше, чем ты думаешь, – перебил его Иван, но не грубо, без нажима, скорее даже мягко. В его глазах снова мелькнула насмешка, на этот раз чуть более явная: – А ты уверен, что Земля борется за порядок? – спросил он. – Или она просто боится потерять свою власть?
Между ними повисла тишина – тяжёлая, наполненная всем тем, что они могли бы сказать, но не сказали.
Иван поднял взгляд к небу. Оно переливалось мягким, зыбким светом, который не имел единого источника, словно сам воздух здесь был насыщен невидимой энергией. Свет этот не ослеплял, но был везде, заполнял каждую трещину в реальности, будто существовал вне привычного человеческого понимания.
Мир вокруг него казался одновременно реальным и призрачным – податливым, готовым к изменениям. Он чувствовал это кожей, ощущал в каждом вдохе. Этот мир был живым, он дышал вместе с ним, и вновь посмотрел на отца:
– Как же Господь Бог? – его голос прозвучал ровно, но в этой ровности чувствовался вызов. Неявный, но отчётливый.
Виктор слабо нахмурился, и взгляд его стал напряжённым. Он не сразу ответил, будто размышлял, пытался подобрать правильные слова, но вместо ответа лишь чуть крепче сжал губы.
– Он тоже позволяет каждому видеть мир так, как он хочет, – продолжил Иван, внимательно следя за малейшими изменениями в выражении лица отца.
Эти слова прозвучали иначе. Они не были обвинением, не были провокацией, но в них чувствовалась глубокая мысль, облечённая в форму риторического вопроса. Это было размышление о самой сути вещей, о природе реальности, о том, кто и как имеет право ею управлять.
Виктор не ответил сразу. Он крепко сцепил руки за спиной, а его дыхание в этот миг стало чуть глубже. В прошлом он бы, возможно, отмахнулся, перевёл разговор в другую плоскость, но сейчас, стоя перед сыном, он чувствовал, что не может просто отвергнуть сказанное.
– Всё не так просто, – наконец произнёс он, но его голос уже не был таким уверенным, как раньше.
– Но именно в этом вся суть, – Иван не дал ему времени на оправдания. Он говорил без нажима, но с той внутренней уверенностью, которую нельзя было подделать. – Вы всегда прикрываетесь порядком, говорите о балансе, о необходимости контроля. Но не за порядок вы боретесь.
Виктор снова напрягся. Его глаза вспыхнули чем-то похожим на возмущение, но он не перебил, не попытался сразу же оспорить сказанное.