Туфли Декстера были в грязи — к подошвам прилипли комки глины, верх забрызган. Весь день шел дождь, непрерывно, но Кейт никогда не думала, что улицы Брюсселя представляют собой огромные пространства мокрой земли, которые Декстеру приходилось преодолевать по пути в банковский офис.
Она уставилась на грязные туфли, стараясь отделаться от возникших подозрений. Она же обещала себе держаться в стороне от всего этого, отринуть подозрения, обещала, еще когда выходила за него замуж.
Но ведь у всех людей есть какие-то секреты. Наличие секретов есть часть человеческого бытия, и любопытство по поводу чужих тайн тоже. Равно как и грязные фетиши, расслабляющие привязанности, позорные поражения, незаслуженные, недостойные триумфы, унизительные эгоистические наклонности и отвратительная бесчеловечность. Ужасные вещи, которые люди придумывают и делают, самое низкое, что есть в их жизни.
Например, зайти в отель в Нью-Йорке и хладнокровно совершить убийство.
Кейт никак не могла оторвать взгляда от туфель Декстера. Из обнаруженного факта, что Маклейны занимаются грязными делами, вовсе не следовало, будто ее муж чист аки младенец.
Ее мысли вернулись на три года назад, в Вашингтон, округ Колумбия, в середину зимы, холодной и ветреной. Она спешила по улице, торопясь на встречу в здании МВФ, прикрываясь от ветра и проклиная себя за то, что не вызвала машину. На круговой подъездной дорожке к Библиотеке клуба армии и флота из такси высаживался пассажир, и Кейт рванула туда, чтобы перехватить машину, но кто-то вышел из дверей клуба и опередил ее. Кейт остановилась, оглядываясь в поисках другой машины. Это резкое похолодание случилось совершенно неожиданно.
Ее взгляд упал на скамейку на Фаррагут-сквер, через улицу от нее. Это была не первая скамейка от угла и не вторая; она стояла ярдах в пятидесяти от входа в парк. И на этой скамейке, в своей безошибочно узнаваемой охотничьей шапке в красную клетку, которую она заказала по почте из Арканзаса, сидел Декстер. С каким-то незнакомым мужчиной.
Когда Декстер заснул, Кейт села перед камином и начала составлять список всех возможных причин, по которым ФБР могло отдать своих агентов «взаймы» Интерполу, чтобы они работали здесь, в Люксембурге, где их жизнь неожиданно переплелась с жизнью бывшей сотрудницы ЦРУ. Каждой такой возможности Кейт давала цифровое значение, оценивая ее силу и вероятность. И самые низкие оценки — от единицы до пяти баллов — присвоила объяснениям, не имевшим ничего общего с ней самой или Декстером. Далее следовали вероятные причины, связанные только с Декстером, по ее оценке — от трех до семи баллов. И большая их часть была совершенно безобидной.
Но имелись также варианты и сценарии, которые крутились вокруг нее самой, оцененные в восемь и девять баллов, вне зависимости от уверений Хайдена, что эти агенты охотятся не за ней. Весьма вероятно, что это стало результатом путаницы или недоразумения; в отношениях Бюро и Управления всегда присутствовали ложь и конфликт интересов. Могло случиться и так, что они ее защищают, следят за кем-то, охотящимся на нее. Или же следует признать, что ее уход из ЦРУ был слишком внезапным и, возможно, подозрительным; могли также появиться какие-то новые данные или свидетельства, привлекшие внимание ее бывшего начальства, и в результате она стала подозреваемой в преступлении, к которому не имела никакого отношения.
В итоге она аккуратно положила список на тлеющие угли затухающего камина.
В ту холодную ветреную ночь в Вашингтоне, когда в старых шестифутовых окнах тряслись и дрожали в переплетах стекла, Кейт билась над проблемой: спросить ли Декстера о его появлении на Фаррагут-сквер и как это лучше сделать? В конце концов она решилась на нейтральный вопрос: «Что-нибудь особенное было сегодня?» И получила в ответ: «Не-а».
Тогда она отложила эту проблему в долгий ящик, запечатала в конверт и упрятала поглубже в память, чтобы открыть, когда потребуется. Она не желала знать секреты своего мужа, если, конечно, это не станет абсолютно необходимо.
Глава 16
— Привет! — сказал Декстер. — Как делишки? — В трубке трещали статические разряды, как обычно, когда он звонил из этих автоматов, этих приютов уголовников, из этих мест, куда мотался, по всей вероятности, помогая всяким мошенникам укрывать свои денежки или чем он еще там занимался, вынужденный лгать собственной жене.
Кейт вздохнула, замотанная детьми, злая на мужа.
— Отлично, — ответила она, отходя подальше от детей. — Все просто прекрасно.
— Действительно? Твой голос…
— Какой?
— Ну, не знаю…
Она выглянула в окно, на восточный край неба, освещенный слабеющим светом, переходящим в мерзкие сумерки без видимого захода солнца.
— Все в порядке?
Все далеко не в порядке, отнюдь. Но что она могла сказать, пользуясь открытой линией с Цюрихом?
— Да, — ответила она резко, словно выплюнув это односложное слово как сигнал, что тема закрыта. — И когда ты вернешься?
Пауза. Потом:
— Да, я как раз об этом…
— Черт бы тебя побрал!
— Да-да, я знаю. Мне, правда, очень жаль.
— Завтра День благодарения, Декстер. День благодарения!
— Ага. Но люди, на которых я работаю, не знают, что такое День благодарения. В их календаре завтра — просто четверг.
— Да как бы там у тебя ни было, это что, не может подождать?! — спросила она. — Пусть кто-то другой этим займется!
— Послушай. Мне это так же не нравится, как и тебе.
— Это просто слова.
— Что ты хочешь доказать?
И зачем она затеяла эту ссору?!
— Ничего!
Молчание.
Ну положим, она отлично знала, зачем затеяла ссору. Потому что была в ярости, потому что ФБР и Интерпол по какой-то причине суют нос в ее дела, потому что однажды приняла ужасное решение, и оно будет вечно ее преследовать, к тому же единственный во всем мире человек, которому она верила безоговорочно, лжет ей.
Возможно, он лжет с какими-то благородными целями. А может, его ложь вовсе не причина ее злости. В конце концов, он не заставлял ее заниматься низкими, аморальными делами. И не заставлял держать это в тайне. Он не принуждал ее заводить детей, приносить в жертву свои амбиции и честолюбие, навсегда бросить работу и уехать за границу. Он не неволил ее заботиться о детях, заниматься уборкой и покупками, готовкой и стиркой — и все это без его помощи. Он не обрекал ее на одиночество.
— Я могу с ними поболтать?
На ум приходили едкие реплики. Но она их так и не высказала. Потому что вовсе не на Декстера разъярилась. Это была она сама. И возможно, Декстер вовсе не врал ей, никогда не врал.
Она положила телефон на стойку и отошла от нее, словно от сгнившего, протухшего персика.
— Бен! — позвала она. — Джейк! Папа звонит!
Прибежал Бен.
— Мне надо в туалет. Я какать хочу. — Он был в панике. — Можно, я сперва покакаю?
Кейт затеяла эту ссору, потому что завтра День благодарения, а она не ощущала благодарственного настроения.
Кейт растянулась на софе, просматривая разные каналы, спортивные передачи из Италии, футбол из Испании, убогие драмы производства Би-би-си и бесконечный набор программ на французском и немецком. Дети наконец уснули после изматывающего разговора об отсутствии Декстера. Они скулили и плакались, а Кейт пыталась — героически пыталась, по ее собственной оценке! — подавить растущее раздражение и иррациональное желание заклеймить и обругать его или, наоборот, выставить все в благоприятном свете. Она по-прежнему пыталась поддержать мужа и детей, пыталась не забывать, что таким образом поддерживает и себя.
Ей слышался смех тинейджеров, доносившийся из бара в квартале отсюда, пронзительные выкрики, отдающиеся эхом от булыжной мостовой. Она уловила несколько слов на английском. Это были юные экспаты, лет шестнадцати-семнадцати, они курили «Мальборо лайтс» и пили коктейль «Ред булл», это водочное пойло, от которого их потом рвало в вестибюлях многоквартирных домов, окружавших эти пабы, а португалки-уборщицы, приходившие на работу еще до рассвета, таща за собой здоровенные ведра на стальных колесиках со швабрами, торчащими ручкой вверх, первым делом осматривали ближайшие вестибюли и убирали блевотину тинейджеров.
Это не вина Декстера, он не повинен в ее злости. Это ее собственная вина. Все решения, приведшие к нынешнему положению, были ее собственными. Включая решение ни в чем его не подозревать.
Она уставилась на мерцающий экран, это был какой-то голландский канал, и по нему шел недублированный американский телефильм середины восьмидесятых. Прически и одежда, машины и мебель, даже светильники — все выглядело точно так, как и должно было выглядеть. Интересно, сколь многое можно почерпнуть из единственного кадра на экране!
Кейт больше не желала открещиваться от своих подозрений в отношении Декстера. Теперь она уверилась, что до сего момента занималась именно таким вот открещиванием.
Но ей и не хотелось вступать с ним в конфронтацию, ругаться, требовать каких-то объяснений. Он был не так уж глуп и мог сконструировать вполне приемлемую ложь. Допрос, выяснения не принесли бы никаких результатов, лишь насторожили бы его, убедили, что она что-то подозревает. Задавать ему вопросы — не способ понять происходящее. Если бы он захотел сказать правду, то давно бы это сделал. Но он не захотел.
Кейт уже знала, как действовать. Но сперва Декстер должен вернуться домой.
— Привет, семейство! — закричал Декстер от двери. В руке у него была бутылка шампанского.
— Папа! — Мальчики бросились к нему в объятия. Кейт только что усадила их за обеденный стол, застеленный газетами, на которых стояли два новеньких набора акварельных красок, куча кисточек и целая батарея баночек с водой. Тема рисунка: «Что я хочу сделать в следующие праздники». Кейт задала тон, изобразив некую сцену в Альпах, — так она начала свою пиар-кампанию с целью переменить их планы на Рождество, одновременно заняв ребят делом. Двух зайцев одним выстрелом. Мальчики нарисовали собственные варианты снежных сцен, и Кейт прикрепила их к дверце холодильника. «Ты хитрющая сука», — признала она, сочтя это очень точным определением.