— А как же они в темноте молились, монахи, которые справляли богослужение в подземном храме?
— Думаю, зажигали свечи. И еще говорят, будто основатель ламаистской веры в далекие времена посетил храм и совершил чудо: зажег на алтаре перед каменным бурханом-женщиной чудесный огонь. Но все считают это сказками и в волшебный огонь, который горит сам по себе, не верят.
— А мне хочется в него верить, — сказал Пушкарев. — Если храм существовал, то нужно во что бы то ни стало найти вход в него. А храм был, иначе зачем все эти пещеры-кельи? Здесь жили не просто отшельники, а ламы, служившие в монастыре.
— Почему так думаешь?
— Сколько пещер? Я насчитал полсотни, а их гораздо больше. И куда ни сунься — везде молитвенные цилиндры с тибетскими письменами, бронзовые статуэтки богов, медные чашечки, курительные свечи, иконы, картины на коже, священные книги, постель, посуда. Отшельники не живут большими общинами; здесь был монастырь, монахи ходили в храм молиться. А где он, храм? То-то же! Почему убежали монахи? Может быть, вспыхнула эпидемия чумы или холеры? Мы нашли пещерный храмовый комплекс. Нужно найти святилище.
Цокто зябко повел плечами: упоминание о чуме сразу испортило ему настроение.
— Какое-нибудь из отверстий и есть вход в храм, — сказал Пушкарев. — Нужно искать.
Цокто не согласился:
— Так никогда не найдем. Надо найти «высокий путь».
— Высокий путь?
— Да. Дорогу из каменных плит. Такая дорога ведет в храм. По ней имели право ходить только ламы.
— Любопытно! Попробуем.
Пещер в самом деле оказалось гораздо больше, чем насчитал Пушкарев. Вход в ту или иную из них можно было отыскать, лишь обследовав каждую щель, каждую скалу — работа под силу большой экспедиции.
Очень скоро Александр понял, что тайну подземного храма одному ему не разгадать. Где этот «высокий путь»? Не лучше ли вернуться в базовый лагерь, где его ждет Валя? Просто если не везет, так не везет! Да ему вообще не везло на открытия. Никогда! Удачливым нужно родиться. Пока ему повезло в одном: он встретил Валю. Встретил и полюбил. Глупая пословица: кому в любви везет — в игре не везет…
И все же он продолжал искать… Изо дня в день обследовали они узкие ущелья, «висячие долины», и повсюду находили пещеры, словно только вчера покинутые людьми. Часто у входа лежали и стояли массивные голубые и зеленые плиты с золотыми знаками. Внутри находили утварь, разные предметы, книги. Пушкарев набрасывался на массивные книги в деревянных переплетах, обтянутых, как объяснил Цокто, человечьей кожей, на пальмовые свитки — сутры, восхищался яркостью красок икон и картин рая и ада, нарисованных на холсте. Тут имелись даже планы небесных дворцов, в которых обитают божества; только нигде не было плана монастыря.
В одной из пещер они обнаружили красочную картину, где было изображено так называемое «колесо жизни»; колесо держал в руках отвратительный клыкастый демон-мангус с темно-синим лицом — символ смерти. В картине было сконцентрировано в образной форме все мистическое учение буддизма, и Пушкарев впервые задумался над тем, как длинен и труден путь человека к истинному знанию.
Повсюду на стенах пещер и на скалах было высечено знаменитое мистическое заклинание: «Ом мани падме хум». Как он понял со слов Цокто, в этой формуле якобы сосредоточена вся магическая сила буддизма.
— А как перевести на русский язык заклинание? — допытывался Александр у Цокто. Тот лишь пожимал плечами.
— Никто не знает. Это ведь на каком-то неизвестном языке — ни монголы, ни тибетцы не могут сказать, какой смысл этой молитвы. Наверное, в Древней Индии знали, а теперь забыли. «Ом мани падме хум» — магическое заклинание, которое несет в себе силу, освобождающую от грехов и исполняющую твои желания. Произнося заклинание «Ом мани падме хум», человек приучает себя уподобляться Будде, словно бы перерождается в него и сам становится богом. Так нас учили в детстве, так говорится в священных сутрах.
— А вы часто повторяете заклинание?
Цокто рассмеялся:
— Я во всю эту чепуху не верю!
Пушкарев скопировал тибетские письмена в свой дневник: получилось красиво — многоэтажные знаки, напоминающие нули и пятерки, тройки, математические радикалы.
— Ом мани падме хум… — повторял он, засыпая. — Сезам, откройся! По моему веленью, по моему хотенью…
…В местах осыпей склоны гор были пересечены пегматитовыми жилами, в которых сверкали блестки золота и кристаллы оловянного камня. На дне каждого ручейка лежали тяжелые зернышки золота. Да, в котловине еще не ступала нога геолога. Тут можно сделать много важных и ценных открытий.
Узкие сумрачные ущелья, куда они въезжали на лошадях, неизменно заканчивались тупиками. Повсюду виднелись пещеры — целый пещерный город. Глухие, не ведущие никуда каньоны… Собственно, здесь была оконечность массива Гурбан-Сайхан, как бы южный отрог его — зубчатая стена, закрывающая выход в пустыню.
…Ущелье вело на юг. Оно было настолько узким, что две лошади в ряд едва могли протиснуться. И забрели-то сюда так, на всякий случай. Сверху, из-за камней мог напасть барс: барсы здесь водились в изобилии и они постоянно выслеживали человека, нападали на скот. Их не раз отгонял Тумурбатор выстрелами.
Шелестела галька под копытами лошадей. На минуту остановились перед огромным камнем, словно бы вделанным в скалу. Камень чем-то привлек внимание Александра: на нем были тибетские письмена, но не заклинание «Ом мани падме хум», а что-то другое.
— Что здесь написано? — спросил Пушкарев у Цокто.
— Откуда мне знать? Какая-нибудь молитва.
— А я знаю, — пошутил Пушкарев. — Здесь вход в «державу света» Шамбалу. Вход по пропускам.
Они двинулись дальше. Узкое ущелье постепенно расширилось. Они даже не поняли сперва, что произошло: горячий ветер обдал их с ног до головы, и вместо привычных красных и фиолетово-серых обрывов они увидели плоскую черную равнину, усыпанную сверкающей галькой.
Равнина тянулась во все стороны на многие десятки километров, а вдали, в дрожащем мареве, голубели горы— вторая цепь Гобийского Алтая. До гор Сэвэрэй на юго-западе было рукой подать.
— Мы вышли из котловины в пустыню! — крикнул, захлебываясь от восторга, Пушкарев. — Этот проход не обозначен на карте… Вон хребет Нэмэгэту, вон!.. А тот огромный вулканический конус на юге — Ноян-Богдо.
Перед ними зыбилась, струилась черная равнина, а горячий ветер обжигал лица. Гоби, страшная безжизненная Гоби — и ни юрты, ни верблюда, ни человека на всем огромном пространстве. Галька отражала солнечные лучи, от зеркального блеска можно было ослепнуть.
Они выехали в пустыню и двинулись вдоль стены хребта на запад. Над черной, глинисто-щебневой равниной лежало тяжелое безмолвие, иногда вспыхивали вихри и кружились, будто ввинчивался в землю пыльный штопор. Можно было ехать и час и два — и не было конца ни горам, ни пустыне.
Они намеревались повернуть обратно, когда Пушкарев заметил точно такой же камень, как и в ущелье, и с такими же непонятными письменами. Только здесь была нарисована священная птица Гаруда со змеей в клюве.
Слезли с лошадей, подошли к камню. Он прикрывал вход в пещеру. Под изображением птицы Гаруды была начертана ломаная линия. Что-то наподобие пилы.
— Пещера в пустыне? Карстовая, лавовая, эоловая?
— Самая святая пещера, — сказал Цокто. — Видишь каменные плиты? «Высокий путь». Храм! Нашли! И камень с Гарудой, пожирающей короля змей.
Попытались сдвинуть камень, но это оказалось не так-то просто.
— Нужно привести сюда табунщика и Тумурбатора, — посоветовал Цокто.
— Ерунда! Наши лошадки проделают эту работу лучше, чем табунщик и Тумурбатор. Давайте веревку!
Он прямо-таки танцевал возле камня от нетерпения. Неужели Цокто ошибается?..
Обвязали камень веревкой, кони поднатужились и сдвинули глыбу с места. Открылся вход в пещеру. Оставив лошадей, они смело нырнули в зияющее чернотой отверстие. Да и чего им было бояться в этом пустынном месте, где нет ни зверя, ни человека, куда даже вездесущие попытки не залетают? Возможно, даже за последние сто, а то и двести лет здесь никто не бывал.
Пушкарев зажег электрический фонарь. Шли по галерее с гладкими стенами, шли во весь рост; казалось, подземному коридору не будет конца. Но внезапно он расширился, и Пушкарев замер на месте: вдалеке блеснул огонек. Да, то был огонь, и, как они вскоре убедились, большой огонь…
Цокто задрожал от суеверного страха.
— Бириты! — сдавленным голосом произнес он.
— Не говорите глупостей, — одернул его Пушкарев. — Это то, что я искал! Вечный огонь…
Его даже не удивило, что научный сотрудник верит в каких-то там биритов, якобы живущих в подземном железном городе; бириты вечно голодны, так как глотки их узки и они не могут глотать еду; кроме того, у них изо рта все время вырывается пламя и сжигает все, что они подносят ко рту. Ах, Цокто, Цокто, здесь даже в биритов можно поверить…
Впереди был вечный огонь — огонь надежды и исполнения мечты… Голубоватое зарево освещало обширный грот, потолок и стены которого терялись в густом мраке. Храм был велик, больше любого собора, — это как-то сразу угадывалось.
Обитель вечного безмолвия и смерти. Огонь горел как бы сам по себе. Давно умерли люди, зажегшие его, прошли поколения, исчезли могучие азиатские империи пастухов, а он все горел, скрытый от всех и никому не нужный.
Пушкарев выключил фонарь и во весь дух побежал к огню, протягивая к нему растопыренные пальцы. Он боялся, что видение исчезнет, окажется светлячком. Но видение не исчезало.
Внезапно геолог споткнулся обо что-то жесткое, больно ушиб колено и во весь рост растянулся на долу. А когда поднялся, охнул от изумления: с высоты пятиэтажного дома из мрака пещеры на него смотрело прекрасное каменное лицо богини. Он сперва видел только это огромное лицо с благожелательной улыбкой на пухлых, слегка выпяченных губах, видел тускло мерцающий винно-рубиновый камень во лбу статуи, темно-синий шлем, обнаженные плечи, ожерелье, спадающее на грудь, потом охватил ее взглядом всю, сидящую на каменном цветке лотоса: обнаженное, стройное тело с тонкой талией; левая нога поджата; правая опущена; на колене спокойно лежит рука. Пальцы другой руки подняты вровень с грудью, молитвенно сложены.