Первым опомнился Зыков.
— Трубы! Трубы нужно наращивать! — завопил он.
Рабочие подкатили тяжелую чугунную трубу. А Валя стояла и не знала, что ей делать, — ведь это была первая самоизливающаяся скважина в ее практике. Она завороженно смотрела на толстые косматые струи необыкновенного фонтана.
Трубу подцепили к тросу и поставили над устьем скважины. Но вода переливалась через края трубы, белыми бурунчиками пенилась на земле.
— Ну и фонтанчик! — прокричал Зыков в самое ухо Вале. — Поздравляю вас, Валентина Васильевна.
Конспектики положили меня, старого дурака, на обе лопатки. Знание — свет, незнание — тьма!
— Скачите к Сандагу и Тимякову! Пусть все знают…
Вскоре приехали Сандаг и Тимяков. Несмотря на ранний час, на скважину съехались араты: откуда только они взялись? Кричали, шумели, смеялись. Кое-кто даже пустился в пляс. Большая вода — большое событие.
— Знал бы — не уезжал с буровой, — сказал Пушкарев и при всех положил Вале свои жесткие ладони на плечи. — Ты — самый большой начальник самой большой воды. Теперь-то Сандаг разрешит тебе взглянуть на каменную Тару.
Весть о «большой воде» полетела по степи, и к буровой началось настоящее паломничество. Все, кто приехал из дальних и ближних стойбищ на великий праздник Надом, считали своим долгом прежде всего взглянуть на «большую воду», которая бьет фонтаном, а уж потом предаваться веселью и торжествам.
Гобийцы прибыли огромными караванами, со своими палатками и юртами, пригнали гурты баранов, привезли бурдюки с кумысом, разбили становища в ближайших лощинах. К месту торжества тянулись всадники и всадницы в фиолетовых, розовых, зеленых, малиновых халатах. Силач Тумурбатор, изловивший знаменитого разбойника Жадамбу, разъезжал от юрты к юрте на верблюде. Скоро начнется борьба, и он, конечно же, снова получит звание прославленного борца. Но уже сейчас его встречают как лучшего друга, поят арькой и кумысом. На нем войлочная тюбетейка, твердая, как железо, и праздничный чесучовый халат. За ним на сивой лошадке всюду следует пастух Гончиг. Он уважает силу и сейчас греется в лучах чужой славы.
— Мы всех этих с Мухур-Нура положим на обе лопатки, — говорит Гончиг.
Вдруг поважневший Тумурбатор не удостаивает его ответом, но слова Гончига ему нравятся, и поэтому он позволяет пастуху садиться на почетное место рядом с собой.
Аюрзан распорядился соорудить на ровной площадке трибуну. Сюда же привезли и сенокосилку для всеобщего обозрения. Раньше на празднике монахи устраивали священный танец цам. На этот раз аратское правление все решило взять в свои руки. Будут показаны загоны для скота и колодцы. Сандаг прочтет доклад о международном положении. Агроном поведет всех на огороды и угостит огурцами и редиской. Жена Аюрзана Даши-Дулма возглавит самодеятельность.
Даже Чимиду нашлась работа: он должен был исполнять роль старого ламы в пьесе, сочиненной силами молодежи объединения.
В лагере экспедиции торжество началось необычно: рано утром, когда все еще спали, в юрту Сандага и Тимякова ворвался радист и закричал:
— Правительственная радиограмма! Нас поздравляют с праздником…
Немедленно были собраны сотрудники экспедиции и обслуживающий персонал. Сандаг зачитал текст радиограммы.
Все, кто имел оружие, выстрелили в воздух.
Сандаг был глубоко взволнован вниманием правительства. Он знал, что обстановка в стране напряженная. Правительству приходилось заниматься ликвидацией остатков шпионско-вредительской организации, раскрытой еще в прошлом году. Ходили упорные слухи, что японцы стягивают к границам большие силы. По сей день японские войска делали попытки вторгнуться в пределы Монголии — об этом писалось в газетах. И все же об экспедиции помнят, следят за ходом ее работ.
После завтрака отправились на главную площадь — пустырь. Здесь уже закончилась официальная часть. Гремела музыка. Трибуна была задрапирована бордовой тканью, украшена флагами. Зрители располагались двумя полукольцами по сторонам пустыря. Тут были и всадники на лошадях и верблюдах, и пешие. Девушки, увешанные серебряными украшениями, покуривали трубочки — гансы, смеялись, весело переговариваясь, выбивали трубки о каблук; парни пили кумыс и городское пиво. По площади шествовали ряженые, изображающие древних богатырей. Будто вызванные из глубины седых времен, шли колонной стройные сильные юноши, поблескивая чешуей панцирей и остриями копий. Лица их дышали мужеством, отвагой. Зрители аплодировали: богатыри несли красные знамена.
После карнавального шествия началась борьба. Десять пар борцов, в узорных гутулах, мускулистые, сильные, молодые, напряженно ждали сигнала к началу боя. Главным судьей был старик Лубсан, знаток всех правил; он вручит приз лучшему борцу. Лубсан сидел на скамеечке, вытирал голову платком, щурился от яркого света. Потом махнул платком. Борцы стали сходиться, хлопая себя руками по ляжкам, подпрыгивая. Приготовились к схватке, сцепились. Лубсан подбадривал борцов, угощал победителей жирными борцигами — печеньем, подносил им кувшин с кумысом. Однажды побежденные уже не имели права бороться вторично. Из победителей составлялись новые пары.
В начале третьего тура посредник правого крыла громким голосом выкрикнул:
— На радостном и великом празднике Надоме в честь семнадцатой годовщины Монгольской Народной революции, чело борцов, глава всех могучих, выдающийся из сонма сильных, выдвинувшийся из десяти тысяч борцов, сильнейший из сильных, преисполненный неубывающей мужественности, прославленный народом Тумурбатор вызывает борца Мухур-Нурской долины Чултума, радостно крепнущего в расцвете сил и мощи, в семью могучих.
— Благодарим за честь! — донеслось со стороны левого крыла.
Особым, танцующим шагом, ритмично взмахивая руками — изображая полет орла, — вышли на поле силачи.
Борцы сошлись, покосились друг на друга, словно собравшиеся бодаться быки, и сшиблись в схватке.
Борьба длилась долго. По правилам, чтобы стать победителем, не требуется свалить противника на землю, а достаточно сбить его с ног так, чтобы он, потеряв устойчивость и равновесие, лишь коснулся рукой земли. Из-за этого и шла борьба. Лицо Чултума сделалось пунцовым от натуги. Шея Тумурбатора вздулась. Моментами зрителям казалось, что рука Чултума вот-вот коснется земли. Но через мгновение в таком же положении оказывался Тумурбатор.
В конце концов Тумурбатор сбил своего противника с ног.
Зрители пришли в сильное возбуждение. Они повскакали с мест, подбрасывая вверх шапки, били в ладоши, протягивали руки к Тумурбатору.
Обычно скромный, застенчивый, Тумурбатор сейчас выпятил грудь. Чултум приложился ладонями к согнутым локтям победителя в знак того, что он признает его превосходство и уважает его. С выпяченной грудью и широко расставленными руками победитель, переваливаясь с ноги на ногу, приблизился к Лубсану. Судья поднес победителю большую пеструю пиалу кумыса. Тумурбатор осушил ее до дна.
Одержав победу, Тумурбатор отвел Гончига в сторону и прошептал:
— Сегодня ночью…
Пушкарева и Валю привлекли конные скачки. Наездниками были дети от шести до двенадцати лет. Не верилось даже, что малыши в островерхих шапочках с красной звездой пустят горячих жеребцов вскачь и хладнокровно пройдут всю дистанцию в тридцать километров.
Вот они начали разминку. Скакуны шли по кругу, а малыши высоким речитативом запели старинный клич «Гинго». Было не меньше сотни участников скачек.
— Гинго! Гинго! Гинго! — выкрикивали они, а лошади напрягались, прядали ушами.
На одежде каждого наездника имелся свой отличительный знак: порхающая бабочка — в знак того, что юный наездник, как бабочка, легок и не утомляет лошадь; летящая птица — в знак того, что скакун мчится как птица; узор — нить счастья; три кружка — драгоценности, чандмани.
В момент старта зрители запели хвалебную песнь знаменитому скакуну — «Чело десяти тысяч скакунов».
Цокто рассказывал:
— В давние времена был знаменитый скакун Джонон Хара, что значит «Царственный Вороной». После его смерти его безутешный хозяин сделал скрипку, увенчал ее гриф гордой головой Царственного Вороного, выточенной из драгоценного сандалового дерева, натянул на деку скрипки нежную кожу коня, чтобы, как живая, она чувствовала каждое движение смычка, и приладил две струны из конского хвоста. Так появилась монгольская скрипка моринхур.
К финишу первым пришел скакун маленького Самбу. Скакуна провели вокруг трибуны, ему лили кумыс на голову и крестец.
Славильщик звучным речитативом, высоко держа повод скакуна-победителя перед гостями, выкрикивал:
Гордость и краса обильной и широкой земли,
Чело несказанной радости всего народа,
Украшение державного Великого Надома,
Скакун, мчащийся вихрем
Во главе десяти тысяч бегунцов,
Скачущий, растягивая шелковые поводья,
Скакун с телом стройным и гибкой спиной,
С гривой, словно у шапки-«шасер»,
Сверкающий в беге ногами,
Лучший из коней всего народа…
Была стрельба из лука. Здесь победителей называли «удивительной меткости стрелок». Среди них почему-то было больше всего стариков. Восьмидесятилетний Узэмчин восьмьюдесятью стрелами выбил восемьдесят очков. Славильщики пели:
Меток лук его, и друг он верный могучему мужу.
В бою он верен, и счастье, добычу приносит дому.
Владеть им мужу, богатырю сильномогучему.
Натягивать его, сгибаясь станом крепким.
Слава луку желтому и белым стрелам быстрым!
У лотков, наполненных до краев сахарными пряниками, ватрушками, стояли девушки. Они громко зазывали покупателей. Около раскрашенной будочки толпился народ. Монгольская фортуна в виде узкоглазой насмешливой девушки крутила колесо лотереи, соблазняя желающих попытать счастья карандашами, папиросами, блокнотами. Это была палатка Монгольского центрального кооператива, присланная сюда из Улан-Батора.