ображение работало беспрестанно, распаляясь все больше и больше. И казалось: нет страсти более сильной и сжигающей, чем страсть научных открытий.
Земля Монголии была перенасыщена археологическими сокровищами и памятниками древности, памятниками культового зодчества. Иногда ему даже казалось, будто Монголия живет сразу в двух временах — в прошлом и настоящем, ибо тени прошлого были слишком одухотворенными, реальными, оказывали воздействие на сегодняшний день. Держава гуннов, государство Сяньби, Тюркский каганат, Уйгурское ханство, Киданьская империя, империя Чингисхана… Народы создавали могущественные империи, а потом империи гибли, оставляя после себя многочисленные памятники. Тимякова влекло к развалинам Каракорума, который был некогда столицей Угэдея и Мункэ, в древний монастырь Эрдэни-дзу, чтобы взглянуть на золотой субурган. Потом все это было. Было даже два путешествия в знаменитый город Хара-хото в Эдзингольском оазисе. Первый раз в Хара-хото Тимяков шел вместе с Петром Кузьмичом Козловым.
Лишь ничтожная доля территории Монголии была обследована знатоками, и в области археологии предстояло много сделать…
И как трудно было Тимякову освободиться от «археологического опьянения», стряхнуть его. Но он стряхнул… А Бадраху стряхнуть так и не удалось. Или ему просто нет никакого дела до судьбы своего народа? Почему это так?..
Сейчас Андрей Дмитриевич думал о том, что вся его жизнь тесно сплетена с Монголией, с ее историей и народом и что без этой прочной связи словно бы и нет Тимякова. Да, все правильно. Каждое время ставит перед ученым свои задачи. Трудно найти развалины некогда известного города, но еще труднее построить город в этих местах для живых.
Он вспоминал и вспоминал свои прошлые экспедиции. То были поездки, в общем-то на свой страх и риск. Он брал в них и свою молодую жену Люду. Она вела хозяйство экспедиции, обрабатывала материалы, охотилась на диких коз. Им было хорошо и радостно вдвоем. Об иной судьбе и не мечтали. Зачем? Бродить и бродить бесконечно по дорогам земли…
Потом появилась дочь. Пришлось обеих отправить в Москву.
«Нужно привыкать к разлукам», — сказал он Люде.
Зачем привыкать? Или он мало сделал для Монголии? Сиди в тиши московского кабинета, обрабатывай экспедиционные материалы за много лет, пиши книги. Тебе предлагают кафедру. Пора учить молодежь, а ты все носишься и носишься по горам и пустыням, будто у тебя в запасе еще сто лет.
Но он вдруг понял, что просто не может жить без всего этого. Не может! Здесь должен подняться город. И сквозь багряную дымку он видел его здания, стены, улицы…
Тимяков не заметил, когда подошел Сандаг.
— Все готово, — сказал он. — Завтра в пять утра отправимся. Не кажется ли вам, Андрей Дмитриевич, что этот дьявол Бадрах замышляет что-то против нас?..
ГОБИЙСКИЕ СЮРПРИЗЫ
Настал день отъезда. Сандаг растолкал заспавшихся шоферов — Аракчу и Дугарчика. Началась погрузка имущества — лагерь покидали на две недели! Сандаг, поразмыслив, разрешил и Долгор ехать вместе со всеми — повар в экспедиции нужен. На старой стоянке оставались только агроном, Зыков, радист да рабочие. Долгор хлопала в ладоши и смеялась от радости.
Когда автомашина взобралась на возвышенность, все увидели суровую громаду Гурбан-Сайхана. Подножие лилового от утренней зари хребта утопало в облаках, а хмурые величественные зубцы вершин, покрытые пятнами снега, четко вырисовывались на фоне высокого неба.
Все приподнялись с мест.
На невысоком плато Аракча и Дугарчик остановили машину: впереди виднелись стада куланов. Животные бегали, играли, дрались, поднимая клубы пыли. До путников доносилось их непрерывное ржание.
Страсть охотника проснулась в Сандаге. Он выпрыгнул из кузова, вскинул винтовку и выстрелил. Один кулан упал. Он лежал на брюхе, подогнув передние ноги. По виду и величине он походил на мула. Шерсть сверху была светло-коричневой, снизу — белая. По-видимому, пуля угодила в позвоночный столб, так как обычно крепкое животное уходит при ранении.
Лубсан снял шкуру с убитого кулана, отрезал голову и положил ее на бугорок мордой кверху. Прочел молитву и бросил на голову горсть земли.
— Ушла душа кулана в страну бурханов, — сказал он. — Мяса теперь хватит.
— Дайте мне кусочек шагреневой кожи, — попросил Пушкарев. — Хочу, чтобы исполнилось мое желание.
Тимяков и Сандаг заспорили, считать ли кулана лошадью или ослом, так как у животного ослиные уши.
— У яка хвост лошади, но никто его лошадью не считает, — горячился Сандаг. — У кулана ослиные уши, но это еще не значит, что его нужно причислять к ослам.
— Умел бы кулан разговаривать, спросили бы у него самого, кем он себя считает— ослом или лошадью, — сказал Пушкарев Вале шутливо. — Вот я, например: иногда кажусь себе лошадью — рысаком, клячей, в зависимости от настроения; а иногда вдруг чувствую, что осел я и есть осел: так было в истории с алмазом. Куда делся алмаз? До сих пор ума не приложу. Но чувствую, кто-то ловко обвел меня вокруг пальца. Зачем? Неужели только затем, чтобы завладеть алмазиком? Никогда не поверю. А исчезновение Дамдина? Если произойдет еще что-нибудь подобное, поверю в некие враждебные силы, мешающие нам.
— Не преувеличивай. Мне найти воду никто не помешал, и вредительства на буровой не было, а ведь вода — главное! Тут бы враждебным силам и показать себя.
— Да они могли просто не верить в то, что ты найдешь воду.
Поднялись во всю ширь горизонта полированные ветрами ребра скал, и Валя ахнула от восторга: таких исполинских черных зеркал ей еще не приходилось видеть.
Машины, захлебываясь от жары, ползли на запад, к хребтам Дунду-Сайхан, Барун-Сайхан, Дзолэн — горам, «Приносящим счастье».
Девичий перевал, с двумя священными обо — грудами камней, Падь ягнятников и, наконец, Огненная щель, или Котловина пещер…
Машины по старинной верблюжьей тропе спустились на дно впадины и заглушили моторы у юрты табунщика.
И снова табунщик Яримпиль выбежал из юрты; не умеющие лаять тибетские доги на этот раз очень спокойно отнеслись к появлению людей и машин. Величественные черные псы с незакрывающимися ртами спокойно лежали у юрты и делали вид, будто их не касается все происходящее вокруг.
— Ну и страшилища, — сказала Валя Александру, — только погляди на их морды со складками, на отвислые губы!
— Тибетские доги очень умны и сообразительны. Хотел бы я завести такую собачку.
Когда из юрты вышел Очир, у Цокто сразу же испортилось настроение: оказывается, этот дьявол все время жил здесь! Знал: рано или поздно экспедиция заглянет сюда. Цокто боялся, что глупый Очир сразу же подойдет к нему, но тот весело скалил крупные белые зубы, не обращая ровно никакого внимания на Цокто, потом бросился разгружать машины. Он вел себя так, будто был обыкновенным табунщиком Бадзара.
В котловине решили задержаться на несколько дней, обследовать пещеру с вечным огнем, уточнить маршрут, совершить несколько рекогносцировочных поездок по пустыне на тех верблюдах, каких приведут завтра Тумурбатор и его напарник Дамчиг.
Вале и Пушкареву не терпелось сразу же поехать к пещере с богиней Тарой, но приходилось подчиняться общему ритму экспедиционной жизни. Пещера никуда от них не уйдет и завтра, а сейчас нужно раскинуть палатки, еще раз проверить имущество и продовольствие, приготовить ужин.
— И эти мрачные горы называются «Приносящие счастье»? — воскликнула Валя. — Более неудачное название трудно придумать. Они вызывают у меня безотчетный страх, завыть хочется.
Пушкарев не мог с ней не согласиться: очутившись здесь, он тоже испытывал необъяснимую тревогу, будто черные зубчатые вершины несли в себе смертельную опасность, какую-то угрозу.
Возможно, таково было свойство всей обстановки, красных и темных зазубренных утесов и скал, острых вершин, глубоких ущелий, гранитных плит с неведомыми письменами, яркого высокого неба с медлительно плавающими в кристальной синеве большими коричневыми птицами: они кружат и кружат над головой, словно беспрестанно заглядывают в каменную воронку, выискивая жертву. А по вечерам небо здесь багрово-серое, тревожное. По ночам воют барсы, приползая к жилищу человека.
— Зато завтра ты увидишь статую Тары. Она прекрасна. Уверен, что скульптор был влюблен в натуру. Вот я видел в Улан-Баторе, в Гандане шестнадцатиметровую бронзовую статую Будды с шестью золочеными руками, фарфоровым лицом, сапфировыми глазами и блестящей диадемой на лбу. Вроде бы грандиозно, а ощущения красоты, одухотворенности не было. Потому что передо мной был не человек, а бронзовый идол, а эта… Да ты сама увидишь…
Рано утром Сандаг отправил машины обратно в лагерь. Вскоре Тумурбатор и Дамчиг появились в котловине с красными верблюдами. Сквозь ноздри верблюдов были продеты палочки, к которым прикрепляются поводья.
На Тумурбаторе была пограничная форма.
— Я пойду с вами, — сказал он Сандагу и посмотрел на Долгор.
— Но ты еще не настолько окреп, чтобы пускаться в такое трудное путешествие! Две недели придется сидеть в верблюжьем седле и идти пешком.
— Я окреп. Кроме того, мне нужно на заставу Балбырха, а вы, как слышал от отца, пойдете туда.
— Да, на обратном пути придется завернуть на заставу, дать передышку и людям и верблюдам.
— А я останусь на заставе.
— Останешься? Почему?
— Теперь буду там служить — ближе к дому. Пришло распоряжение из Улан-Батора.
— Ну это другое дело.
Тумурбатор не сказал всего. Не сказал того, что ему присвоили звание старшины и представили к правительственной награде. Он хотел бы вернуться на родную заставу, на восточную границу, но начальство рассудило по-другому. У Тумурбатора осталась небольшая хромота. Для хорошего наездника, каким был Тумурбатор, это не так уж важно. И все же… Демобилизовать его нет оснований, пусть послужит на более спокойной границе.
Так были решены все проблемы. А как добраться до заставы? Машины туда не ходят, дорога дальняя и опасная, во всяком случае, в одиночку отправляться нельзя. Опять случай шел навстречу Тумурбатору. Второй раз экспедиция его выручала.