4-го утром мы вернулись в Торцо, жена рассказала мне, что в мое отсутствие в юрту, где она остановилась, приезжал молодой князь, специально посмотреть на русскую женщину.
Посидев немного в юрте, мы завьючились и пошли дальше на юг. Шли восточной окраиной Эдзингольского оазиса, имея слева окраинную полосу сыпучих барханов. Местность — бесконечные заросли тамариска, изредка рощи тоораев, порядочно джигды. Местами группы обросших кустарником барханов. Чаще всего встречается мелкий камыш. Население редкое. Перед сном поднялся на высокую гору сыпучего песка, вдоль которой шли мы этот день.
5 ноября 1927 г. Пошли дальше. Миновали несколько колодцев. По некоторым стоят аилы, частью уратские, частью алашаньские. Торгоуты почти отсутствуют. Отмечу урочища Баин-тоорай — порядочный тополевый лесок и Шара-булун — большая открытая площадь, поросшая мелким тростником. Вскоре за Шара-булуном кончилась сплошная гряда сыпучего песка слева от нас. Под вечер мы прошли урочище Тоорай-онца, Джерга-ланту, Дзанийн-ама. От колодца Дончик-худук пошли по знакомой мне дороге, и повел я, т. к. Лубсанджаб дальше дороги не знал. Шли руслом Эдзин-гола. Раза два видели красавцев фазанов, улепетывавших в кусты, Наконец, на закате мы увидели впереди густые рощи тоораев около ур. Бухан-хуб. Слово „хуб“ (по-торгоутски „кюб“) обозначает на Эдзин-голе либо омут в речном русле, либо яму на площади, заливаемой в половодье. Около такой ямы мы разбили свой лагерь, невдалеке от места моей стоянки в 1926 г. Свой синий майхан мы поставили на ровной площадке среди густых тополевых рощ.
6-го во время утреннего чая я выглянул из палатки и увидел невдалеке, всего в 100–150 шагах, на опушке зарослей стайку фазанов на кормежке. Птицы копались в земле. Удобно подобравшись, я застрелил хорошего петуха для нашей коллекции. Лагерь европейской экспедиции был всего в 3–4 верстах от Бухан-хуба. Мы с Сандагом решили заехать сначала к моему хорошему знакомому торгоуту Ерольты, чтобы навести окончательные справки об экспедиции, во избежание могущих быть при посещении таковой неприятностей. Удивительно хорошо было ехать среди знакомых зарослей, узнавать каждый поворот, каждый бархан. В широком русле Ихэ-гола еще текла оставшаяся от последнего паводка небольшая вода. Благополучно перебравшись через русло — в нем бывают топкие места, мы подъехали к знакомым юртам. Тут уже слышали о моем приезде и встретили как старого знакомого. Самого Ерольты не было дома. Пока я пил чай, в юрту зашел один чахар, служивший в европейской экспедиции. От него я узнал, что в числе европейцев находится г. Франц Ларсен, бывший ургинский коммерсант. Поговорив, мы собрались и поехали к лагерю экспедиции. Дорога шла вверх по реке, ее левым берегом. Версты через 2 мы увидели большое стадо экспедиционных верблюдов, находившихся в очень плохом состоянии. Наконец, поднявшись на небольшой бархан, мы увидели и весь лагерь, расположенный на самом берегу Ихэ-гола в роще тоораев. Над лагерем реял шведский флаг. Везде сновал народ, из майханов и юрт образовался целый поселок. Я прошел к Ларсену и отрекомендовался ему как сотрудник учкома. Начальником экспедиции оказался д-р Свен Гедин. Он скоро вышел ко мне и пригласил к завтраку. Завтрак на открытом воздухе за общим столом. Я познакомился со всеми сотрудниками Гедина. Среди них были шведы, немцы, датчане и китайцы. Общий разговор велся на немецком языке. Д-р Гедин пригласил меня с женой на следующий день к прощальному завтраку.
7 ноября — десятилетие Октября. Мы выехали к Ихэ-голу как раз напротив лагеря экспедиции. Жужжал киносъемочный аппарат. Нас встретил д-р Гедин и провел в свою юрту, где долго беседовали. Разговор велся по-русски, т. к. Гедин хорошо им владеет. После завтрака д-р показал нам метеорологическую станцию, которая должна была проработать на Эдзине не менее года. Д-ру Гуммелю я рассказал о фауне западной Гоби. Жену мою занимал сам Гедин. Перед закатом, провожаемые всем составом экспедиции, мы уехали домой.
Экспедиция эта называется китайско-шведской и организована на датские и немецкие деньги. Народу до 80 человек. Экспедиция идет на 300 верблюдах. Маршрут ее до Эдзин-гола пролегал по Центральной Гоби (Баотоу, долина Гойцзо, Боро-Цончжи, Хара-Хото — Эдзин-гол). По-видимому, главное внимание экспедиции, помимо съемки, обращено на метеорологию. Обставлена экспедиция богато. Стол прекрасный. Масса прислуги. Сам Гедин жил довольно скромно. В его юрте я не заметил ничего лишнего. Едет он, несмотря на свой преклонный возраст, на верблюде, на вьюке. О Козлове Гедин отзывался очень тепло.
8 ноября 1927 г. мы с женой совершили поездку в Хара-Хото. Дорога к мертвому городу была мне хорошо известна, и в проводнике я не нуждался. Сразу же за руслом Онцин-гола началась пустыня, здесь очень своеобразная. Галечные площади сменяются густо заросшими тамариском песчаными барханами, глинистыми площадками с остатками прежней плодородной почвы хара-хотийских пашен. Кое-где в барханах видны корявые тоораи. По дороге попадаются остатки построек, субурганы, следы оросительных канав, на пустынной гальке валяются черепки, иногда можно найти монету, кое-где видны гранитные молотильные валы и жернова. Наконец за одним из поворотов открывается широкая, поросшая редким саксаулом равнина. За ней тянется гряда сыпучих песков, кое-где поросших тамариском, а за грядой виднеются розовато-желтые стены Хара-Хото, украшенные высоким субурганом на северо-западной угловой башне. Идя по караванной дороге, мы перевалили гряду песков и подъехали к городу с северо-западной стороны. Еще на равнине мы миновали форт Актан-хото и полосу мертвого леса, не одну сотню лет сохнущего на галечной поверхности пустыни. Для музея я взял из одного субургана образцы цац и собрал характерные образчики хара-хотийской керамики…»
Маленький кусочек страннической жизни неведомого нам путешественника. Даже в этих беглых путевых заметках проступает печальная красота Гоби, ее черных оголенных гор и пустынь.
Нам предстояло прожить в Монголии долгие годы, пройти дорогами Симукова, и все это время мы мечтали написать книгу о людях этой удивительной страны, о дружбе советского и монгольского народов. Мы писали эту книгу, углубляясь в изучение МНР, но не сразу удалось воплотить замысел в образную форму художественного произведения. Симуков, Тумурбатор, мастер Мешков (он же Зыков)…
Есть прообразы и у других персонажей романа — это монгольские ученые и араты и советские специалисты, с которыми нам приходилось работать в МНР.
Книга написана. Если нам удастся пробудить у юного читателя интерес к Монголии, к ее необозримым пространствам, к ее своеобразной природе, к ее людям, мы будем считать свою задачу выполненной.
Монголия — страна необычайного, и многие тайны ее еще не раскрыты.