– Это Игнасия, она услышала наши молитвы! Надо пойти в церковь Святого Николаса и поставить свечку…
Но радость длилась недолго. Вскоре после того массовый рекрутский набор во Франции резко изменил курс событий. Санкюлоты вернули себе захваченные территории и вошли в Каталонию.
– Испанцы в панике бегут, – сообщил Бенито; когда соотечественники побеждали, он говорил от первого лица, сейчас же, после разгрома, перешел на третье. – Французы пересекли Наварру и подошли к Миранда-де-Эбро. Это катастрофа, Исабель!
В его голосе звучал неприкрытый страх. Исабель опять сходила в церковь, поставила свечки матери и почти всему сонму святых. Что еще она могла сделать, если все остальное было явно не в ее власти? Той же ночью пришла весть о смерти генерала Рикардоса от пневмонии – в ту пору он находился в Мадриде, куда приехал с просьбой о подкреплении. «Нас мобилизовали, Исабель. В течение суток мы должны выдвинуться из Ла-Коруньи», – написал ей Бенито в записке, которую подсунул под кухонное окно.
Итак, миг, которого они так боялись, наступил. Исабель всегда верила в удачу, а если не в нее, то в божественное провидение и в свои молитвы, обращенные к Игнасии. Но сейчас, похоже, высшие силы забыли о ней. Тем же вечером она попросила хозяев отпустить ее, чтобы встретиться с Бенито. Он казался спокойным. «То ли скрывает свое волнение, то ли не слишком хорошо понимает, что его ждет», – подумала Исабель.
– К весне я вернусь… – промолвил он убежденно, поскольку был неистребимым оптимистом, а к тому же именно это заявляли его командиры.
Исабель хотела бы ему поверить. Она с трудом сдерживала свои чувства; боль разлуки еще больше раздувала пламя любви в ее душе. Они отошли далеко от дома, к Башне Геркулеса, откуда едва виднелись крыши города, расцвеченного огнями.
– Ты ведь будешь мне писать, правда?
Исабель казалась загнанным зверьком. Бенито держал ее за руку, перебирая пальцы.
– Если смогу, то каждый день.
– Клянешься?
– Жизнью моей матери и всеми святыми, – пообещал Бенито, перекрестившись и поднеся пальцы к губам.
Исабель улыбнулась ему, обняла и прикрыла глаза, когда он начал шептать ей что-то на ухо. А потом повел ее дальше, вокруг маяка.
Уже затемно они добрались до обломков выброшенного на берег корабля – одного из многих, севших на мель при заходе в бухту и потом разбившихся о рифы. С регулярными интервалами луч маяка освещал контур судна, вырванные с мясом шпангоуты, растерзанную носовую палубу, сломанные мачты и оборванные канаты. Но все же это было укрытием более надежным, чем скалы, обдаваемые морской пеной и брызгами. Они тесно прижались друг к другу; он просил ее потерпеть, шептал о своем возвращении, о чудесном путешествии через океан, о том, как они заживут в Америке, где над ними не будет ни хозяев, ни командиров; мечты о совместном будущем хоть и откладывались на неопределенный срок, но были нерушимы, это святое. А пока Бенито все это шептал в потемках, он незаметно расстегнул блузку девушки, а потом и корсет.
– Нет, – слабо протестовала Исабель, – остановись…
Но настаивать не стала, боясь нарушить очарование момента, пока он продолжал исследовать ее тело. Кончиками пальцев он провел по ее плечам, шее, ушам, проложил дорожку ниже. У Исабель разрывалось сердце, оголенные нервы вздрагивали от его касаний, и она, забыв о советах деревенских подруг, еще раз промолвила «нет»; ее слова тут же затерялись в реве волн, и она отважилась погладить плечи жениха и спрятать лицо в завитках волос на его груди. Благодаря небеса за темноту, милостиво скрывающую стыдливый румянец, она отдалась Бенито, умирая от отчаяния и любви.
Отрезвление наступило, едва она вернулась домой. Исабель посмотрелась в зеркало: на корсете недоставало пуговиц, платок она потеряла, волосы были растрепаны; среди прочих свидетельств любви она обнаружила отметины на шее и груди и несколько царапин. Оставшись одна, она осознала масштаб бедствия и стала укорять себя за то, что потеряла бдительность: к чему тогда были все эти месяцы героического сопротивления, если в минуту слабости она так быстро сдалась? Тут же Исабель вспомнила о средстве, к которому прибегали деревенские женщины. Она на цыпочках прокралась на кухню, нашла губку, смочила ее в уксусе и поместила ее между ног, чтобы избежать беременности. Оставалось только молиться Божьей Матери и Святому Николасу; часовня стояла неподалеку, и Исабель усердно ее посещала.
Прошло несколько недель, а письма от Бенито так и не было. Вначале Исабель думала, что у жениха просто нет времени, или же у почтовой службы возникли сложности. Затем она встревожилась: может, он ранен и не в силах взяться за перо? Бессознательно она отгоняла мысль, которая постепенно занимала все больше места в ее думах, по мере того как шли дни, а весточки так и не появилось: «А если он пал в бою?»
– Нет, конечно, ты бы наверняка узнала, – успокаивала ее кухарка, единственная наперсница.
Она говорила так, не уточняя, каким именно образом удалось бы об этом проведать. Исабель, в смятении чувств, предпочитала ей верить, дабы избежать боли. Когда чаша страданий переполнилась, однажды вечером она отправилась в казармы и спросила про капрала Велеса. Ее заверили, что он не убит и не ранен, по той простой причине, что их отряд не участвовал в боях из-за трудностей с продовольственным снабжением. Французы по-прежнему удерживали баскские провинции и север Каталонии. «Тогда почему же он не пишет? – в отчаянии думала Исабель. – Ведь он поклялся!»
Кухарка места себе не находила, видя, как она страдает, и в особенности потому, что с каждым днем Исабель выглядела все хуже. Темные круги под глазами выделялись на мраморнобледном лице. Она постоянно чувствовала усталость, а ее былая ловкость, с которой она всегда развешивала белье или разжигала камин, исчезла без следа. Если приходилось прислуживать за столом, ее мутило от запаха еды. Однажды кухарка пригляделась к ногам Исабель – их испещряли толстые, как червяки, вены – и воскликнула:
– Детка, да ты беременна!
Исабель похолодела. Некоторое время назад она заметила, что ее грудь набухла, но не придала этому значения.
– И сколько месяцев у тебя задержка?
– Один… ну, почти два.
Ей не хотелось прислушиваться к изменениям своего тела; невольно она отвергала, хоть и угадывала интуитивно, неизбежный вердикт. Лучше уж питать сомнения, чем осознать чудовищную истину. Когда кухарка без экивоков выпалила ей правду, сердце девушки пронзила такая острая боль, словно ей в грудь всадили нож. Но эта простая грубоватая женщина была права. Исабель беременна, и это катастрофа, потому что она ждала ребенка от исчезнувшего из ее жизни человека. От мужчины, которому она поторопилась отдать всю себя в обмен на слова. Она поставила все на эту карту и проиграла. Исабель жила в мире, где честь женщины определялась ее чистотой, а честь мужчины призывала хранить чистоту женщин, находящихся на его попечении. Потеря чести оборачивалась позором и презрением окружающих.
Исабель присела, борясь с тошнотой. Ее будущее, планы, мечты, стремление к совершенству – все пошло прахом. И, возможно, ее работа тоже.
– Пожалуйста, умоляю, не говори только ничего дону Херонимо.
– Я ничего не скажу, – отвечала кухарка, – тебе придется сообщить это самой.
– Только не сейчас, я не могу.
– Хорошо, но потом ты должна это сделать.
В тот миг она еще тешила себя надеждой, что Бенито Велес может объявиться вновь.
По окончании войны солдаты в унынии вернулись в свои казармы. Но Бенито исчез без следа. Исабель всячески отказывалась признать, что ее любовь была всего лишь фантазией, что она попалась в древнюю, как мир, самую банальную и самую глупую ловушку, которую испокон веков мужчины подстраивают женщинам, – пообещать женитьбу в обмен на близость. А как же жизнь в Америке, как же дети, которых они собирались произвести на свет? Разве он не говорил, что это святое?
Об этом же напевала и кухарка:
– Красавица-дочка, не стоит влюбляться, словам кавалеров нельзя доверяться.
Сама мысль о том, что ее так беззастенчиво обольстили, была ненавистна девушке, а по ночам на поверхность пробивалось бессознательное, раз за разом погружая ее в повторяющийся кошмар: она застигнута пожаром в объятом пламенем доме, и Бенито в своем алом сверкающем мундире является, чтобы спасти ее. Она просыпалась в поту, обливаясь слезами, – столь разителен был контраст с действительностью. Как только получалось ускользнуть из дома, она возвращалась в те места, где они вместе гуляли, словно могло случиться чудо и вдруг из ниоткуда возник бы Бенито. Исабель расспрашивала его однополчан, выкрикивала его имя на аллеях парка, не обращая внимания на недоуменные взгляды прохожих, писала письма, остававшиеся без ответа. Если он и был жив, то перестал существовать. Постепенно пришло осознание того, что она одна на белом свете, а в ее чреве подрастает ребенок, который вскоре изменит ее жизнь. К концу дня Исабель зарывалась лицом в подушку, представляя себе, как возвращается в деревню, к холоду и грязи, одинокая, с ребенком в подоле, и захлебывалась в рыданиях. Теплое отношение семейства Ихоса не приносило никакого утешения; Исабель его не заслуживала. Она ощущала себя заблудшей овцой, изгоем.
Она была уже на третьем месяце, но до сих пор ни в чем не призналась своим хозяевам, несмотря на то, что подруга-кухарка постоянно ей об этом напоминала. Исабель была настолько уверена, что ее тут же уволят, что никак не находила в себе смелости; в глубине души она продолжала верить, что ее жених вернется. Дважды в неделю она ходила в полковую канцелярию в Ла-Корунье, где через месяц ей сообщили, что, наконец, Бенито нашли и он жив. Однако всплеск радости длился недолго, ровно до той секунды, когда офицер сообщил ей, что след жениха теряется в Севилье. Исабель решила, что он уехал в Америку один, а ее не известил, поскольку не мог взять ее с собой… Было невозможно смириться, что Бенито попросту окончательно ее бросил, забыл, обманул, что ее вычеркнул из памяти человек, которого она так любила. Этого она допустить не могла. Она находила тысячи причин, чтобы найти ему оправдания, питая надежду, что в один прекрасный день он вернется за ней и за своим сыном, с карманами, полными денег. Эта мечта была ей необходима, чтобы не пасть дух