Вскоре Исабель стала незаменима в работе отделения тайных родов; за эти годы она обучилась всему, что акушерка должна знать о рождении ребенка и первом уходе за ним, и, помимо того, проявила недюжинные организаторские таланты. Приходилось заниматься всем – убирать, мыть, покупать полотно на пеленки и подгузники, мыло, пуговицы… а потом тщательно заносить расходы в бухгалтерские книги, которые регулярно и досконально проверяли попечители из Конгрегации Богоматери Всех Скорбящих. Все записывалось, от самой ничтожной траты до полученных пожертвований, будь то деньги, одежда или драгоценности, причем с указанием даты и описанием качества и состояния каждого предмета. Контроль за распределением поступлений и отчетами о расходах составлял главную заботу Конгрегации.
Однажды в ноябре Бальмиса тайно позвали в епископский дворец городка Такубайя на Мексиканском нагорье и попросили произвести осмотр заболевшего. Дворец окружали великолепные фруктовые сады и оливковые рощи. Не называя имени пациента, монахи провели Бальмиса по длинным коридорам в альков, где находился больной. В постели лежал вице-король – небритый, зеленовато-бледный, с явными признаками нездоровья. Некогда любезный и остроумный, сейчас Бернардо де Гальвес пребывал в унынии. Бальмис опустился на колени, чтобы приветствовать его.
– Не надо… Встаньте, прошу вас.
Врач присел на край постели.
– Я попросил позвать вас, потому что один раз вы уже спасли мне жизнь, кто знает, может, у вас и во второй раз получится.
– Мы попытаемся. Где у вас болит?
– У меня болит душа.
– Позвольте осмотреть вас.
Пока Бальмис доставал инструменты и ощупывал шею больного, тот продолжал:
– Я сейчас вам скажу нечто, что может пригодиться на будущее… Худшие наши враги – это не французы и не англичане, это не те, кого встречаешь на полях сражений, а внутренние враги… мы их не замечаем, хотя они все время вокруг нас… они кланяются тебе, а затем вонзают нож в спину.
– О ком вы говорите, сеньор?
– Об американских аристократах, о королевских чиновниках. О всех тех, кто упрекал меня за то, что я направляю деньги на помощь голодающим, на улучшение условий жизни и гигиены в предместьях, чтобы побороть эпидемии. Мое решение направить на благотворительные цели существенную часть доходов от Королевской лотереи и штрафов пришлось им не по вкусу.
– Мне доподлинно известно, что люди вам благодарны и за оборудование уличного освещения, и за строительство Чапультепекского дворца[26].
– Об этом они молчат… Был подан протест в Верховный суд; там мою деятельность сочли не соответствующей чину правителя.
– Но ведь правитель должен заботиться о благе народа, разве не так?
– По идее, так… Дело в том, что они заявляют, будто моя популярность весьма подозрительна, обвиняют меня в интригах – якобы я пристраивал своих родственников и знакомых на хлебные места, – и в намерении захватить власть в вице-королевстве и отделиться от Испании. В Мадриде этому поверили, и меня считают теперь изменником родины.
Двор, еще несколько месяцев назад превозносивший его до небес, теперь порицал его столь сурово, что от Гальвеса осталась одна лишь печальная тень. Бальмису было ясно, что подавленность и ощущение несправедливости происходящего ускорили течение болезни. Вице-король никак не мог осознать, что его травят с подобной жестокостью и обвиняют в вероломстве лишь за то, что он стремился облегчить жизнь беднейшим слоям населения. Его, человека, который возглавил одно из самых героических деяний всей военной истории Испании – в одиночку вошел на своей бригантине в бухту Пенсаколы и одержал победу над англичанами, за что король даровал ему на герб девиз «Я сам». Он вел успешную политику и способствовал обретению независимости Соединенными Штатами; его имя носит город в Техасе и бухта в Мексиканском заливе. Он стоял по правую руку от Джорджа Вашингтона на первом параде в честь победы четвертого июля 1783 года. А сейчас героя лишили славы, так как сменились политические приоритеты. Король Испании уже не был расположен оказывать всемерную поддержку республиканцам Севера, ибо идеи независимости могли перекинуться и на испанскую Америку.
– Разве все эти шрамы, – промолвил Гальвес, – не являются доказательством моего патриотизма?
Бальмис бросил взгляд на рубец от раны на ноге, которую он сам же прижигал, и в памяти всплыли события битвы в Алжире. Его охватила еле сдерживаемая ярость. Такой правитель, как вице-король, с величайшим рвением откликавшийся на нужды народа, не заслуживал подобного унижения. Что-то явно неправильно устроено в империи, где облегчение страданий народа приравнивается к предательству. Для Бальмиса было очевидно, что вице-король угасает от нервного заболевания, вызванного унынием и упадком духа.
– Я скоро умру, – помолчав, произнес Гальвес.
Бальмис взглянул на него:
– Мы все когда-нибудь умрем. – А потом продолжил: – Возможно, не так быстро, как вы полагаете. Я сделаю вам кровопускание и пропишу лекарства на основе полыни, лаванды и цветков мака. Советую пить побольше виноградного сока, исключить мясо и соленья, не есть ничего возбуждающего. И прохладные ванны.
Это стало их последней встречей. Через несколько дней вице-король испустил последний вздох в той же самой спальне. Ему исполнилось сорок. Он был похоронен рядом со своим отцом в церкви Сан-Фернандо, в Мехико. Бальмис присутствовал на погребении. Именно там зародились слухи, что вице-короля отравили. Но врач знал, что Гальвес умер от горя, став жертвой зависти и страха, вызванных его собственной славой.
Бальмис остался без покровителя, но не без покровительства: архиепископ Нуньес де Аро был назначен временно исполняющим обязанности вице-короля, пока из Испании не прибудет новый правитель.
Бальмис получил статус резервиста, с окладом в сто пятьдесят реалов в месяц. В последующие годы его авторитет и клиентура постоянно росли. Врачебная слава и влиятельные пациенты открывали перед ним любые двери. Со всех концов страны к нему тянулись знахари, чтобы предложить новые лекарства: все уже знали, что Бальмис интересуется целебными свойствами растений. Однажды появился посетитель из Пацкуаро, из епископата Мичоакан; он назвался испанским именем Николас де Виана, по прозвищу Блаженный. Посетитель был высок, медно-красную кожу бороздили глубокие морщины, седые волосы разметались по плечам; на шее красовалось ожерелье из птичьих перьев. Босой, он был одет в длинную рубаху и кожаную, грубой выделки, куртку, с которой свисало множество амулетов. В Испании его бы приняли либо за бродягу, либо за юродивого. Ни один уважающий себя врач не стал бы тратить на подобного типа ни капли своего времени. И Бальмис не принял бы его, если бы тот не представил рекомендательное письмо от Медицинского совета госпиталя Мичоакана.
– Слушайте, доктор, у меня есть средство, которое помогает от сифилиса.
Бальмис навострил уши: именно этой теме он посвятил больше всего времени.
– И что это за лекарство, добрый человек? На основе чего?
– Мне о нем рассказала одна индианка, которая вылечила двадцать семь больных… И знаете ли, доктор: без ртути!
– Вот как?
Бальмис поднял брови. Это звучало слишком заманчиво, чтобы быть правдой.
– Я истоптал ноги в кровь, чтобы добраться до вас. Мне бы хотелось, чтобы мой труд признали здесь, в столице; умоляю вас отправиться со мной и самолично убедиться в результатах лечения.
– А каков состав лекарства? – поинтересовался Бальмис.
– Отвар голубой агавы, три унции ее же корня, две унции мяса гадюки и одна унция дамасской розы. Смотрите: ставим все кипятиться, пока объем не выпарится наполовину, затем процеживаем через ткань и даем больному, чтобы он как следует пропотел…
– Это называется потогонный отвар, – уточнил Бальмис.
– Что вы сказали?
– Ничего, ничего, давайте дальше.
– Затем делаю другое снадобье: смешиваю анис и истолченную в порошок бегонию, и знаете, куда это вводим? – Бальмис помотал головой, и знахарь продолжил: – Прямо в зад!
– Хотите сказать, это клизма?
– Да называйте как хотите…
Бальмис отправился в Пацкуаро и обследовал пациентов; и в самом деле, у них не наблюдалось ни язв, ни прочих признаков болезни. Переговорив с другими врачами, он получил заверения в том, что этот метод действует независимо от пола, возраста и дозировки. Бальмис воодушевился, убежденный в том, что его отделяет лишь шаг от открытия панацеи от злостного недуга. «Представляете, что я вот-вот могу найти лекарство сколь безвредное для организма, столь и действенное? – писал он отцу. – Это стало бы апогеем всей моей борьбы против пагубной язвы, начиная с Гибралтарской кампании. Да, отец, я верю, что стою на пороге великого открытия, которое избавит человечество от многих страданий, а мне принесет заслуженную славу…»
В течение трех месяцев Бальмис занимался испытаниями нового средства. В нем проснулся научный дух: хотелось отделить то, что он считал чистой воды предрассудком и суеверием, от того, что он полагал плодом древнего знания.
– Хочу попробовать убрать из состава мясо гадюки, – сообщил он Николасу де Виана.
– Но ведь именно змеиная плоть убивает злых духов, которые вызывают болезнь! Без нее лекарство не подействует.
– Вот и узнаем.
– Вы, медики, ни во что не верите… А если вы увидите, как я могу вылечить больного взглядом или наложением рук?
Бальмис закашлялся и нервно заморгал. Конфликт между научным подходом и вековой мудростью, между гуманистом Бальмисом с его рационалистическим складом ума и необразованным знахарем с его вполне действенными лекарствами и приемами окончательно назрел. Виана продолжал:
– Надо мне познакомить вас с доньей Пачитой: она садится перед своим маленьким алтарем, медитирует, потом у нее начинается шум в ушах, она входит в транс и делает хирургические операции. Есть целители, которые едва взглянув на человека, сразу понимают, чем он болен.