В день отъезда Бальмис отдал последние распоряжения группе Сальвани.
– Советую вам сохранять единство, действовать точно и эффективно; к властям, с которыми придется иметь дело, относитесь с почтением, – наставлял Бальмис, поднявшись на борт большой барки, только что заново проконопаченной, в порту Ла-Гуайра. – Также рекомендую брать двух-трех мальчишек на каждой стоянке, крепкого сложения и не слишком изнеженных: опыт показывает, что подобные дети не только доставляют много хлопот, но и несут угрозу и в смысле слабости здоровья, и в смысле поведения.
Он использовал те же доводы, какими Сальвани в Ла-Корунье пытался отговорить его брать на борт детей столь малого возраста. В этом был весь Бальмис: он всегда присваивал то, что считал нужным. Затем он перешел к более специальным научным соображениям; к примеру, предлагал наблюдать влияние вакцины на другие общие заболевания. Он по-прежнему стремился вписать свою миссию в историю великих научных экспедиций Испании в эпоху Просвещения. Так что при прощании со второй группой Бальмис не выказал ни капли сентиментальности.
Все мысли и чаяния Бальмиса были обращены к Мехико, столице вице-королевства Новая Испания. Эта огромная территория, простиравшаяся от Центральной Америки до далекой Канады, охватывала земли нынешних Техаса, Невады и Нью-Мексико[62]. Теперь успех вакцинации, способный превзойти результаты, полученные в Каракасе, был в его руках и зависел лишь от него самого, от его решительности, ума и искусства дипломатии в преодолении бюрократических и культурных препон – всего того, что могло помешать выполнению миссии. Рядом уже не было Сальвани, которому удавалось легко договариваться, устрашать и убеждать противников. И затмевать его, Бальмиса, заслуги. И владеть сердцем Исабель, его протеже.
Три судна, предназначенные для экспедиции, уже ждали в порту Ла-Гуайра. Одно из них, почтовый бриг, загруженный товарами, направлялся в Соединенные Штаты с остановкой в Сан-Хуане и поэтому взял на борт четырех пуэрториканских ребятишек, чтобы вернуть их родителям. Трое из них были вакцинированы и сейчас лучились здоровьем. Им довелось пережить незабываемые приключения, и они мечтали, чтобы эта волшебная сказка никогда не кончалась. Им хотелось бы и дальше играть с галисийскими мальчишками в прятки в темных трюмах, раз за разом принимать почести в незнакомых городах, где их привечали, как юных принцев. Скорое воссоединение с семьей служило им слабым утешением. Они горько рыдали на палубе брига «Паломо» и без устали махали рукой своей доброй наставнице, старым друзьям и шестерым новым, с которыми им не суждено дальше играть. Исабель была особенно удручена тем, что бедняжка Хуан Эухенио, обезвоженный лихорадкой и поносом, плыл на том же корабле. Она уложила мальчика на койку и укутала одеялом, потому что его бил озноб. Оставалось лишь надеяться, что плавание не затянется, и он попадет домой как можно быстрее. Исабель крепко обняла его, дала указания матросу, приставленному ухаживать за больным, попрощалась с остальными и вернулась на «Марию Питу».
Со всей суматохой снаряжения кораблей и погрузки, а также из-за огромной толпы провожающих – их собралось больше, чем в день прибытия, и все они с воодушевлением махали руками и платками – Исабель не смогла проститься с теми, кто отплывал на паруснике «Сан-Луис»; впоследствии их группа получит имя «экспедиции Сальвани». Расставание оказалось очень тяжелым: ничто так не объединяет, как вместе пережитые страдания. За последние шесть месяцев они прошли через тяготы, разочарования, неожиданные случайности и огорчения, но было немало и хороших моментов. Они расставались, не зная, встретятся ли когда-нибудь вновь.
«Сан-Луис» и «Мария Пита» долгое время шли параллельным курсом. Исабель и Сальвани стояли на палубах своих кораблей, опершись на планширь. Это было молчаливое прощание, без слов и жестов. Можно было разлучить их, лишить свободы выбора, но не права смотреть друг на друга. Перед мысленным взором Исабель вставали картины, как Сальвани переправляется через бурные реки, пересекает необъятные равнины, покоряет скалистые горные вершины… «Как он вынесет это?» – спрашивала она себя. В ее памяти запечатлелась его неизменная улыбка, худое лицо с трехдневной щетиной и – самое главное – то счастье, которое он заставил ее ощутить. Сальвани относился к ней с участливым интересом и добротой, дарил ей нежность и человеческое тепло, посвящал ей свое время. Но счастье в полной мере ценишь лишь тогда, когда его теряешь. Постепенно ее охватило чувство пустоты. Она понимала, как много места Сальвани успел занять в ее сердце. А теперь ей предстояло вспомнить, что значит страдать от одиночества, потому что человек, научивший ее чувствовать и мечтать, прямо сейчас исчезает в туманной дымке за горизонтом. После нескольких часов плавания «Сан-Луис» свернул на запад, взяв курс на дельту реки Магдалена, а «Мария Пита» продолжила следовать на Кубу. «Увижу ли я его когда-нибудь?» – спросила себя Исабель. Они договорились поддерживать связь через сообщения, которые Сальвани будет посылать в метрополию, а также посредством писем, поскольку между вице-королевствами и генерал-капитанствами Америки было отлажено морское почтовое сообщение. Поднимаясь на борт с залитым слезами лицом, Исабель подумала, что готова предпочесть свое прежнее одиночество этой зияющей пустоте.
Ночью ветер усилился. Капитан приказал убрать бизань и грот и поставить кливер, и очень вовремя, потому что через миг разразилась тропическая гроза, короткая и неистовая. Единственным пассажиром, получавшим от нее удовольствие, был Кандидо; его забавляли молнии, гром и гигантские волны… Корабль стремительно скользил, зарываясь бушпритом в буруны и черпая воду, и тут же взмывал вверх до самого пенистого гребня очередной волны. Гроза стихла, но все последующие дни без передышки продолжал дуть безжалостный ветер.
Мир, который Исабель наблюдала через иллюминатор, походил на огромный котел кипящего молока; море бурлило вокруг и билось в борта судна под небом, столь грязным и низким, что, казалось, до него можно дотронуться рукой. На залитой водой палубе даже бывалые матросы с трудом удерживались на ногах. День и ночь слышался вой ветра, шум моря и грохот волн, ударяющих в корпус судна. Матросы, врачи и, конечно же, Исабель – все жили в постоянном напряжении, не зная отдыха; передвигаться они могли, лишь крепко цепляясь за поручни и койки. Перепуганные дети плакали, их тошнило. Кандидо перестал считать происходящее развлечением и вскоре, как и все, маялся от рвоты и головокружения. Маленький Бенито пребывал в забытьи, страдая от спазмов и обливаясь холодным потом. Обычные рекомендации – нюхать нашатырный спирт, направить взгляд на горизонт – не срабатывали в этом аду. От ужаса и горя, что сыну так плохо, а она не в силах ничем облегчить его муки и помочь другим детям, у Исабель тоже случился приступ морской болезни – сильный, как никогда прежде, с головокружением и потерей координации. В отчаянии она думала, что вот-вот наступит их смертный час. «Как можно было согласиться участвовать в этой авантюре? – размышляла Исабель. – Как вышло, что я поддалась на уговоры Бальмиса, этого тщеславного чудовища, который за все время ни разу даже не зашел проведать детей?» На самом же деле Бальмис, закрывшись в своей каюте, переживал свою собственную агонию, мучаясь поносом и такой сильной тошнотой, что временами терял сознание. Как мог за ним ухаживал его племянник, санитар Франсиско Пастор. Для несчастных пассажиров уже не существовало ни неба, ни звезд, одни только низкие тучи и взбесившееся море. Они забыли, какой был день недели, какой месяц, и уже не вспоминали о прежней жизни на суше. «Мария Пита» переваливалась с боку на бок, зарывалась носом, уходила в пике, стонала всеми шпангоутами, как дикий зверь под изощренной пыткой. Внизу матросы отчерпывали воду из отстойников при свете масляной лампы; на их грязных лицах читалось отчаяние и такое изнеможение, словно уже многие годы они трудятся без сна и отдыха, забыв, каково это – носить сухую одежду и ощущать под ногами твердую землю.
В конце концов они причалили к самому крупному из Антильских островов, не туда, куда планировали – в Сантьяго-де-Куба, а туда, куда их пригнал ветер, несколько западнее, к прекрасному городу Сан-Кристобаль-де-ла-Гавана, обнесенному крепостной стеной. Двадцать шестого мая 1804 года, на десять дней позже предусмотренного срока, корвет бросил якорь среди целого леса мачт и парусов, принадлежащих судам всевозможных размеров. Со своей стоянки на рейде измученные пассажиры уныло наблюдали за хлопотливым мельтешением лодок, грузивших сахар, какао и табак на большие корабли. Хотя никто их не ждал, вскоре на борт прибыли члены комиссии Городского совета и увидели, в каком плачевном состоянии находятся путешественники, особенно дети. Они сошли на берег жалкие, грязные, шатаясь и поддерживая друг друга, как раненые бойцы после битвы. Гостей отвели в город; на немощеных улицах роились толпы смуглокожих мужчин и женщин, многие из них были рабами. Благоустроенный особняк генерал-капитана, маркиза де Сомеруэлоса, стоял посреди тропического сада, где по веткам сновали обезьяны, а в клетках заливались разноцветные птицы. В этом подобии рая и была организована встреча экспедиции, в присутствии гарнизонных офицеров и самых именитых граждан из числа землевладельцев и испанских негоциантов.
Исабель с удовольствием воспользовалась гостеприимством маркиза и поселилась вместе с сыном в особняке; ее комната выходила в сад, и длинные кисейные занавески колыхались от прохладного бриза. Бальмис и остальные врачи разместились во дворцах богатых креолов, а дети – в монастыре, где монахини-августинки сразу принялись откармливать их засахаренными фруктами и «касабе», лепешками из кукурузной муки и маниоки. Моряки же занялись ремонтом «Марии Питы» в одном из гигантских доков, где строились корабли для Королевской армады, благо древесины на острове с его густыми лесами хватало в избытке. Как гостью маркиза де Сомеруэлоса Исабель приглашали на многочисленные пышные приемы. Поначалу она чувствовала себя не в своей тарелке, остро ощущая свою чужеродность среди этой элиты торговцев сахаром и рабами в землях, переживающих пик своего процветания. Также она перестала относиться к обслуживающему персоналу, состоящему здесь в основном из рабов или вольноотпущенных. Исабель обреталась в некоем социальном лимбе. Но местные обитатели отличались живостью и доброжелательностью, а женщины казались особенно радушными. Знатные дамы не только не презирали ее, а напротив, прилагали все усилия, чтобы она почувствовала себя как дома. Здесь не было места предрассудкам, типичным для полуостровной Испании. Поэтому