Но на этом сюрпризы не закончились. Под предводительством отряда вице-королевских гвардейцев и рехидора экспедиция отправилась к месту ночлега. Вскоре они оставили позади город дворцов с его освещенными улицами и вновь углубились в предместья. Люди выглядывали из домов, заслышав шум процессии и думая, что это военный патруль. Уже пробило десять, когда они добрались до предназначенного им жилища. В двух шагах текла сточная канава, полная нечистот, неразлучный спутник свайных построек; в воздухе стояла резкая вонь от располагавшихся неподалеку кожевенных мастерских.
– Как я смогу организовать здесь вакцинацию? – спросил Бальмис у рехидора. – Нам нужно жилье в центре.
Переступив порог, Бальмис полностью осознал ту степень презрения, с которой к ним отнесся вице-король. Стены жилища бороздили трещины, мебель почти отсутствовала, повсюду лежал толстый слой пыли и мусора от незаконченного ремонта. Из соседней распивочной доносились пьяные вопли. Кровати заменяли брошенные на пол циновки.
– Это жилище категорически не подходит для посланников короля Испании, – пробормотал Бальмис чиновнику; слова выходили с трудом, он чувствовал себя совершенно разбитым, – мне требуется официальная резиденция.
– Приношу свои извинения, но, как я вам уже говорил, мы не знали… А в официальной резиденции сейчас тоже ремонт, – добавил он. – Оттуда вывезли всю мебель.
– Ну так мы раздобудем лампы и мебель, чтобы приспособить ее для житья! – выпалил Бальмис в отчаянии. – Мы не можем оставаться здесь, в этом рассаднике пьянства и безобразий! – и он указал на распивочную.
– Завтра мы подыщем для вас какой-нибудь дом поближе к центру.
Бальмис дрожал от бессильной ярости, испытывая невыносимый стыд перед лицом своей команды: он позволил им лелеять мечты, а потом так жестоко разочаровал; доктор вновь пострадал от собственной наивности. Измученная Исабель складывала униформы детей, чтобы убрать их.
– Судя по оказанному приему, мне стоит обеспокоиться тем, как вице-король станет обращаться с детьми, – промолвила Исабель.
– Я заставлю его выполнять указы короля.
– А он будет поступать так, как ему заблагорассудится.
Исабель устроилась рядом с сыном и самыми маленькими детишками. Бальмис смотрел, как остальные укладываются спать рядком на циновки; некоторые еще продолжали играть, безучастные к драматическим переживаниям взрослых. Кандидо и Бенито были в восторге от этого дома: здесь мебель не мешала кидаться предметами через всю комнату. Бальмис наблюдал за ними так, словно впервые их увидел. До сих пор он воспринимал детей преимущественно как техническую проблему, потому что приходилось везти их с собой и после вакцинации. А теперь он разглядел их такими, какими они были: полные жизни, дети демонстрировали поразительную стойкость и выдержку. Даже в самых трудных обстоятельствах они не переставали играть и смеяться. И тогда Бальмис понял, что потом будет скучать по ним и что пока обязан защитить их от вероломного попустительства вице-короля. Он подумал о своем сыне и почувствовал укол раскаяния, ибо только что осознал, что упустил нечто очень ценное – его детство.
Бальмис так разволновался и почувствовал себя так плохо, что не мог уснуть. Он проклинал свою ребяческую уверенность в том, что его имя на устах у всех, а старинные знакомства только и ждут возобновления. Встав с постели, он пошел в комнату детей, освещенную масляной лампой. Они мирно спали; Исабель лежала между двумя малышами, волосы ее разметались по циновке, а белая кожа казалась прозрачной. Бальмис долго стоял и смотрел на нее. Он думал о себе, о том, как быстро пронеслась жизнь, о годах, пролетевших с эпохи бегонии и магея. Бальмис ощутил себя старым и опустошенным; впервые он задался вопросом: а что будет после, если, конечно экспедиция добьется поставленной цели и не будет прервана из-за отсутствия официальной поддержки? В лучшем случае он окончит свои дни как герой, исполнив мечту своего детства; но герой одинокий, лишенный спутника, с кем можно было бы разделить славу. На память пришел образ Исабель в объятиях Сальвани, и Бальмиса пронзила ревность. Исабель относилась к тем немногим людям, которыми он восхищался. Он испытывал к ней глубокое и искреннее уважение и расположение – плод непрерывного общения за эти долгие месяцы. «Что бы сталось с экспедицией, если бы не она? – спрашивал он себя. – Что бы сталось со мной, если бы не она?» Одно ее присутствие внушало необъяснимую уверенность и спокойствие. Когда она находилась рядом, Бальмису казалось, что все под контролем. Это манящее ощущение походило на зависимость. Бальмис, посвятивший все силы, время и талант работе, подумал в ту ночь, что, возможно, он забыл о самом себе, что работа заменила ему собственную жизнь. Что в конечном итоге удел ученого, его собственный удел – это одиночество. Но сейчас он понимал, что одиночество способно стать слишком тяжелой ношей; интерес, который он питал ко всему человечеству, необъяснимым образом в последнее время обратился на Исабель.
Он оделся, вышел из дома и попросил ожидавшего указаний кучера отвезти его по некоему адресу в парадной части города. Черная, как смоль, ночь пахла болотной сыростью и дымом костров, вокруг которых, сидя на корточках, грелись индейцы. Экипаж подъехал к зданию недалеко от Колизея. Бальмис, задыхаясь, поднялся на второй этаж и постучал. Ему открыла служанка-индианка.
– Барбара Ордоньес?
– Нет, сеньор.
– Она уже здесь не живет?
– Первый раз слышу имя этой сеньоры.
– Ну как же, Барбара Ордоньес, актриса! – настаивал Бальмис, раздраженный тем, что служанка ее не помнит.
– Не знаю, – как заведенная, повторяла индианка.
Бальмис вернулся и дал кучеру другой адрес, на этот раз дом находился около собора. Слуга-негр в тюрбане открыл ему дверь. Пахло табаком и увядшими цветами.
– Я доктор Бальмис, доложите сеньоре.
Слуга какое-то время отсутствовал; вернувшись, он пригласил гостя следовать за собой. В салоне, освещенном пламенем камина, на кушетке возлежала Антоньита Сан-Мартин, та актриса из Кадиса, прима из Колизея, которой удалось избавиться от мужа, дурно с ней обращавшегося; на какое-то недолгое время у них с Бальмисом завязался роман. Она была одета в шелковый халат с красными розами, волосы выкрашены в ярко-рыжий, а лицо походило на алебастровую маску. Бальмис перепугался.
– Не бойся, радость моя, это я…
– Я тебя не узнал с этой пудрой…
– Это не пудра, это средство от морщин: немного воска и китовая сперма. Годы дают о себе знать…
К вискам у нее были прилеплены кружочки из пропитанной жиром бумаги – домашнее средство от мигрени. Антоньита открыла украшенный филигранной резьбой серебряный портсигар и закурила. У ее ног на шкуре ягуара сидели две мулатки и обмахивали хозяйку веером.
– Я знала о твоем приезде.
– Похоже, ты единственная, кто знал.
– Я прочитала об этом в «Ла Гасета».
Бальмис рассказал ей об экспедиции, о разочаровании от приема, о чинимых властями препятствиях. Затем они перешли к воспоминаниям о прежних временах, о ее успехах на сцене, об истории их любви – она оборвалась, когда Бальмис узнал о поразившей ее «французской болезни».
– Ты меня спас. Больше я даже и не вспоминала о своем недуге. Хотя я бы предпочла быть рядом с тобой в качестве любовницы, а не пациентки… Несмотря на твои странности. Ты по-прежнему непроизвольно моргаешь?
Вместо ответа Бальмис продемонстрировал ей свой тик. Антоньита расхохоталась.
– А как ты сейчас? – поинтересовался Бальмис.
– Старая, поблекшая и безобразная; ты не замечаешь, потому что я в маске.
– Все мы постарели, так или иначе. Ты немного располнела, это правда, но уж точно «поблекшая и безобразная» – это не про тебя. У тебя очень ухоженный вид…
– Мне повезло поймать удачу, а также любовника, который прекрасно обо мне позаботился. Когда он скончался, я унаследовала этот дом и его состояние. Так что я в порядке, не то что бедняжка Барбара…
Врач вздрогнул, услышав имя своей прежней любовницы.
– Она умерла в нищете, потому что не нашла никого, кто бы вытащил ее из той жизни. Под конец ей не давали ролей, она жила на то, что ей подбрасывали друзья. И знаешь, актерской братии епископ отказывает во всем, ни тебе причастия, ни даже права на похороны. Так что она закончила свои дни в общей могиле. А ведь какая была красавица…
Бальмиса ее рассказ потряс до глубины души.
– Я помню ее смех…
– Она тебя очень любила. Говорила, вы поженитесь и переедете в Испанию. Чистой воды фантазия, уж я-то тебя знаю и уверена, что ты не создан для жизни с женщиной.
– Дело не в этом, просто так сложились обстоятельства… – удрученно промолвил Бальмис.
– С тех пор, как ты отсюда уехал, все изменилось. Прежние вице-короли любили театр и искусство, они нас поддерживали. А этот думает лишь о наживе. Он превратил нашу жизнь в ад, платит мало и не сразу.
Итурригарай стал объектом сплетен и насмешек всего города. Антоньита рассказала, как однажды в период дождей он схватился за мотыгу, чтобы вдохновить своим примером рабочих, пытавшихся сдержать паводок. Он был готов на все, дабы завоевать популярность.
– Понемногу его стало засасывать в зыбучий песок, – продолжала актриса, – и он бы точно расстался с жизнью, если бы не расторопность его помощников, которым удалось вытянуть его из трясины.
Оба от всего сердца рассмеялись.
– Как далеко в прошлом остались времена Бернардо де Гальвеса…
– Уж он-то тебе бы точно помог. Он бы приложил все усилия, и народ толпами становился бы в очередь на вакцинацию.
– А что насчет епископа?
– Прелат Мехико не станет облегчать тебе жизнь. Он по уши в политике и шагу не сделает без указаний вице-короля. А нам, актерам, он сулит вечные муки.
Антоньита глубоко затянулась пахитоской, придвинулась к Бальмису и сказала ему на ухо – так, чтобы не услышали мулатки:
– Уезжай из этого города, солнце мое, он проклят, пока здесь сидит вице-король. – Она распрямилась и сменила тон. – Кто тебе действительно может помочь