– это епископ Пуэблы, дон Рикардо Мария Родригес дель Фреснильо. Он тебя примет так, как ты того заслуживаешь. Это великий человек. До принятия сана он был известным адвокатом, всегда защищал бедняков и индейцев, даже тех, у кого не было ни единого гроша. Он, как и ты, радеет о нуждающихся и много всего знает… И так же, как и ты, верит в добро.
– А ты сама не веришь в добро?
– Я? В добро? Ни боже мой, я верю только в добрую выпивку и добрую закуску, да чтобы побольше тмина!
Они снова расхохотались, да так заразительно, что мулатки тоже разулыбались: их смешил этот человек, который говорил слишком громко и при этом безостановочно моргал и тряс головой.
На следующее утро в халупе на окраине появился рехидор. Он прибыл с новым приказом: переселить детей в Королевский приют для бедных, там будет их новое место жительства. Три экипажа ждали на улице. Дети мечтательно предвкушали знакомство со своим будущим домом. Бальмис с трудом заставил себя проснуться и одеться. Той ночью он почти не спал, потому что засиделся до рассвета за разговорами с Антоньитой. В экипаже он устроился рядом с рехидором.
– Вакцинация будет проходить в приюте, – сообщил чиновник.
– Это плохой выбор, приют находится на отшибе, да и люди не любят ходить в подобные места, – возразил Бальмис.
– У нас обычно там делают прививки, с тех самых пор, как вице-король вакцинировал там своего сына… Вы бы только видели, как толпился народ, чтобы увидеть процессию разукрашенных карет!
– Да, мне говорили…
Королевский приют для бедных занимал большое здание на улице Мерсед. Хотя устав и принципы работы в точности повторяли порядки в Мадридском доме призрения, это был гигантский сиротский дом: более четырехсот брошенных родителями мальчиков и девочек ютились в залах с грязными облупленными стенами. Большую часть составляли негры, метисы и индейцы, но и белых беспризорников хватало. Гостей встречали главный капеллан и старшая сестра-хозяйка, толстая метиска с двумя черными косицами, как у школьницы. Вновь прибывшим рассказали, что здесь существует разделение: сироты от рождения до трех лет считаются малышами-инфантами, от трех до семи лет – детьми, или дошкольниками, а от семи – юношами. У каждой категории есть свои обязанности. Самый страшный проступок, который может совершить дошкольник – это неправильно отвечать на уроках катехизиса, и за это полагается порка. Наказания использовались различные: детей ставили на колени и заставляли держать на руках гири, сажали в деревянные колодки (отверстия были предусмотрены для детей всех возрастов и размеров), а самым страшным считалось следующее: ребенка запихивали в мешок с завязками на шее и подвешивали на двух веревках к потолку, на виду у всех.
– Для юношей, – бесстрастно перечисляла сестра-хозяйка тоном, которым способна говорить лишь чиновница с мизерным заработком, – у нас есть изолятор, где мы их держим столько, сколько решат учителя или капеллан.
Заметив выражение ужаса на лице вновь прибывших, она добавила:
– Впрочем, эту келью мы почти никогда не используем.
Томас Мелитон, которому исполнилось четыре, расплакался.
Остальные последовали его примеру. Старшие еще сдерживались, но и у них предательски подергивались губы. Кандидо уже озирался в поисках путей для побега. У Бенито вид был, как у человека, в самый последний момент чудом избежавшего казни. Замешательство и разочарование читалось на всех лицах, включая Бальмиса, его помощников и Исабель.
В остальном же, как им продолжали объяснять, жизнь в этом заведении не сильно отличалась от будней Мадридского дома призрения. По утрам учителя вели уроки письма, хотя, по словам капеллана, молитвы и псалмы куда полезнее. Среди детей второй категории еженедельно распределялись обязанности: они трудились как дворники, кладовщики, служки, трапезники и надзиратели. После рассказа о здешних порядках детей направили к капеллану для оформления. Священник осматривал каждого, одного за другим, заносил в журнал их особые приметы, возраст и одежду, а потом передавал сестре-хозяйке, которая приводила их в порядок и устраивала на место. Исабель пришлось отдать своих «инфантов» – галисийских малышей возраста Томаса Мелитона и младше – другой сестре; их отвели в комнату с соломенными тюфяками.
– Не уходи! – кричал Томас Исабель.
– Сейчас мне надо идти, но я буду навещать вас каждый день, – ответила Исабель с комом в горле.
– Не-е-ет!.. Не-е-ет!..
Детишки рыдали в три ручья, размазывая сопли и протягивая к ней руки. Разразилась настоящая какофония плача и воплей малышей, которых снова бросали. Исабель понимала, что лучше уйти, нежели остаться и утешать их. Она собиралась приходить к ним каждый день, пока они не привыкнут к новой жизни. Спускаясь по лестнице, она столкнулась с Кандидо: он уже успел оформить свое поступление.
– Почему я не могу остаться с тобой и Бенито?
Исабель замешкалась. Она не знала, что ответить этому мальчику, который требовательно смотрел на нее. Жизнь – сложная штука, детей нельзя усыновлять вот этак запросто, нужно соблюдать правила…
– Не вздумай делать глупости, – предупредила Исабель, – мы приложим все усилия, чтобы вытащить вас отсюда, мало-помалу…
– Доктор Бальмис всегда говорит, что мы герои… Тогда почему он наказывает нас, засовывая сюда?
Она опять не сразу нашлась с ответом.
– Он вас не наказывает, никто вас не наказывает.
– Он обещал, что мы будем жить в семьях…
– Да-да, сестра-хозяйка заверила меня, что многие приходят сюда, чтобы усыновить ребенка…
Приютское начальство старалось облегчить процедуру усыновления, сообщила сестра-хозяйка. Но большинство желающих составляли ремесленники; они забирали старших детей, чтобы сделать их подмастерьями. Жизнь воспитанников в этом случае налаживалась, как и у девочек, которых брали в зажиточные дома в качестве прислуги… Самых же маленьких отдавали в семьи кормилиц, если те успевали привязаться к ребенку и просили его оставить. А вот прочих, особенно в возрасте Кандидо, было сложнее всего пристроить.
– Рано или поздно, – сказала сестра-хозяйка, – примерно треть детей усыновляют.
Потом Исабель будет вспоминать этот день как худший в своей жизни. Она бы предпочла пережить любой шторм, любую перегрузку с работой, сделать тысячу прививок, – все что угодно, лишь бы не оставлять «своих» детей в этом месте. Что угодно, лишь бы не слышать мольбы и плач больших и маленьких, лишь бы не отрывать их ручонки, вцепившиеся в ее блузку, не видеть разочарования на их лицах; она вышла с ощущением, что принимает участие в грандиозном обмане, что стала сообщницей тех, кто беззастенчиво использовал их. Исабель казалось, будто она не выдержала испытания, нарушив обещание добиться для них лучшей жизни. После отплытия из Ла-Коруньи в течение девяти месяцев они тесно общались, вместе делили приключения, грусть и веселье, играли и совершали открытия. Девять месяцев она неотрывно занималась ими всеми и каждым из них в отдельности.
Исабель рухнула на сиденье экипажа, который сразу же тронулся с места.
– Прощай, Бенито!
Это был Кандидо: он кричал из окна второго этажа и яростно махал, просунув руку через решетку. Бенито поднял глаза и помахал в ответ.
– Заглядывай ко мне! – попросил Кандидо.
Бенито кивнул головой.
– Как тебе повезло, что остался с мамой, сосунок!
– Остолоп! – ответил Бенито, натужно рассмеявшись.
– Придурок!
– Балбес!
– Пустозвон!
Экипаж свернул за угол, и мальчишкам пришлось оборвать прощание.
Исабель чувствовала себя опустошенной и измученной:
– Столько дней в пути, столько опасностей, столько жертв и лишений! И все для того, чтобы оказаться здесь? Вот так Империя отблагодарила этих невинных созданий за службу? Мы просто перевезли их из бедного приюта в нищий, отличный обмен! Разве вы не заключали договор с Короной о будущем этих детей?
Лицо Бальмиса заливала смертельная бледность. И за его камзол с рыданиями цеплялись детишки, и его они тоже умоляли не бросать их. И он испытывал угрызения совести.
– О подобном я не договаривался. Корона обязалась достойным образом разместить и обеспечить детей в подходящих новоиспанских семьях.
– Значит, вице-король ослушался приказа монарха.
– Да, вот до чего мы дошли: империя трещит по швам. В королевском распоряжении указано, что вице-король должен содержать и воспитывать их за счет королевской казны до тех пор, пока они не встанут на ноги. Я и подумать не мог, что он засунет их в такой приют! Есть же другие учреждения, школы, академии…
И вновь Бальмис столкнулся со своим злейшим врагом: преступным небрежением тех, кто не хранил верность монарху. Стало ясно, что ни вице-король, ни местные власти не хотят взваливать на себя заботы о детях – носителях вакцины; им не нужна была лишняя ответственность и предполагаемые траты на их пропитание, содержание и образование, невзирая на указ, который недвусмысленно предписывал особое обращение с маленькими героями.
Рехидор разместил гостей в здании на улице Эчеварриа, поближе к центру, в нескольких кварталах от площади Армас. Дом принадлежал маркизе де Каса Невада и, как все аристократические особняки в Мехико, имел свой «тронный зал», всегда готовый на случай внезапного приезда королей Испании, – единственное помещение с законченным ремонтом, роскошно отделанное и декорированное. Там под гигантским балдахином алого бархата стоял трон, обтянутый дамасским шелком и украшенный золотой бахромой. В ожидании столь же волнующего, сколь и маловероятного, визита дворяне использовали этот зал для приема выдающихся персон, включая вице-короля, дабы заодно продемонстрировать свою верность отсутствующему далекому монарху. Но в остальных комнатах особняка еще велись строительные работы, по каковой причине мебель была вывезена.
– Прошу прощения, но мы не нашли ничего более подходящего.
И опять рехидору пришлось выслушивать едкие упреки в свой адрес.