Исабель осознала, что сын опять заикается, как в свои худшие времена, и моментально закончила беседу:
– Пойдем домой, – сказала она ему. Затем, обернувшись к Бенито, сообщила: – Я лишь хотела, чтобы он увидел тебя и убедился, что ты существуешь, потому что я ему часто о тебе рассказывала, когда он был маленьким. Чтобы он не думал, что ты – просто моя выдумка.
Стоило вернуться домой, как мальчик перестал заикаться. Но Исабель не казнила себя за то, что настояла на их встрече. Она поступила так по внутренней потребности стереть пятно со своего прошлого. И сейчас, наконец, ей это удалось.
Через несколько дней вернулся из пастырской поездки дон Рикардо и зашел в больницу повидать Исабель. Уже без каких-либо сомнений она все ему рассказала. Еще в самом начале их отношений она призналась епископу, что Бенито – не приемный сын, а плод обманутой любви; сейчас она умоляла прелата не выдавать властям раненого, хоть он и сражался в противоположном лагере.
– Я слишком многого прошу?
Дон Рикардо ни на миг не потерял самообладания и не выказал никакой враждебности к Бенито-старшему. Он привык иметь дело со сложными ситуациями.
– Только прошу вас, дайте мне немного времени на раздумье; посмотрим, как нам с ним поступить.
Когда Гутьеррес получил письмо Бальмиса, уже не было никакой возможности последовать совету начальника и вернуться на полуостров. Наполеоновские войска вступили в пределы королевств Испании, и Карлу IV пришлось искать убежища во Франции. Страна осталась без власти в разгар военных действий. В 1808 году Хосе Бонапарт[85] воцарился на мадридском престоле. Бальмис отказался присягать на верность новому королю, – да и как бы он мог, если вся его слава и профессиональный успех были достигнуты под покровительством Карла IV? Доктор был изгнан из научного медицинского сообщества столицы, а его имущество подлежало конфискации. Он оказался совершенно беззащитен, и вскоре французские оккупационные войска разграбили его жилище. До самой смерти он будет вспоминать свой ужас, когда, придя домой, обнаружил выбитую дверь, сломанную мебель, заваленный бумагами пол, изрезанную обивку кресла, перевернутую постель и опрокинутые книжные полки… Исчезли все ценные вещи, но в тот миг его заботило не это. Он лишь надеялся, что воры не унесли с собой самое главное – его подробный экспедиционный дневник, который он собирался завещать будущим поколениям. Вместе со слугами они искали повсюду, перебрали весь ворох бумаг, но документ исчез. Бальмис окончательно пал духом, ему хотелось умереть. Исчезновение записей было сродни ампутации, потому что дневник составлял с ним единое целое, как рука или мозг. Это утрата печалила его всю оставшуюся жизнь.
Бальмис бежал в Севилью, а потом в Кадис, следуя за Центральной хунтой, взявшей в свои руки власть[86], ибо король, беспомощный узник, покинул Испанию. В декабре 1809 года Бальмис наконец получил краткий отчет экспедиции Сальвани, отправленный из Ла-Паса. Каталонец описывал свое путешествие по вице-королевствам Перу и Новая Гранада и сообщал о намерении посетить Буэнос-Айрес; однако сразу оговаривался, что вряд ли эта поездка осуществится по причине прискорбного состояния его здоровья. В своем послании он также ходатайствовал о предоставлении ему места интенданта в Ла-Пасе или Лиме, где эти должности на тот момент были вакантны. Но Бальмис, все еще продолжая таить против него злобу, отказал ему в прошении и заодно обвинил в том, что он непозволительно затянул продвижение экспедиции.
– Если я сумел выполнить свою миссию и обогнуть земной шар всего за тридцать три месяца, то почему Сальвани свою задачу выполнил только наполовину?
– Позвольте вам заметить, что вы несправедливы к доктору Сальвани.
Таким резким тоном с ним говорил доктор Флорес – тот самый гватемальский врач, который первым представил королю проект экспедиции и имел все шансы получить пост начальника миссии.
– Возможно, вы не представляете себе безлюдные просторы Южной Америки, пересеченную горную местность Анд и непроходимые тропы в сельве. Вероятно, в Новой Испании и на Филиппинах вам не пришлось столкнуться с такими жестокими физическими нагрузками, которые, должно быть, испытывает Сальвани.
– Я уже несколько лет не получал его отчетов, а на мои письма он не отвечает, – проворчал Бальмис. – Я писал ему в Буэнос-Айрес и приказывал немедленно возвращаться на полуостров.
– Если он вам не ответил так скоро, как вы рассчитывали, то, наверное, ему не позволило состояние здоровья. Вы же сами говорили, что, когда ваше здоровье пошатнулось, вы сразу же отделились от экспедиции.
– Я было подумал о худшем…
– В каком смысле?
– Что Сальвани совсем забросил экспедицию.
Бальмис был прав. Хосеп Сальвани навсегда оставил экспедицию… по причине кончины. Поэтому он и не получил приказа Бальмиса о возвращении в Испанию. После завершения маршрута в восемнадцать тысяч километров верхом по сельве, пустыням и горным кручам Сальвани простился с жизнью в Кочабамбе. Путь из Ла-Паса занял у него тринадцать месяцев. Его энтузиазм в отношении вакцинации не угас ни от сложностей путешествия, ни от пожирающего его недуга, как предполагал Бальмис. Сальвани добрался до Пуно, где вместе с помощниками сделал больше тысячи прививок в течение сорока восьми часов, демонстрируя потрясающую самоотверженность и силу духа. «Он не оправдывался усталостью, чтобы уклониться от выполнения своего долга; все его полюбили за вежливость, учтивое обращение и благородство», – указывал Городской совет Пуно, хлопоча перед королем о присуждении Сальвани титула почетного рехидора. Затем Сальвани проехал через Потоси и Оруро, где ему пришлось взять две недели отдыха, чтобы прийти в себя. С огромным трудом он заставил себя встать на ноги и добраться до Кочабамбы, где царил более мягкий и сухой климат. Ему подумалось, что этот прекрасный колониальный город, расположенный в долине Тунари, будет подходящим местом, чтобы уйти в отставку. Но было уже слишком поздно, чтобы лелеять мечты. Благоприятного климата оказалось недостаточно для восстановления сил, и здоровье Сальвани начало стремительно ухудшаться. Перед тем как испустить последний вздох, он успел написать королю Испании, прося наградить троих своих спутников по многотрудным усилиям: Мануэля Грахалеса и Рафаэля Лосано – званием придворных хирургов, а Басилио Боланьоса – местом дворецкого в Королевском дворце. Но самым важным стало его последнее пожелание: он ходатайствовал перед королем об учреждении специальной должности инспектора или генерального руководителя по вакцинации, который бы следил за строгим соблюдением регламента, дабы избежать нового распространения оспы на испанских территориях Нового Света. Но ответа на свое послание он не получил.
Двадцать первого июля 1810 года началась агония. Ухаживающий за ним слуга бросился за врачом, доктором Мельчором, и за священником, который исповедовал болящего:
– Пречистая Дева Мария…
– Зачавшая… – начал Сальвани еле слышным голосом. – Падре… я грешил высокомерием и заносчивостью, я считал себя более сильным, чем когда-либо был, и если я не смогу завершить…
Его речь прервалась новым приступом кашля. Врач помог ему приподняться и растер грудь маслом эвкалипта.
– Успокойся, брат мой, – утешил его священник, – не требуется, чтобы ты говорил, для раскаяния нет нужды в словах.
Сальвани перевел дыхание.
– Так лучше? – спросил врач.
Сальвани кивнул. Затем снова начал говорить, чуть слышно.
– Святой Августин утверждал, что любовь никогда не исчезает, правда, отец? Что смерть ничего не меняет, и мы навсегда останемся с теми, кто нас любит.
– Да, сын мой.
– Молитесь за меня, падре.
Он закрыл глаза, и смерть смягчила черты его безмятежного лица.
Его похоронили на маленьком кладбище позади монастырской церкви в Кочабамбе; никто не позаботился ни о том, чтобы проводить его в последний путь, ни о том, чтобы воздать ему те почести, которых он заслуживал. Доктор Хосеп Сальвани, вакцинировавший от оспы более двухсот пятидесяти тысяч человек, скончался, как в заупокойной молитве сказал священник, в одиночестве в возрасте Христа. Поскольку ни один человек не приносил цветы к его могиле, сам священник взял на себя эту обязанность и год за годом украшал место упокоения Сальвани в день Всех Святых.
– Никто не спросил меня о его последних днях, никто не поинтересовался, где он похоронен, – жаловался священник много лет спустя заезжему путешественнику из Испании.
Бальмис вернулся в Мехико в 1810 году по поручению правительства. Официально в его задачи входило инспектирование основанных в прошлую поездку механизмов вакцинации, однако вместе с тем ему предстояло собрать сведения о восстании индейцев[87], эхо которого докатилось до Мадрида и вызвало серьезную обеспокоенность властей.
В этот приезд Бальмис обнаружил, что нынешняя страна весьма отличается от прежней мирной и безмятежной колонии. За последнее время – с тех пор, как навсегда закатилась звезда Хосе де Итурригарая, старого недруга доктора, – сменилось три вице-короля. Сейчас Итурригарай находился в Кадисе, отбывая одиночное заключение в замке Санта-Каталина. Он был отстранен от должности в сентябре 1808 года по обвинению в поддержке группы креолов, замышляющих создание независимого от Испании правительства. В ходе судебного расследования выплыли нелицеприятные подробности его пребывания у власти. Налоговое ведомство выдвинуло против него восемнадцать обвинений, начиная с предательства монарха, незаконного личного обогащения, торговли синекурами, замены магистратов угодными ему людьми, а также того факта, что супруга вице-короля велела именовать себя «Ваше Величество»!
В Мехико Бальмис выяснил, что дети, участвовавшие в экспедиции, покинули приют. Карл IV сдержал свое слово, данное в тот достопамятный день во дворце Ла-Гранха. Он поручил вице-королю Педро де Гарибаю взять на себя ответственность за судьбы детей, дав задание забрать их из Приюта для бедных, куда его бесчувственный предшественник их поместил. Когда Бальмис пришел в Патриотическую шко