– Мне нравится жить здесь, несмотря на обстоятельства, – ответила Исабель с ласковой улыбкой. – Мое состояние, наверное, можно назвать счастьем… И, по правде говоря, всем этим я обязана вам, я всегда это говорила. Доктор, продолжайте наслаждаться своей славой, вы ее бесспорно заслужили.
– Слава пришла ко мне, когда перестала меня интересовать. А перестала меня интересовать, когда я вблизи увидел смерть, вскоре после нашего прощания на причале в Маниле… Перед самым кораблекрушением я с ослепительной ясностью осознал, что должен быть рядом с вами, и если добьюсь славы, то обязан ее с вами разделить.
Исабель помолчала, опустив голову; когда она вновь посмотрела на доктора, ее губы сложились в плутовскую скептическую улыбку:
– Слыхала я от вас разговоры насчет того, что надо делить славу, но не думаю, что в глубине души вам бы этого хотелось.
Она рассмеялась тем самым хрустальным смехом, тронувшим Бальмиса до слез. Он бросил на Исабель кроткий прощальный взгляд, понимая, что отказ дорогой ему женщины обрекает его на одинокую старость, которую он получил в награду за спасение мира.
Судебный процесс против Хосе де Итурригарая в Испании затянулся на веки вечные. По первому обвинению, в отношении ввоза ста семидесяти тюков товаров, которые по прибытии в Веракрус он заявил как личный багаж, а потом контрабандным способом продал, ему присудили штраф в размере ста девятнадцати тысяч ста двадцати пяти песо. Было также доказано, что он принял взятку в сто золотых унций[88] за отмену декрета о тюремном заключении; он брал по золотой унции с каждого квинтала[89] ртути, добытой в различных шахтах, и за это был приговорен к возмещению этой дополнительной прибыли; еще один иск ему вменяли за то, что он покупал бумагу для служебных нужд по завышенной цене. Прокурор настолько загнал его в угол, что однажды вместо требуемого ответа на вопрос Итурригарай высказался таким образом, что даже для него подобная наглость показалась необычной:
– Ваша честь, у меня голова вообще для этого не приспособлена.
– Но вы подтверждаете, что брали подарки за устройство на выгодные должности?
– Нет, Ваша честь, не подтверждаю.
– А вот супруга ваша, между тем, говорит, что получали…
– Ну, ладно… Моя жена приняла изъявления благодарности у пары человек, которым я оказал кое-какие услуги.
Невзирая на ошеломляющую очевидность предъявленных обвинений, Итурригарай упрямо защищал свою невиновность: заявил, будто никогда не принимал ни взяток, ни подношений, и будто ему представляется совершенной несправедливостью, что его осуждают за то, что он всегда воспринимал как естественную прерогативу своей должности. Лишенный опьяняющего ореола власти и накопленных богатств, он с неподдельным удивлением выслушивал обвинения в свой адрес. К неприятностям из-за нескончаемого судебного производства добавились и различные происки и инсинуации, связанные с его именем; детали процесса всколыхнули общественное мнение Кадиса – на ту пору центра независимой Испании, где политика начала вызывать у людей живейший интерес. Поскольку он не мог опровергнуть обвинения следствия, его лишили жалования и конфисковали имущество. Последние годы своей жизни Итурригарай провел в бесконечных судебных заседаниях, тяжбах и прокурорских проверках. Скончался он в декабре 1815 года, незадолго до оглашения приговора.
Через три года после приезда Бальмиса в Пуэблу епископ дон Рикардо заболел чумой. Исабель дневала и ночевала в больнице, обеспечив ему наилучший уход. Она не питала особых надежд на его выздоровление, поскольку знала, что в действительности его медленно убивают ужасы войны. Дон Рикардо Мария Родригес дель Фреснильо, «от которого за всю его жизнь никто не слышал ни единого хвастливого или кичливого слова», как писали в некрологах, скончался на руках Исабель двадцать шестого февраля 1813 года в больнице Сан-Педро, которую он столько лет финансировал и так любил посещать. На его похоронах собрался весь город, и множество представителей простого народа – плачущих индейцев и «белых из предместья»[90] – стекалось со всех концов епархии, чтобы проститься с прелатом.
Исабель прожила в Пуэбле до самой смерти, о которой история не сохранила никаких подробностей. Сегодня Санитарная школа при Медицинском факультете Пуэблы названа ее именем, дабы увековечить память о женщине, которую Всемирная организация здравоохранения в 1950 году назвала «первой медицинской сестрой в истории, принявшей участие в международной миссии». Ее также можно было назвать «первой испанской медсестрой в истории» и первым педиатром – задолго до того, как появились специалисты по детскому здоровью. Национальная премия по санитарии, ежегодно присуждаемая правительством Мексики, носит имя Исабель Сендаль Гомес. В Испании ее память почтили только в Ла-Корунье, где маленькая узкая улица в старом квартале получила название улицы Исабель Лопес Гандалии[91].
В течение двухсот пятидесяти лет существовало одиннадцать различных версий ее имени и фамилии – такой тайной была окутана ее личность. В феврале 2013 года журналист Антонио Лопес Мариньо из Ла-Коруньи, специалист по новейшей истории Галисии, обнаружил в епархиальном архиве Сантьяго первый документ, где имя Исабель и ее близких появляется в записях ее родной деревни (приходская метрическая книга со списком из пятидесяти восьми семей и двухсот пятидесяти прихожан, получивших конфирмацию в этот день). Некоторые писатели и историки считали, что она имеет благородное происхождение, другие полагали, что она родилась в Стране Басков, в Ирландии или даже в Британии, поскольку ее образ мыслей весьма отличался от менталитета испанских женщин той эпохи. Она появилась на свет в семье «бедных по закону», была женщиной и матерью-одиночкой, – все это, без сомнения, способствовало тому, что ее подвергли не только осуждению, но и забвению. Этому способствовал и тот факт, что она решительно оборвала связь со своей родиной и умерла на другом конце света в то время, когда Испанская империя трещала по всем швам.
Заслуги Королевской филантропической вакцинационной экспедиции так никогда и не получили достойного признания, быть может, потому, что предприятие это пришлось на смутный, бурный и темный период истории Испании; в результате от той эпохи в памяти осталось больше свидетельств о дворцовых интригах, опустошительных войнах и проигранных битвах, нежели о победах. То же самое можно сказать о Сальвани и, в меньшей степени, о Бальмисе. А дети? Кто вспомнит об этих сиротах или сыновьях бедняков, которые, сами того не ведая, осуществили самый выдающийся медицинский подвиг в истории своей страны? В конечном итоге большинство из них нашли свое место в новом обществе, возникшем после обретения независимости, и добились успеха. Бенито стал горным инженером и заработал немалое состояние на торговле ртутью, а Кандидо де ла Каридад, этот невыносимый сорванец, прославился как блестящий адвокат в новой стране под названием Мексика.
Двенадцатого февраля 1819 года, посреди мадридской зимы, Франсиско Хавьер Бальмис испустил последний вздох в своей квартире на улице Вальверде, дом 12, в возрасте шестидесяти шести лет – почти рекорд, с учетом его хрупкого здоровья. Он завещал, чтобы его похоронили на Главном кладбище на севере Мадрида, первом, построенном не на церковной земле столицы с целью профилактики эпидемий. Он так и не вернулся в Аликанте и не взял на себя труд узнать, что сталось с его женой и сыном. Бальмис относился к ним с таким безразличием, что в своем втором завещании даже объявил себя холостяком, хотя к тому времени состоял в браке около сорока лет. Подобное небрежение вызвало гнев его сестры Микаэлы и отдаление всей семьи, приведшее к разрыву отношений. Вследствие этого Бальмис – проявив типичную для себя оригинальность – написал еще одно завещание, которым назначал своей единственной наследницей донью Мануэлу Руис, свою экономку, «девицу, в награду за честную службу, так как она была мне верным спутником во всех моих трудах и хлопотах; иных прямых наследников я не имею, ибо моя законная сестра донья Микаэла Бальмис и так получила от меня значительно больше средств и поддержки, чем заслуживает». Однако впоследствии он примирился с сестрой и вернул ей титул единственной наследницы и душеприказчицы, не обидев при этом и преданную служанку: «Согласно моей воле, сестра должна единовременно выплатить служанке Мануэле Руис, состоящей в браке с Хуаном, чья фамилия мне неизвестна, кучером по роду занятий, десять тысяч реалов наличными»[92]. Также он распорядился заказать двести заупокойных месс о спасении души по шесть реалов за каждую. Последние годы жизни он провел в свое удовольствие, пользуясь всеми благами той эпохи. После реставрации монархии Бурбонов Фердинанд VII вознаградил Бальмиса за непримиримую критику правления Хосе Банапарта: назначил его придворным медиком и положил содержание в восемьсот дукатов в год. После смерти Бальмиса осталось состояние в восемьдесят тысяч девяносто восемь реалов серебром, мебель, одежда, кухонная утварь, драгоценности, золото и серебро; в завещании он уточнял, что «погребение должно быть обставлено со всей возможной скромностью». В то время состоятельные люди распоряжались, чтобы их похороны проходили без лишней пышности, тем самым стремясь хоть внешне приблизиться к бедности – добродетели, воплощающей образ Христа.
Но самое ценное наследие он передал всему человечеству. В 1858 году Луи Пастер открыл способ иммунизации от бешенства, назвав его «вакциной» в память о Дженнере. Термин постепенно закрепился как синоним для обозначения иммунизации от бесчисленного множества недугов, уже не имеющих ничего общего с оспой. Благодаря этому в конце XIX ве