— Легко? Может быть легко, но порой — страшно! Вот взять ту же войну — у вас как воюют? Заранее соберутся в чисто поле несколько сот мужиков и ну лупить друг друга почем зря. Ну сожгут десяток окрестных деревень, ну в плен возьмут тех селян, кто сбежать или спрятаться не успел. Хотя им задолго все было известно. Вот и вся война. Беженцы в тот же год вернулись, отстроились и опять живут. Через год уже и следов вашей войны не осталось. У нас же… если по настоящему начать воевать, то после некоторых видов оружия столетиями даже заходить на былые места сражений — опасно. Впрочем, неизвестно еще — будет ли вообще кому заходить. Может так статься, что в живых никого не останется — ни противников, ни нейтральных соседей, ни зверей, ни птиц, ни даже растений… Голая обожженная земля.
— Как так? Ведь кто-то должен победить? Кто последний удар нанесет, тот и останется! — убежденно заявил Кокорь.
— Не может быть в нашей войне победителя. Вот, к примеру, сидит за тридевять земель, за морями, за лесами хлопец. Глубоко под землей сидит. В бункере. А перед ним красная кнопочка — надавил ее пальцем — и через минуту над одной из стран вспыхнет еще одно солнце, только ниже настоящего, недолговечнее, но намного жарче. И все. Нет страны. Ни жителей, ни строений, ни деревьев — ничего — камни и те расплавятся. Но там тоже глубоко под землей другой хлопец перед своей кнопочкой сидит. Он успеет в последний момент ее нажать — и первой страны тоже не станет. Вот и вся война. И так в каждом могучем государстве сидят, сменяются, дежурят день и ночь, хотя там, под землей — нет ни дня, ни ночи. А страны послабже — яды накопили — фукнут на ветер и везде, куда он дует — погибнет все на земле, в воде и в воздухе. А еще существуют боевые болезни — принес в чужую страну маленький пузырек и где-нибудь на людном месте раздавил его — через несколько дней все жители вымрут, ибо нет спасения от боевой чумы или другой специально выведенной заразы.
— Да как же, — удивился Кокорь, — это ж и не война вовсе. Зачем в такой войне тот самый танк?
— Ха! Танк — он для мелких стычек, какие в наше время и за войну то не считают. Говорят — небольшой вооруженный конфликт: погибло две сотни человек, сожжено три десятка танков и сбито столько же самолетов… Вроде драки двух малолетних пацанов.
— Хм… Скажешь тоже… Ваша машина и полтора десятка воинов — тысячу разбили. Если ты не соврал про танк, то он должен пройти где угодно, и остановить его невозможно. Сколько там лошадей внутри?
— Мотор-то? От тысячи и больше лошадиных сил. Не лошадей, а их сил, заметь. А на счет неубиваемости — тоже не верно. Это ж давний спор меча и щита. Танк — это мощная бронированная машина, но у нее есть свои слабые места. Интересно, что наши военные считают срок жизни танка в бою не более получаса. А уничтожить его сможет и ребенок — если знает как!
— Ну-ну.. — засмеялся Кокорь, которого несколько смутило замечание про «давний» спора меча и щита, — врешь ты все — либо про танк, либо про ребенка.
— Хорошо, объясню. За счет чего танк движется?
— Наверное там горючка горит, как в вашей машине. Так?
— Совершенно верно, есть и другие способы для самодвижущихся механизмов, но они все либо слишком громоздки, либо неэффективны… — увидев непонимающий взгляд воина, Стас пояснил:
— Чтоб обойтись без горючего — нужен очень большой и неповоротливый механизм, который все равно далеко уползти не сможет. Поэтому для войны он не годится. А раз без горючего никак нельзя, то, сам понимаешь, это его самая уязвимая пята. Достаточно бросить в нужное место глиняный кувшин с зажигательной жидкостью и танк полыхнет факелом. Чаще всего экипаж… ну, воины внутри танка, — даже выскочить не успевает — сгорает заживо. Но в бою-то не ребенки — сам знаешь, да есть и другие способы, хотя бы пушки, вроде той, что мы пытались сделать, они специально придуманы, чтоб издалека танки сжигать.
— И машина ваша сгорит?
— Разумеется. Больше того, танк — он все-таки для боя, поэтому там есть специальная защита от пламени. Наш автомобиль — сугубо мирная вещь, на ней вообще никаких защит не предусмотрено — кабы степняки так не перепугались, они могли бы простым факелом запалить — наши с борта даже и спрыгнуть бы не успели, а кто и спрыгнул бы — все равно обгорели бы сильно…
— Да… А на вид — железная…
— Иногда и железо горит…
— Ну, а все-таки, где лучше?
— Hе знаю я, не знаю, где лучше. Там мой дом, и надо постараться вернуться обратно. Обязательно надо. А жить… Все же не бывает легко.
— Ну да?
— Да, — и Стас совершенно серьезно стал сравнивать два разных мира.
Долго рассказывал, аж язык стал заплетаться. Кокорь слушал, завороженный.
— Стас, — позвал проводник внезапно ослабшим голосом.
— Здесь я, — он засыпал, и звезды плыли перед глазами в холодноватой ночной тишине.
Когда Кокорь решился продолжить, провожаемый уже перестал сопротивляться дремоте, и ничего не слышал. Кокорь подкормил треск костра и тоже заснул…
19
— Женьк, а как сказать…
— Слушай, — оборвал Евгений товарища, — давай я лучше с Червенькой договорюсь, чтобы она с тобой языком занималась! Мне и своих мучений хватает…
— Ммм… Ты как себе это представляешь — как в книгах описано, что ли? будем сидеть на песочке и жестами пытаться объяснять элементарные понятия?.. Тебе мучения, а друг пусть, значит, немножко идиотом побудет… Вот и они, смею заметить, вернулись.
В дом вошли две девушки, россиянки, о существовании которых неделю назад ребята и понятия не имели. Червенька и Оленька.
… Вернувшись как-то из кузни, где Женька действительно пытался (под чутким руководством Звяги) обучиться кузнецкому делу, они обнаружили этих гостий, вовсю занятыми приготовлением пищи и нехитрой уборкой.
Из короткого диалога, который был больше похож на экзамен по забытому предмету (причем — девушки, глядя на постоянно запинающегося Женьку, только мило улыбались), выяснилось лишь, что Червеньке двадцать зим, Оленьке — восемнадцать; что их специально отрядили — помогать гостям в быту и вообще…
У Ведмедя Женька удивленно поинтересовался:
— Как понимать? Ты бы хоть предупредил…
— В тягость вам?.. — Воевода был явно доволен собой. — По дому помощь — завсегда лучше, да не так вам скучно будет…
— А им обязательно при этом с нами жить?
— Я же говорю, — повторил Ведмедь, уже улыбаясь Жене — дружески и открыто, — не так вам будет скучно. Нельзя нам, мужикам, одним.
— Ты уж извини, раньше не до того было… — уточнил богатырь пару секунд спустя.
Женька даже не нашелся, что ответить. Валька, услышав пересказ разговора, только неопределенно пожал плечами; его глаза, правда, стали значительно круглее.
— Сказать, что Ведмедь неправ — себе соврать, — сказал он через минуту, когда они неторопливо возвращались к своему жилищу.
— Жаль, сигареты кончились, — пожаловался Женька.
— Да ладно, не нервничай, прорвемся… тут дело такое.
— Ты мне объясняешь, Валь? Я ж тебя на десять лет старше!.. — Женька даже приостановился.
— Hу да. Только, насколько я помню, ты ярый противник курения, — не удержался от подколки Валентин…
… Темноволосая Червенька и светло-русая, почти блондинка Оленька — обе с хитроумно заплетенными волосами — были по меркам своих собратьев высокими — и все равно чуть выше плеча Женьке, а Вали — на голову ниже. Впрочем, как известно, не ростом женщина берет; привыкание произошло быстро, проблемы были только с языком… Здесь уже не к месту оказались знания Толокна.
— Так я чего спрашивал, Жень, — повторил Валя, улыбаясь Червеньке, — как сказать:…
20
Ближе к тому месту, где в большом доме, во дворце — по меркам времени, жил кудесник, почитавшийся русичами за главного, Стасу с Кокорем стали попадаться люди: в основном попутчиками и встречными оказывались волхвы, изредка сопровождаемые русичами попроще — охраняющими от опасностей дороги дружинниками. Hа Стаса смотрели подозрительно и настороженно: слух о том, что он с десятком воинов погубил целую тысячу, дополз и до сюда. Причем автомобиль уже превратился в ручного огнедышащего дракона, а вот ружья и пушку никто даже не упоминал. Не отложились они в памяти рассказчиков. Про иные миры волхвы тоже слышали, но верили с трудом — как может простой человек путешествовать меж миров? Hе каждому кудеснику по силам… Проще было решить, что Стас — не русич, а просто прибыл из других земель и почему-то желает казаться своим. Это настораживало. Однако внешность выдумщика была достаточно необычной, не говоря уже об одежде; вещи вроде зажигалки переводили неверующих в состояние молчаливой опаски. Кокорю подобное положение не нравилось, но он молчал — воевать так с врагами, со своими же — лучше в мире жить. Потому при Стасовых беседах он не присутствовал — отходил в сторонку, поделиться с дружинниками опытом и услышать рассказами о сражениях со степняками, и оттуда изредка поглядывал за подопечным. Заодно Кокорь, для которого подобный поход был внове, выяснил, зачем, бывает, помимо дел волхвовата, идут русичи к «великому» волхву.
— Hе справляются сами — вот и приходят за советом, — поведал шепотом один из «телохранителей».
— Что же это за волхв, который не справляется? — удивился Кокорь, сразу вспомнив Ромила. — Чему учился столько зим?
— Да не то… — еще тише зашептал его собеседник. — Они, волхвы, не только лечением да разговорами с богами заняты… им все поуправлять людьми хочется!..
Кокорь тихо засмеялся. Да кто ж им даст — управлять-то? Князья, воеводы, ремесленники да дружинники — на них вся жизнь. А волхвы — в подмогу, с богами говорить.
— Hу, я человек крайний, — обиделся дружинник, — можешь мне не верить, а вот только мой, — он кивнул в сторону своего подопечного, — говорил, что кабы волхвоват к управлению допустить — сразу бы стали сильней, и блага богов на нас было больше и степняки не морочили…
— Степняки нас теперь и так морочить не будут, — угрюмость уже вернулась на лицо Кокоря, но она была полурадостной — он еще очень хорошо помнил то самое сражение, где урчащий страшным голосом зверь москвичей помог разбить нападавших начисто. А Вале почему-то пару раз снились кошмары — этого Кокорь понять не мог, как не старался. Боги ж помогали, самое малое, а воины таким победам радоваться должны, тем более — Стас рассказывал, что в их мире Валентин у