Кол обхватили они и его острием раскаленным
Втиснули спящему в глаз; и, с конца приподнявши, его я
Начал вертеть, как вертит буравом корабельный строитель,
Толстую доску пронзая; другие ж ему помогают, ремнями
Острый бурав обращая, и, в доску вгрызаясь, визжит он.
Так мы, его с двух боков обхвативши руками, проворно
Кол свой вертели в пронзенном глазу, облился он горячей
Кровью; истлели ресницы, шершавые вспыхнули брови;
Яблоко лопнуло; выбрызнул глаз, на огне зашипевши.
Так расторопный ковач, изготовив топор иль секиру,
В воду металл (на огне раскаливши его, чтоб двойную
Крепость имел) погружает, и звонко шипит он в холодной
Влаге: так глаз зашипел, острием раскаленным пронзенный.
Дико завыл людоед — застонала от воя пещера.
В страхе мы кинулись прочь; с несказанной свирепостью вырвав
Кол из пронзенного глаза, облитый кипучею кровью,
Сильной рукой от себя он его отшвырнул.
Здесь Гомер впервые дает понять, что у циклопа был только один глаз. Раньше об этом не говорится; видимо, история с циклопом была достаточно хорошо известна.
Когда циклоп выдернул кол из глазницы, на крик его сбежались из соседних пещер другие циклопы и спросили, в чем дело.
«…Зачем ты
Созвал нас всех, Полифем? Что случилось? На что ты
Сладкий наш сон и спокойствие ночи блаженной прервал?
Коз ли твоих и баранов кто дерзко похитил? Иль сам ты
Гибнешь? Но кто же тебя здесь обманом иль силою губит?»
Им отвечал он из темной пещеры отчаянно диким
Ревом: «Никто! По своей я оплошности гибну; Никто бы
Силой не мог повредить мне». В сердцах закричали циклопы:
«Если никто, для чего же один так ревешь ты? Но если
Болен, то воля на это Зевеса, ее не избегнешь.
В помощь отца своего призови, Посейдона владыку».
Так говорили они, удаляясь…
Уловка, когда человек называет себя «Никто», описана во многих критских сказаниях о триаматах, собранных профессором Фором. Впрочем, она так часто присутствует в народных сказках разных стран, что упирать на это совпадение особенно не приходится. Более примечательно сходство обожженного Улиссом на огне кола с раскаленным вертелом, которым критский вор ранил и обратил в бегство заставшего его в пещере голодного триамата-людоеда. Но и к этой параллели следует подходить осторожно, как показывает дальнейшее развитие поединка Улисса с циклопом.
Запертый в пещере стонущего, ослепленного, разъяренного великана, Улисс устраивает побег своих шести уцелевших спутников. Отделив от стада крупных баранов, он связывает их по три крепким лыком. На рассвете козы и овцы начинают блеять, стремясь выйти из пещеры. Слепой Полифем отодвигает камень, садится у выхода и щупает спины пробегающих мимо животных, убеждаясь, что среди них нет его пленников. Привязанные под брюхом среднего в тройке барана, люди Улисса спасаются. Под конец, держась снизу за густую шерсть самого большого барана, на волю выбирается сам Улисс. Полифем удивлен, почему вожак стада, обычно спешащий первым выйти из пещеры, в это утро идет последним.
Спину ощупав его, с ним циклоп разговаривать начал:
Ты ль, мой прекрасный любимец? Зачем же пещеру последний
Ныне покинул? Ты прежде ленив и медлителен не был.
Первый всегда, величаво ступая, на луг выходил ты
Сладкоцветущей травою питаться; ты в полдень к потоку
Первый бежал; и у всех впереди возвращался в пещеру
Вечером. Ныне ж идешь ты последний; знать, чувствуешь сам ты,
Бедный, что око мое за тобой уж не смотрит; лишен я
Светлого зренья гнусным бродягою; здесь он вином мне
Ум отуманил; его называют Никто; но еще он
Власти моей не избегнул! Когда бы, мой друг, говорить ты
Мог, ты сказал бы, где спрятался враг ненавистный; я череп
Вмиг раздробил бы ему и разбрызгал бы мозг по пещере,
Оземь ударив его и на части раздернув; отмстил бы
Я за обиду, какую Никто, злоковарный разбойник, здесь мне нанес.
Пальцы Полифема не нащупали беглеца, и большой баран вынес Улисса из пещеры. Очутившись на воле, он вскочил на ноги и поспешил отвязать своих сопутников. Вслед за чем они, верные своей разбойной натуре, погнали стадо к галере. Ожидавшие их члены команды приготовились громко оплакивать товарищей, убитых и съеденных циклопом, но Улисс подал знак, чтобы они молчали и поскорее грузили на судно украденный скот. Управившись с этим делом, моряки оттолкнули галеру от берега и налегли на весла. Однако тут одержимый гордыней Улисс, каким рисует его Гомер, совершает фатальную ошибку, за которую будет наказан всяческими бедами и гибелью всех своих людей. Отойдя на безопасное расстояние от берега, он язвительно кричит циклопу:
Слушай, циклоп беспощадный, вперед беззащитных гостей ты
В гроте глубоком своем не губи и не ешь; святотатным
Делом всегда на себя навлекаем мы верную гибель;
Ты, злочестивец, дерзнул иноземцев, твой дом посетивших,
Зверски сожрать — наказали тебя и Зевес и другие Боги блаженные…
Услышав торжествующий голос беглеца, ослепленный циклоп отломил от горы огромную глыбу и метнул на звук. Глыба упала рядом с судном, задев рулевое весло, и поднятая ею волна отбросила галеру обратно к острову. Улисс оттолкнулся от берега длинной жердью, и его люди опять энергично заработали веслами. В испуге они уговаривали Улисса больше не дразнить чудовище, но он опять закричал:
Если циклоп, у тебя из людей земнородных кто спросит,
Как истреблен твой единственный глаз, ты на это ответствуй:
Царь Одиссей, городов сокрушитель, героя Лаэрта сын,
Знаменитый властитель Итаки, мне выколол глаз мой.
Полифем взревел от злости и ответил Улиссу. Живший в земле циклопов прорицатель Телам, сын Евримия, предсказывал, что Полифем будет ослеплен человеком по имени Одиссей, но великан ждал, что «явится муж благовидный, высокий ростом, божественной силою мышц обладающий», а не «малорослый урод, человечишко хилый», который прибегнет к вероломной уловке, вином лишив его силы. Полифем предложил Улиссу вернуться, чтобы он мог его одарить. На что Улисс, пуще прежнего дразня Полифема, крикнул, что желал бы вовсе его умертвить. Тогда циклоп, воздев руки к небу, произнес проклятие. Обращаясь к своему отцу, богу морей Посейдону, он призвал его:
…не дай, чтобы достигнул
В землю свою Одиссей, городов сокрушитель, Лаэртов
Сын, обладатель Итаки, меня ослепивший. Когда же
Воля судьбы, чтоб увидел родных мой губитель, чтоб в дом свой
Царский достигнул, чтоб в милую землю отцов возвратился,
Дай, чтоб во многих напастях, утратив сопутников, поздно
Прибыл туда на чужом корабле он и встретил там горе.
С этими словами циклоп схватил еще большую глыбу и в отчаянии метнул в сторону уходящего корабля. Он промахнулся и на этот раз, глыба упала сразу за кормой галеры, родив волну, которая увлекла судно вперед, к острову диких коз, где ждали Улисса остальные корабли флотилии.
История о метающем камни Полифеме настолько популярна и распространена, что в десятках населенных пунктов Средиземноморья, да и на берегах Черного моря тоже, местные рыбаки показывали мне на торчащие из воды рифы и камни, говоря: «Вот камни, которые метал циклоп». А потому я ничуть не удивился, когда в Пицидии мне сказали, что в двух милях отселения, с высоких скал Дракотес я увижу в воде глыбы, брошенные Полифемом. Дескать, в пещерах у самого верха одной скалы некогда обитали чудовища, там-то Улисс и встретился с циклопом, и разве не о том же говорит само название «Дракотес», подразумевающее «нечто чудовищное», вроде циклопа?
Стоя на вершине скал Дракотес, я и впрямь увидел скатившиеся в море камни. Слева различались контуры островов Паксимада в восьми милях от берега, и верхняя часть утеса, куда я поднялся, изобиловала нишами и пещерами; некоторые из них, служащие загонами для скота, были огорожены камнями. Это место вполне могло быть обителью Полифема; впечатление усиливалось при виде черного силуэта «Арго», бросившего якорь на отмели перед длинным песчаным пляжем, где можно было рассмотреть торчащие из дюн остатки древних стен и крохотные фигурки расчищающих развалины людей. То были канадские археологи; десятый год они раскапывали недавно открытый древний порт, который кое в чем соотносился с историческим фоном «Одиссея».
Порт назывался Коммос, и Гомер должен был — во всяком случае, по описаниям — знать эту часть южного берега Крита. Он упоминает расположенный в четырех милях от моря минойский город Фест, говоря, что по соседству с ним Менелай потерял на рифах несколько кораблей после того, как его флотилию, как и суда Улисса, отнесло противными ветрами от мыса Малея. В Фесте находился царский дворец; Коммос был либо придатком этого города, либо важным самостоятельным портом минойской культуры. Археологи раскопали на берегу монументальные сооружения с роскошными колоннадами и двориками и широкую мощеную дорогу, ведущую к Фесту. Назначение внушительных построек — то ли дворцов, то ли огромных складов, то ли ангаров для кораблей — еще предстояло выяснить, но не подлежало сомнению, что Коммос был важным торговым центром. Здесь найдены черепки привозной керамики с Кипра и из приморья Сирии, обнаружена кузница, где, вероятно, обрабатывалась медь, доставленная с востока.
Коммос был основан в пору величия минойской империи около 1600 года до н. э. и процветал три столетия. Затем что-то произошло, город вымер. Его строения были заброшены и развалились. Скромные жилища простых тружеников наверху, откуда открывался прекрасный вид на берег, были покинуты. Люди куда-то ушли. Археологи не брались сказать, что заставило их уйти, но установили, когда это произошло: в середине XIII века до н. э., примерно во времена Троянской войны; именно тогда, как выразился руководитель канадской экспедиции доктор Шоу, «погасли огни». Было это незадолго до поры, к которой принято относить странствия Улисса, и я спрашивал себя, не намечается ли тут некая связь. Раскопки в Коммосе показывают, что, после того как порт был заброшен, иногда сюда еще заходили корабли. Возможно, то были люди вроде Улисса и Менелая, и они принесли оттуда предания, в которых сведения о лучшей поре минойской культуры смешивались с наблюдениями над примитивным бытом переживших катастрофу? Что случилось с уцелевшими жителями Коммоса и других минойских поселений на этом побережье? Не вернулись ли они к былому, крайне скудному хозяйству, живя в пещерах и занимаясь примитивным скотоводством, какое Улисс застал у циклопов? Если так, то загадочные слова о неухоженных полях, где все еще росли злаки и виноградная лоза, могут подразумевать заброшенные пашни древней минойской культуры.