На последней станции случилось небольшое происшествие: внезапно загорелись колесо и деревянная ось повозки, в которой ехал г‐н фон Гумбольдт. К счастью, это произошло недалеко от колодца, так что огонь вскоре был потушен, а ось с колесом повреждены не настолько, чтобы после того, как их вновь просмолили, нельзя было их использовать до Волги, до которой к тому же оставалось уже недалеко.
В Дубовке мы остановились лишь на время, необходимое, чтобы привести в порядок наши вещи, после чего немедленно продолжили наш путь.
Чем печальнее в общем картина, которую осенью являет степь, когда тюльпаны и ирисы, очаровательное украшение весенней флоры, давно спалены всеразрушающей жарой и засухой лета, а землю покрывает с печальной монотонностью серая полынь, тем более неожиданно начало степи с этой стороны; ибо здесь, еще по ту сторону реки Сарпа, у подножия Сарпинской возвышенности, располагается милый городок Сарепта, последняя немецкая колония на этом пути. Это поселение моравских братьев, того же рода, что и повсюду в Германии, но немецкая манера постройки домов, прямые, чистые и обсаженные пирамидальным тополем улицы, приветливая рыночная площадь в центре города с фонтаном и церковью на ней, – все это произвело на нас глубокое и приятное впечатление после того, как мы долго ехали по почти безлесным возвышенностям Волги и видели лишь лишенные деревьев русские деревни и города или и вовсе никаких. Мы снова слышали немецкий язык, видели везде немецкую обстановку и чувствовали себя снова среди соотечественников. А также нашли здесь хороший, опрятный постоялый двор, и в нем комфорт, которого давно уже были лишены.
Мы прибыли сюда около четырех часов пополудни и уже встретились с надворным советником Энгельке[174], который не участвовал в поездке на озеро Эльтон и предварил нас в Сарепте. Он познакомил нас со старшинами общины Лангерфельдом и Цвикком[175], которые обедали с нами и провели остаток вечера, знакомя нас с состоянием и учреждениями колонии. Колонисты занимались по большей части производством тканей разного рода, нюхательного табака, горчицы, настоек – товаров, обширную торговлю которыми они развернули вплоть до калмыков и донских казаков и имеют представительства в Саратове, Москве и прочих крупных городах. Кроме того, они занимаются скотоводством; в меньшей степени земледелием, которому не благоприятствуют засоленность почв и засушливость климата. Но у всех за домами есть сады разного размера, в которых они выращивают табак, фрукты и виноград, а из последнего делают довольно приличное вино.
Колония была заложена по специальному приглашению императрицы Екатерины II 1775 года общинам немецких гернгутеров селиться на Волге, при особых привилегиях и льготах. И уже вскоре благодаря этому, а также хорошему управлению старейшин и производству большого количества товаров, еще неизвестных или малодоступных в этой части России, а также торговле с приграничными калмыками, достигла цветущего состояния. В последнее время сбыт их продуктов, а с ним и один из главных источников доходов сильно сократился: товары, которые раньше производили только в этой общине, стали делать в Саратове, Астрахани и других местах. Вследствие этого, как и из‐за других прямых потерь, из‐за банкротства торговых домов, в которые они вложили свое состояние, в результате неоднократных больших пожаров, последний из которых случился в 1823 г. и следы которого мы все еще могли видеть во многих разрушенных зданиях, благосостояние колонии чрезвычайно упало. При сложностях, с которыми постоянно должны сталкиваться колонисты из‐за особенностей почв и климата, а также отдаленности от остального цивилизованного мира, это привело к удрученному состоянию духа среди них, которое мы часто могли заметить и в сегодняшний, и в последующие дни.
За эти следующие дни мы познакомились также с прочими должностными лицами колонии: г-ном пастором Ничманном, г-ном аптекарем Вундерлихом[176] и с городским старостой (полицмейстером) г-ном Гамелем[177]. Старейшины показали нам молитвенный дом, богадельню для мужчин и женщин, пакгауз для товаров и аптеку, мы увидели учреждения колонии, такого же рода, как у остальных гернгутеров.
Очень интересными для нас оказались замечательные местные частные коллекции г-на Цвикка, который любезно согласился показать и рассказать нам о них. Они касаются степи и ее обитателей, калмыков, у которых г‐н Цвикк долгое время провел в качестве миссионера – последний раз он совершил к ним поездку в 1823 г. по поручению Российского Библейского общества. При частых путешествиях, зная в совершенстве язык и обычаи калмыков, г‐н Цвикк имел возможность собрать много предметов, которые служат важным вкладом в изучение этого замечательного народа. Мы увидели тут полное собрание всех предметов, употребляющихся при богослужениях, – бурханов, записанных молитв и прочих диковинок. Бурханы вылиты из меди и позолочены, обычно небольшого размера, редко больше фута длиной, они достаточно известны из описаний и рисунков Палласа. Все молитвы записаны на тибетском языке, поскольку священники используют только этот язык на богослужениях, хотя рядовые калмыки, а часто и сами священники, его совершенно не понимают. Обыкновенно их пишут на длинных полосах хлопчатобумажной ткани и помещают на высокие шесты, чтобы их сильно вращал ветер. При богослужениях калмыцкие священники не читают и не произносят их, но, как говорилось, оставляют на ветру подобно тому, как развеваются флаги. Калмыки полагают, что движение написанных молитв столь же действенно, как их произнесение. Большинство упомянутых вещей сложно приобрести: их получают не обменом или куплей-продажей, а в качестве подарка, а калмыки в этом отношении отнюдь не щедры. Однако при путешествии по степи часто предоставляется возможность собрать писаные молитвы, так как калмыки оставляют их в большом количестве в часовнях («цаца»), которые они сооружают посреди степи после смерти для своих лам – верховных священников, которых при жизни отличала особая святость.
Эти цацы небольшие, четырехугольные, построены из кирпичей, в связывающий раствор добавлен прах сожженного тела ламы; на некотором расстоянии от земли находится небольшое отверстие, куда при необходимости можно залезть. Калмыки оставляют нетронутыми положенные там молитвы, которые тут же и истлевают, если их кто-нибудь не заберет.
Кроме калмыцких редкостей, у г-на Цвикка есть еще собрание восточных монет, большая часть которых найдена в руинах на левой стороне Ахтубы[178], а также замечательные зоологические и ботанические коллекции, которые познакомили нас с флорой и фауной степи. Самая богатая коллекция – энтомологическая, в которой г‐н Цвикк, имеющий очень основательные сведения по естественной истории, указал нам среди прочего ядовитых степных скорпионов, малоизвестный чрезвычайно ядовитый вид паука, которого калмыки называют черной вдовой и чрезвычайно боятся его укусов, и саранчу, ужасный бич степей, чьи затмевающие солнце рои опустошают всё, куда они попадают.
Утром 12 октября мы проехали мимо множества калмыцких кибиток, нам постоянно встречались толпы калмыков со своими лошадьми, овцами и верблюдами. Наш путь пролегал и мимо стоявшего почти одиноко, в окружении лишь нескольких кибиток, калмыцкого храма. Это было небольшое вытянутое в длину четырехугольное деревянное здание, на узкой стороне которого была дверь, на широкой – окна, при входе же стоял длинный шест, чтобы прикреплять к нему рукописные молитвы. Развевающиеся на этом шесте молитвы и громкая музыка, доносившаяся до нас из храма, подсказывали, что там совершалось богослужение. Нам было любопытно посмотреть на него, поэтому мы охотно последовали приглашению г-на Странака[179] войти в храм, тем более что стоявшие перед ним калмыки нам никак в этом не препятствовали. Внутри здания у стены напротив входа размещался алтарь, который состоял из стола со ступенчатой надставкой, на ней фигуры истуканов из позолоченной латуни. Другие нарисованные кричащими цветами картины с божками были развешаны на остальных стенах справа и слева. Рядом с надставкой на столе стояло множество мисочек с фруктами, водой, вяленым мясом, сыром и разными прочими пожертвованиями. Между дверью и алтарем на земле со скрещенными ногами сидели шесть священнослужителей в два ряда напротив друг друга: вверху справа от алтаря лама, или верховный служитель, на остальных местах гелонги[180] или служители. Они играли на разных инструментах громкую музыку, которую мы и слышали еще издалека. Лама использовал колокольчик, сидящий напротив него гелонг – две тарелки, которыми он энергично гремел друг о друга, третий и сидящий против него четвертый служитель – что-то вроде трубы, пятый – литавры, в которые он ударял изогнутыми, подбитыми мягким палочками, а шестой – раковину типа стромбус. Музыка этих инструментов, если можно так назвать ужасный шум, чередовалась с такими же песнопениями. После того, как то и другое продолжалось некоторое время, лама поднялся, и музыка прекратилась. До сих пор, подобно остальным, он не обращал на нас никакого внимания, теперь же подошел и приветствовал нас. Г‐н Странак обратился к нему на русском языке, который он понимал, и представил г-на фон Гумбольдта; тот в ответ спросил, может ли предложить нам чаю, но г‐н фон Гумбольдт вежливо отказался и вслед за тем отбыл вместе с нами.
Около Астрахани дорога становится оживленнее. Мы проезжали несколько лежащих справа и слева от дороги мыз и виноградников, в которых выращивается отличный астраханский виноград, и добрались до татарской деревни, которая тянется вдоль этого берега Волги, составляя своего рода предместье Астрахани, пока, наконец, перед нами не открылся на том берегу могучей реки сам город, почти заслоняемый мачтами стоящих перед ним судов, над которыми высоко сиял белый собор.