Музыка чередовалась с пением, ее звуки доносились до нас уже издалека и продолжались и после нашего прибытия. Мы остались стоять и слушать во внутреннем проходе между жрецами и дверью, во главе с князем Серед-Джабом, причем хан Джангир не без усмешки – ибо он как мусульманин презирает буддизм калмыков. Во время музицирования один из нижних гелонгов встал, взял с подножия алтаря кадильницу, раздул дым и после этого подержал сосуд перед лицом у каждого жреца. По окончании церемонии через некоторое время князь обменялся несколькими словами с ламой, после чего музыка продолжилась вновь и вся церемония повторилась тем же манером: нам показалось поэтому, что князь просто распорядился повторить.
Г-н фон Гумбольдт еще до осмотра храма выразил князю Серед-Джабу свое желание посмотреть на приготовление из кумыса водки; поэтому князь распорядился устроить такую перегонку и повел нас к кибитке, где ее производили. Перегонка была здесь уже в самом разгаре. Посередине кибитки развели костер, на нем стоял железный треножник с полукруглым железным котлом в качестве дистиллятора, наполненный кумысом. Он был закрыт двустворчатой деревянной крышкой, в одной створке имелось одно, в другой – два круглых отверстия. Первое служило для заливания и подливания кумыса, из других двух из каждого изогнутая деревянная трубка вела к круглому чугунному горшку, который служил конденсатором и стоял в сосуде с холодной водой. Каждая из трубок была соединена со своим конденсатором, в охлаждающем сосуде их стояло два. Места соединения трубок с крышкой дистиллятора и с конденсатором обмазывались смесью земли и конского навоза, из нее же состояла заглушка, закрывавшая отверстие в крышке для подливания кумыса. Эта заглушка каждый раз делается только тогда, когда кумыс начинает кипеть, после чего огонь под котлом уменьшают. Первый дистиллят, получаемый таким образом, коричневатый на вид, с выраженным сивушным привкусом, называемый арака. После повторной перегонки получают дистиллят белого цвета, более крепкий, хотя и все еще с немного сивушным привкусом, называемый арса. Из шести ведер чигана, или кумыса, получают одно ведро араки, из 96 штофов араки – восемь штофов арсы, или из 72 мер чигана – одну меру арсы.
Но такую водку калмыки делают не только из сквашенного кобыльего молока; зимой, когда кобылы дают меньше молока, используется сквашенное коровье молоко, которое называется арьян, а сделанная из него водка – айрак. Однако такая водка не только слабее арсы, но и получается в меньших количествах.
Готовят чиган следующим образом: только что надоенное кобылье молоко разливают в бурдюки из овечьих шкур и энергично взбалтывают. Обычно для сквашивания уже достаточно того, что емкости не вымыты, но похоже, еще немного чигана оставляют и в бурдюках, когда разливают свежее молоко, после чего оно быстро сквашивается. Правильно сделанный чиган, как уже упоминалось выше при описании сабана у татар, где нас им также угощали, имеет слегка кислый, очень приятный вкус и должен быть очень сытным. Изготовленный из коровьего молока айрак более густой и менее приятный на вкус.
Серед-Джаб – большой любитель охоты, особенно соколиной, поэтому держит у себя калмыков, занятых единственно натаскиванием соколов. Так как г‐н фон Гумбольдт высказал пожелание познакомиться с этим родом охоты, Серед-Джаб распорядился взять сокола и лебедя, на которого должен был падать сокол. Сокол поднялся на высоту, едва увидев лебедя, упал на него и стал яростно долбить ему голову своим клювом. Он бы заклевал лебедя, если бы последнему предусмотрительно не надели на голову толстую шерстяную повязку. Но и она не спасла бы его, если бы его поскорее не освободили из лап сокола.
Посмотрев затем фруктовый сад князя рядом с его домом и его аргамаков, или бухарских лошадей, которых выводили из конюшни по одному, мы вернулись в дом. Нас провели в большую комнату, слева от бильярдной, в которой был накрыт стол. За ним заняли места, кроме нас, только князь, оба его брата, русский секретарь князя и хан Джангир; свита хана обедала в соседней комнате. Жен князя, как и вообще женщин-калмычек, мы не видели. Братья князя накладывали кушанья. Они были прекрасно приготовлены, так как повар князя – русский, знающий свое дело, и поэтому же все они были совершенно европейскими. Присутствовало лишь одно специфически калмыцкое блюдо, называемое ишки-цин-махан, которое состояло из мелко нарезанных кусочков вареной баранины. Оно следовало сразу же за стерляжьей ухой, с которой начали. Не было недостатка в шампанском и прочих французских и местных винах. Во время обеда хор музыкантов-калмыков под управлением русского капельмейстера с большим искусством исполнял увертюры Моцарта, Россини, а также марши и танцевальную музыку. Но все же было странно видеть, как наши музыканты с их коричневыми, толстыми, плутовскими калмыцкими лицами виртуозно обращались с европейскими инструментами. После обеда подали кофе, после чего, очень довольные столь замечательно проведенным днем, мы откланялись. Князь подарил нам еще на прощание по бутылке араки и арсы, о которых мы просили, а также по калмыцкой кожаной фляге. Затем нас перевезли через Волгу, а затем в экипажах князя, которые доставили заранее, в сопровождении молодого князя Серен-Дандука мы доехали до четвертой станции от Астрахани, Сероглазинской. Сюда же мы распорядились прислать наши экипажи и на них продолжили наше путешествие, хорошо закутавшись, так как было холодно – скорыми шагами приближалась зима.
В последующие дни вся местность вокруг нас уже оказалась покрыта снегом. Мы следовали в обратном направлении по пройденной на пути туда дороге до Царицына, затем по перешейку между Волгой и Доном и, поскольку Московская дорога не вела непосредственно к Дону, предприняли из станицы Тишанской, ближайшей к этой реке точки, собственную экскурсию к Дону и сделали на его берегу измерения с помощью барометра. Это было последнее из многих барометрических измерений, которые мы делали на всем протяжении Волги, на пути туда и обратно до сего места, прежде всего с намерением внести свой вклад в решение вопроса об относительной высоте Каспийского моря. Наблюдения мы сравнили со сделанными в то же время в Казани; в целом они показали, что перепад высот между Каспийским морем и бассейном Атлантического океана далеко не так значителен, как следовало из предпринятого Парротом[204] и Энгельгардтом в 1811 г. барометрического нивелирования между Каспийским и Черным морем. И все же найденная разница была достаточной для того, чтобы г‐н фон Гумбольдт критически высказался о результатах нового, предпринятого Парротом в 1829 г. барометрического нивелирования, согласно которому перепада высот между Черным и Каспийским морем практически нет вообще. Я, впрочем, не буду приводить эти наблюдения подробно, так как это имеет ныне лишь исторический интерес: проблема решена благодаря проведенному по распоряжению императора Николая I гг. Г. Фуссом, Саблером и Савичем тригонометрическому нивелированию между Каспийским и Черным морем[205]. Им было доказано более низменное расположение первого, перепад составляет 76,0 пар[ижских] футов.
Остальная часть нашей обратной поездки предоставляла мало возможностей для наблюдений. Через Воронеж, Тулу и Москву мы добрались до Петербурга и после четырехнедельного пребывания в императорской столице вернулись в Берлин, куда прибыли 28 декабря в 10 вечера после почти 9-месячного отсутствия счастливыми и здоровыми.
Ваше Превосходительство,
Вы с улыбкой увидите из содержания этого письма, что мы – я и оба моих спутника – как будто бы вернулись из другого мира. Лишь тут, вторично проезжая Сарепту, мы узнали из немецкой «Петербургской газеты», что Его Императорское Величество при заключении славного мира соблаговолил пожаловать Вашему имени и внешний блеск. Этот внешний блеск, который перейдет и на позднейших потомков, будет напоминать о замечательной эпохе, в которой под Вашим руководством финансы России продолжали процветать и при судьбоносной войне. Момент, который монарх избрал, чтобы пожаловать фамилии Вашего Превосходительства графское достоинство, – это самое красноречивое выражение признательности в искусном преодолении этих препятствий. Примите же, достопочтенный государственный муж, из этого мирного уединенного места самые сердечные поздравления мои и моих спутников, Эренберга и Розе, Вам и любезной графине Канкриной.
Вчера мы провели интересный день в калмыцкой степи у князя Сереб-Джаб Тюменева, бывшего в Париже, вместе с очень образованным, говорящим по-русски, по-персидски и по-арабски молодым ханом Внутренней киргизской орды Джегангиром Букеевым. Ламаитский храм князя с 28 одетыми в богатые ризы гелонгами и ламами был настоящим оперным представлением; он вызывает снова нескромный вопрос, передали ли тибетцам эти церемонии несторианские христиане или сами получили их от последних? Мы отъезжаем этой ночью при наступающем чувствительном морозе через Воронеж и Тулу в Москву, куда хотим прибыть 20–22 октября (ст. стиля).
Наше путешествие закончено; ибо после 14 тысяч пройденных верст Москва кажется мне ближе к Берлину, чем Шарлоттенбург. […] Наше возвращение прошло благополучнее и легче, чем можно было бы предположить. Снег выпал лишь около Воронежа, температура воздуха очень умеренная, так что я продолжаю свою магнитные наблюдения в палатке, без шубы и шапки; экипажи, которыми мы обязаны Вашей заботе и доброте, прекрасно держались; нельзя не восхищаться солидной работой моего земляка (г-на Иохима)[206] и качеством русского железа. Полагаю, что Вашими заботами мы столь же благополучно доберемся до Петербурга. Тула стала для нас важным пунктом благодаря прекрасно устроенным машинам и любезному приему генерала Штадена