и нарастала в ней из-за каждого еле слышного шороха, резкого звука или даже голосов соседей, беседующих где-то рядом.
Их квартира, которую Джек снимал уже около пяти лет, располагалась в десяти минутах ходьбы от океана, и океанский бриз был вечным спутником этого места. Его прохлада не могла унять жар, разгоревшийся в Эстер. Наоборот, он лишь распалял внутреннюю борьбу. Ветер порывисто переворачивал страницы книги, поднимал в воздух подол шифоновой юбки Эстер, с силой и даже какой-то неоправданной злобой кидался в нее песком, принесенным с пляжа.
Эстер вздрогнула – она услышала, как знакомо запищала сигнализация на машине. Едва ли она могла спутать ее с другими звуками – постоянство и предсказуемость жизни достигли своего апогея, Эстер могла расписать с точностью до минуты, как пройдет остаток вечера. Джек сходит в душ, сядет за стол, коротко расскажет о рабочем дне, затем наступит неловкая пауза, и Джек сбежит в комнату, прикрываясь важными делами.
Эстер напряглась. На лбу у нее выступила испарина, а искусанные от волнения губы сложились в тонкую линию. Книга соскользнула с коленей и упала на деревянный пол. Ветер быстро подхватил пожелтевшие от времени страницы и перелистал книгу до последней главы. Эстер посмотрела прямо перед собой – вот и все.
Настало время разговора, с которым больше нельзя затягивать.
Эстер с некоторых пор перестала переживать о своем диагнозе. Наверное, потому, что слова докторов уже порядком стерлись из ее памяти, а при отсутствии каких-либо признаков заболевания она чувствовала себя вполне здоровым человеком. Эстер лишь умом понимала, какое значение для нее сейчас играет время, неукоснительно ускорившее ход.
Прошло уже два месяца с последней встречи с Джонни, а Эстер до сих пор не нашла в себе силы, чтобы поговорить с мужем о главном. О том, что она жаждет жить. Ей остался год, уже меньше. Привычное существование потеряло для Эстер всякий смысл. Не нужно больше рутины, терпения и компромиссов. Все неважно, кроме страсти, бесконечных ночей, наполненных глубокими разговорами и сексом, безмятежных дней, проведенных в постели с захватывающими книгами, ничто не имеет смысла, кроме воспоминаний, которые она заберет с собой навсегда. И даже все спокойствие мира не сможет убедить ее остаться.
Послышались неторопливые шаги Джека, поднимающегося по лестнице. Эстер подняла книгу с пола и небрежно бросила на стол. Каждый шаг мужа приближал неотвратимое.
– Привет, – устало сказал Джек.
– Привет. Как прошел твой день? – робко поинтересовалась Эстер и холодно обняла мужа.
– Неплохо. Много работы, как всегда, – еле слышно отозвался он.
Джек имел обыкновение сразу же после работы отправляться в душ, и Эстер, зная это, не стала заводить разговор немедленно. Она решила сделать это позже, за ужином.
Эстер быстро нарезала овощи для салата, разогрела пиццу в духовке, налила в бокалы красное вино, расставила тарелки, разложила приборы и села на диван.
Минуты тянулись мучительно медленно. Эстер слышала и отмечала для себя каждый звук, доносившийся из-за двери ванной. Вот Джек выдавливает шампунь – сердце заходится стуком, вот вытирается полотенцем – дыхание становится учащенным, смотрится в зеркало – в горле раздается напряженное клокотание. Скоро он предстанет перед ней в махровом синем халате, и ей нужно будет заговорить, но сможет ли она выдавить из себя хотя бы полслова?
Эстер приняла решение. Она готова полностью изменить свою жизнь. Вырвать цветок, за которым она старательно ухаживала, взращивала, но он так и не смог расцвести – не смог оправдать ожиданий.
Джек действительно любил Эстер, но держал ее на расстоянии вытянутой руки. Любви, на которую Джек был способен, Эстер не хватало никогда. В этом Джек был похож на своего строгого отца, который ни разу не обнял сына, не сказал ему доброго слова, не поддержал, когда это было необходимо. Отец рано предоставил Джеку возможность решать проблемы самостоятельно, полностью лишил его денег и всяческой помощи. Таким образом, Джек начал подрабатывать в тринадцать, окончил школу, взял кредит на обучение в университете и долгое время работал не по специальности на всех работах, которые могли принести ему деньги. В юном возрасте Джек со всей отчетливостью осознал, что качество его жизни будет зависеть исключительно от его усилий и труда, а на помощь, в том числе и от отца, рассчитывать не придется. У него не оставалось времени на беспечные прогулки с друзьями, на бесполезные видеоигры и даже романтические мечты. Джек был непримиримым реалистом, со школьной скамьи заботящимся о своем будущем.
Наверное, поэтому Джеку не были присущи такие фундаментальные качества, как сопереживание, эмпатия и жалость. Он стал заложником своего опыта.
Джек сел за стол, и Эстер виновато улыбнулась.
– Сегодня пицца. Я ничего не приготовила, – сказала она.
– Ничего страшного, – невозмутимо отозвался Джек и откусил большой кусок пеперони.
Эстер наблюдала за тем, как Джек с удовольствием ест пиццу, и не знала, с чего начать. Она осушила бокал до дна и немного осмелела.
– Знаешь, нам нужно поговорить.
Джек с трудом проглотил еду и выразительно посмотрел на жену. Кажется, он давно готовился к этому разговору и все же надеялся его избежать.
– Я слушаю тебя, – сказал Джек делано спокойным голосом.
– Мне остался год жизни, – начала Эстер, делая небольшие паузы между словами, – а это значит, что нужно многое успеть. Не буду тянуть, постараюсь кратко выразить все, о чем думаю. – От напряжения у Эстер разболелась голова. – Я не вижу тебя целыми днями, ты избегаешь разговоров со мной, оставляешь меня в одиночестве. Мало что изменилось с того времени, когда мы еще не знали о болезни. Ты и тогда был от меня далеко, но сейчас совершенно отдалился.
Джек неопределенно посмотрел на Эстер, то ли с жалостью, то ли с недоумением, но продолжил слушать, не говоря ни слова.
– Я понимаю, наверное, ты считаешь бессмысленным уделять время человеку, который скоро тебя покинет. Ведь здесь нет никакой выгоды, пустая трата времени, – продолжила Эстер. – А ты привык получать выгоду от всего, что тебя окружает. Где твои эмоции? Где любовь, о которой ты постоянно твердишь? Ты вообще способен на глубокое чувство?
Эстер с негодованием посмотрела на Джека, но увидела только надменное лицо.
– В чем ты меня обвиняешь? – недоуменно спросил Джек, отодвигая от себя тарелку, чтобы ненароком ее не опрокинуть. – В том, что я все время до болезни обеспечивал тебе и мне комфортную жизнь?
– Что значит «комфортная жизнь»? Еда в холодильнике? – перебила его Эстер, пришедшая в ярость.
– И еда в холодильнике в том числе. Кто платит за квартиру, кто дает тебе время на самореализацию, кто обеспечивает нам досуг?
– Все это ничего не стоит при твоем безразличии ко мне. Когда я была в депрессии после переезда в эту дыру, ты улетел с друзьями на отдых. Когда я просила свозить меня к врачу, ты уехал делать ремонт. Когда я каждый вечер остаюсь дома одна, тебе хватает безразличия, чтобы поехать к Розе или друзьям и провести время с ними вместо меня. А теперь тебе хватает наглости упрекнуть меня в просьбе о внимании? Нам не о чем говорить больше. Вечерами мы смотрим сериалы, чтобы хоть как-то скоротать время. Разве это то, ради чего мы поженились? – Эстер выплескивала эмоции, накопившиеся за все время ее смиренного молчания.
Джек нахмурил брови и напряженно задышал. Его терпению приходил конец.
– Я каждый вечер должен тебя развлекать? У тебя должна быть собственная жизнь, – начал было он, но Эстер снова его перебила.
– У меня и была собственная жизнь. В Атланте! – кричала она сквозь пелену слез. – Там была моя жизнь. Там были мои друзья, родители. Карьера могла быть, если бы я не приехала в эту дыру! Я все бросила ради тебя.
– Зачем? – спросил Джек, нервно потряхивая ладонью перед лицом Эстер и угрожающе выпучив глаза. – Из-за меня? Ты сделала это не из-за меня, а из-за своих интересов! Может быть, хотела избавиться от гнета родительского дома – я не знаю! Не надо меня упрекать во всем. Я брал себе жену, а не ребенка!
– Как будто ты не знал, кого берешь в жены! Я все предельно ясно рассказала тебе в первый месяц нашего знакомства. И если ты не можешь отвечать за последствия своего выбора, это не моя вина! Ты даже от своей сестры меня защитить не смог. Не смог защитить и от самой себя. И не сможешь. Я уезжаю, – заключила Эстер и рывком поднялась из-за стола.
– Куда уезжаешь? – вскочил за женой Джек. Он схватил Эстер за руку и развернул к себе.
– Не смей меня хватать, – сквозь зубы процедила она и, выдернув руку, пошла в комнату собирать вещи.
Джек последовал за женой. Он уже не ощущал ни страха, ни сожаления. Лишь какое-то слепое осознание происходящего, которое, казалось, происходило по наитию.
– Куда ты собралась? К родителям? Ты сама прекрасно знаешь, что не сможешь жить со своей матерью, – не унимался Джек, стоя в дверном проеме и наблюдая, как жена мечется по комнате в поисках вещей первой необходимости.
– Я уезжаю не к матери.
Эстер, собирая вещи, думала, стоит ли открывать Джеку правду. Ведь тогда она ранит мужа в самое сердце.
«Джек не виноват, что не может чувствовать то же, что и я. Но все же Джек старается, старается делать все, что от него зависит, – проговаривала про себя Эстер. – Да, он не сделал мне ничего плохого, но я несчастна. Несчастна с ним. Главное, не сдавать позиций, не остаться из жалости к нему или к себе. Нужно переступить порог, бежать, бежать, пока есть силы». Эстер судорожно кидала все попадающиеся ей на пути вещи в открытый чемодан и не могла расстаться с мыслью, что поступает с мужем несправедливо.
Эстер специально устроила скандал, чтобы подтолкнуть себя к решению, давно притаившемуся в ее голове. Иначе ей недоставало решимости, чтобы уйти без зазрения совести. Парадоксальная ситуация, но и такие иногда случаются: когда очень веские причины, вроде измены, отсутствуют, а женщина все равно уходит. Эстер давно мучило чувство собственной неполноценности рядом с Джеком. Оно проявлялось в бури, когда «поверхность» эмоций становится подвижной, волнующейся, тревожной. В плохие времена можно заметить, что скрывается под привычной гладью там, на дне. Прекрасной красоты подводный мир, наполненный жизнью и любовью, либо острые, как сосульки, скалы – холодные и темные, как зимние ночи.