– Что это за краска? – спросила Эстер, смущенно рассматривая свои нелепые пятна.
– Гуашь.
– Почему не масло? Я думала, картины пишут маслом, – простодушно высказала сомнение Эстер и тут же капнула краской себе на ногу.
– Масло плохо оттирается от кожи, – не отрываясь от процесса, пояснил Джонни.
– Мы будем рисовать руками? – уточнила Эстер, старательно оттирая сиреневый пигмент от бедра.
– Ты все вылила? – проигнорировал вопрос Джонни и проверил баночки, стоящие рядом с Эстер. В них еще осталось немного краски, и Джонни завершил работу за девушку.
Эстер сделала последний глоток вина из бокала и отставила его в сторону, чтобы случайно не разбить. Джонни, закончив с холстом, приблизился к девушке и посмотрел ей в глаза.
Черные демонические глаза Джонни сверкали в полумраке. Что-то таинственное, сокрытое и сильное оставалось в их глубине. То, что Эстер не могла понять, но чувствовала сердцем. Предупреждение, предзнаменование, призрачный намек. Эстер поежилась, как от дуновения холодного ветра.
Джонни притянул Эстер к себе и жадно впился в ее губы. Россыпь звезд бледно горела промеж их силуэтов. Джонни чувствовал, как в хрупком теле Эстер сердце заходится стуком. Видел, как пергаментная кожа краснеет от сильного нажатия его пальцев. Он знал, что делает Эстер больно, и не старался быть нежнее. Она вся была перед ним – легкая, свежая, юная. Джонни скользнул под легкий топ – округлая мягкая грудь легла в его ладонь. Из легких Эстер вырвался невольный вздох. Она вздрагивала и подергивалась, когда Джонни ласкал ее ставшее чувствительным, как слух музыканта, тело, дышала им, словно недоставало воздуха, гладила его волосы и прижималась к нему все плотнее и плотнее. Джонни повалил девушку на холст.
– Картина, – с придыханием сказала Эстер, стараясь приподняться с их общего творения, но Джонни снова уложил ее на место.
– Она не готова, – чуть слышно прошептал он.
Юбка Эстер прилипла к холсту, оголив нежные бедра, измазанные краской. Ее губы были искусаны и пылали. Тело больше не слушалось, оно стало покорным Джонни.
Комната опрокинулась, тени на стенах выросли и танцевали над телами двоих жадно упивающихся друг другом людей, как будто те совершали древний обряд возрождения. Тая в неге, Эстер тянулась к губам Джонни, голова ее клонилась назад томным движением, когда выражение лица становилось почти страдальческим, и ноги в попытке унять изможденное жаром тело все плотнее прижимали Джонни к себе. Разливались вино и мед в сплетении трепещущих тел, затмевая стоны и сбитое дыхание. До меркнущего и снова вспыхивающего сознания откуда-то издали доносилась чарующая музыка Моцарта. И тот внезапный порыв с неизменной быстрой силой переполнил чашу, обратив магию близости в медовую росу, в озноб, в летнее цветение. Джонни растекался по венам Эстер. Еле дыша, он рухнул рядом и зарылся лицом в измазанные краской волосы.
Эстер соединила разведенные колени дрожащих ног. По щекам ее потекли слезы. Это были не те молчаливые слезы, которые проливают от избытка эмоций. Это были слезы сожаления о своем прошлом, о глубоко раненом муже, о предательстве, которое Эстер никогда не сможет себе простить. Как ей может быть так хорошо, когда Джеку где-то так плохо?
Эстер вскочила с пола и унеслась в ванную, чтобы смыть с себя краску и смешавшуюся с краской, видимую ей одной грязь. Она натирала себя мылом, соскребала кожу ногтями, оставляла царапины.
Джонни налил себе бокал вина. Чувство полного удовлетворения не помешало ему расслабиться еще больше. Джонни порылся в ящике одного из комодов и достал из него уже заготовленный косяк. Он зажег самокрутку, сделал несколько затяжек и понес ее в ванную, чтобы передать Эстер. Вид рыдающей девушки не сильно его удивил, но определенно взволновал.
Джонни устроился на бортике и участливо спросил:
– Ты чего, детка?
Эстер продолжала закрывать лицо ладонями. Ее мокрые волосы, измазанные краской, облепили спину и шею. Джонни заботливо собрал их и приподнял лицо Эстер за подбородок.
– Что случилось? – поинтересовался он, глядя в ее покрасневшие глаза. – Во-первых, вот, затянись.
– Не буду.
– Надо.
Джонни поднес к губам девушки косяк. Она сделала короткую затяжку и отвернула лицо в знак того, что ей достаточно.
– Отлично. Теперь говори, – приказал Джонни.
Эстер скривила губы, стараясь сдержать новый порыв слез, но все же ответила:
– Я чувствую себя виноватой.
– В чем? – удивленно вскинул брови Джонни.
– Мы поступили отвратительно.
– Разве? Я думал, это лучшее, что нам следовало сделать.
Эстер кинула на Джонни раздраженный взгляд: «Он все понимает, но хочет перевести в шутку».
– Потому что я уехала от Джека к тебе. Потому что я оставила его перед самым концом. Представляешь, что он должен чувствовать? Иногда мы даже были счастливы. А я оставила его так решительно и безжалостно.
– Почему?
– Чувствовала себя одиноко. Потому что хотела прожить этот год по-настоящему. Так, как хочется мне.
– Значит, у тебя была причина? – сделал вывод Джонни.
Эстер покачала головой:
– Нет. Это эгоизм. Мой эгоизм. Я думала только о своих чувствах. Джек всегда переживал трудности тихо. Наверное, ему сложно было говорить о проблемах.
Джонни докурил косяк, затушил и небрежно выкинул в мусорку.
– Мне кажется, ты мазохистка. Тебе просто нравится страдать, – с легкостью парировал он. – Я знаю. Сам такой. Только сильные эмоции заставляют меня жить и двигаться вперед.
Эстер выключила воду и отерла лицо полотенцем.
– Нет, Джонни. Я не просто так вышла за Джека замуж. На это были веские причины.
– Например, какие? Любовь? – серьезно спросил Джонни.
– А может, и любовь.
Джонни обернул Эстер полотенцем и усадил к себе на колени.
– Только не такая, как к тебе, – продолжила объяснять Эстер. – Другая. К Джеку – спокойная и теплая, а к тебе – страстная и всепоглощающая.
Джонни удовлетворенно улыбнулся:
– Выходит, ко мне у тебя чувства сильнее?
– Сильнее. Но это не значит, что нам уготовано счастье. Скорее, наоборот, – резонно заметила Эстер. Немного помолчав, она продолжила: – В любом случае огорчить друг друга мы вряд ли успеем.
– Давай ты перестанешь изматывать себя. Это бесполезно. А главное, тебе хорошо со мной. Это ведь так?
– Да.
Джонни взял Эстер на руки и потащил на кровать.
В эту ночь они еще много раз забывали обо всем на свете. Только под утро, изнуренные, влюбленные забылись беззаботным сном блаженных людей на шелковых, измазанных краской простынях.
Утром, когда солнце стало пробиваться сквозь жалюзи, Эстер проснулась первой и резко села на кровати. Очарование ночи испарилось, реальность явила себя такой, какой она была на самом деле – неоднозначной.
«Я буквально разрываюсь на куски. Одной частью я здесь, с Джонни, другой там, с Джеком», – с огорчением подумала Эстер.
Она вскочила с кровати и быстрыми шагами, накинув на себя одеяло, вышла на улицу, чтобы надышаться воздухом и стряхнуть с себя тепло прикосновений Джонни, стереть из памяти счастье, которого она не заслужила.
Босая Эстер выбежала на газон и почувствовала освежающую прохладу утренней росы. Углы одеяла угрюмо плелись за ней следом по сырой траве.
Эстер посмотрела на небо. На несколько секунд она закрыла глаза и постаралась оживить в памяти их с Джонни вечер. Живот девушки дрогнул, и она раздраженно хлопнула себя по щеке.
«Так не бывает. В жизни из двух зол выбирают меньшее. Я никогда не видела абсолютно счастливых семей. Да, Джек был менее темпераментным и более сдержанным, а Джонни почти соответствует идеалу. Но это только видимость. В таких, как Джонни, легко влюбиться любой девушке, а вот оценить верность и покорное желание оставаться рядом в трудные времена и после ссор может не каждая. Не каждая за бессловесностью разглядит твердое намерение, и почти любая утонет в звонких комплиментах и несбыточных обещаниях, – вела внутренний диалог Эстер, стоя на холодной земле. – На сколько хватит увлеченности Джонни? На год? На два? Он не для жизни. Все самообман… Сколько женщин выбрали благополучие и стабильность в обмен на женское непостоянное счастье? – спросила себя Эстер. – Думаю, немного. Как и я. Никогда между нами с Джонни не случилось бы романа, если бы не диагноз. Пожалела бы я об этом в старости, если бы осталась с Джеком и прожила долгую жизнь? Пожалеют ли о подобных решениях все женщины мира?»
Эстер дернулась от раздавшегося позади громкого шума.
Джонни, не рассчитавший силу, резко распахнул входную дверь, и она с грохотом ударилась о стену.
– Извини, – виновато сказал он и облокотился о дверной косяк. Эстер снисходительно улыбнулась.
– Ты видела картину при свете солнца? Она вышла превосходной! – восторженно проговорил Джонни. Глаза его блестели, как капельки росы, они отражали в себе блики восходящего солнца.
В это же время в Нью-Йоркском университете разворачивалась драматическая сцена с уже известными читателю испытателями сомнительной теории. Профессор психологии Карл Уотсон, пунцовый от резко подскочившего давления, сидел перед комиссией профессоров, съехавшихся в университет со всего света, и открывал-закрывал рот, как рыба, выброшенная на берег.
Большой зал, вмещавший несколько сотен человек, был забит до отказа. Убеленные сединами головы известных ученых мелькали перед лицом Карла Уотсона, как помехи черно-белого телевизора, и образовывали толпу разъяренных людей.
Карл жадно глотал накалившийся от эмоций воздух и многое бы отдал, чтобы сейчас провалиться сквозь землю. Но предпринимать попытки к бегству было поздно. Эксперимент, в который его втянули без его на то твердого согласия, обернулся грандиозным скандалом.
Несогласные с профессором ученые, присутствовавшие в прошлый раз на консилиуме, «по секрету» поделились со своими коллегами информацией о неэтичных экспериментах, проводимых на психически и физически здоровых людях без их ведома и согласия. Те, в свою очередь, обсудили возможные последствия с иностранными коллегами, которые не смогли оставить без внимания вопиющий эксперимент, явно выходящий за рамки закона. Европейские ученые подали жалобу в суд по правам человека, это и стало отправной точкой по делу Уотсона. Далее документы об обвинении передали в Штаты. Тогда-то и разразился по-настоящему страшный по масштабу скандал, вовлекший в дело негодующих журналистов, ученых и адвокатов, жаждущих наживы.