Сообщение было от Брук:
«Привет, Рой. Я сегодня не работала, сварганила спагетти и салат. Хочешь, заезжай, много чего осталось от вчерашнего. Но если ты только что с работы и устал, я пойму… Дай, пожалуйста, знать».
Уоллис улыбнулся про себя. Типичная Брук: искренняя, робкая, вежливая.
Ему было не по себе из-за истории с Пенни… и в глубине сознания бродила мысль о том, что сидевшую рядом женщину следует угостить каким-нибудь напитком.
Он встал.
– Увы, дела зовут.
– Дела… или удовольствия? – спросила женщина.
Уоллис заколебался.
– Приятно было поговорить.
Она протянула тонкую руку.
– Я Лиз.
– Рой, – сказал он, пожав ей руку.
– Может, еще увидимся здесь, Рой?
– Я бываю здесь часто.
– Везет некоторым, – сказала она, на миг глянув на телефон у него в руке.
– Если кому и везет, так это мне, – сказал он, уходя, и подумал: «Чего я совершенно не заслуживаю».
День 7
Воскресенье, 3 июня 2018 года
Доктору Уоллису приснился сон, который преследовал его на протяжении всего детства, юности и взрослой жизни. Ему семь или восемь лет, он идет по улице, кругом толпы туристов и десятки киосков, где продаются похожие друг на друга украшения, рюмки, кофейные кружки и дешевые магниты. На заднем плане, как современный замок, возвышается пришвартованный в порту огромный круизный лайнер.
Рой не видит, что его преследует, но знает – это «что-то» здесь. Оно всегда рядом, всегда его настигает. Отсюда и холодный ужас, сковавший все его нутро: неизбежность и неотвратимость судьбы. Это «что-то» уже ловило его тысячу раз и будет ловить еще тысячу раз в будущем.
Но он все равно пробирается сквозь веселящуюся толпу, оглядывается через плечо в поисках невидимого преследователя, борется со слезами, что наворачиваются на глаза. Его так и подмывает подойти к одному из регулировщиков движения в безукоризненной форме. Но нет, незачем, он уже подходил к такому в предыдущем сне, и тот ничем не смог ему помочь – только задержал Роя и ускорил появление преследователя.
Рой бежит. Натыкается на незнакомцев, сбивает со столов безвкусные побрякушки, зовет маму и папу, но те не в силах помочь. Они же умерли. Погибли здесь, на Багамах. Перевернувшуюся яхту нашли местные рыбаки в двадцати морских милях от Райского острова. А тела так и не обнаружили. На самом деле трагедия произошла, когда Рой был второкурсником в Калифорнийском университете, и ни на одном из больших и малых островов этого архипелага он не бывал, но разве во сне действуют хронология и логика?
Толпы туристов и местных жителей вокруг редеют, и в мгновение ока он остается на улице один. На углу возвышается огромная римско-католическая церковь, куда он по воскресеньям ходил с родителями. Он быстро проходит через зияющий вход в темное чрево сооружения. Интерьер не такой, каким он его помнит. На деревянном полу ни одной скамьи. По каменным стенам, закрывая витражи, взбираются густые заросли плюща. Кусков потолка и крыши просто нет, зато есть огромные световые люки, открывающие вид на голубую бездну над головой.
По какой-то причине люди покинули эту церковь, оставив ее на растерзание стихиям, а потом от нее отказался и Господь Бог.
Значит, здесь ему не спастись. Надо отсюда уходить. Найти место получше, где спрятаться…
Но он опоздал.
Двери церкви больше не ведут наружу. Только в черноту.
– Нет, – хрипит он, и какая-то часть его сознания понимает: это же слово он произнес вслух в кровати, где спит его взрослое «я».
Чернота манит его, он идет ей навстречу, не в силах ослушаться. У двери Рой чувствует, как громаден демон, ожидающий в бездне за дверью. Он всегда ощущает только его размеры. Ни лица, ни тела. Ни злобных глаз или острых зубов. Просто нечто огромное. Монолитное. И сам он в сравнении с этим демоном – не больше камешка у подножия горы…
Доктор Уоллис рывком сел в постели, сглатывая поднявшуюся в горле желчь.
Яркий солнечный свет резанул по глазам, и он зажмурился. Когда глаза привыкли к свету, оказалось, что он в спальне Брук. Его охватило чувство, которое он всегда испытывал, просыпаясь в постели у женщины: он на чужой территории, где, пожалуй, ему не следует быть. Но сейчас к этому чувству примешивалась и некая легкость. К черту кошмары, ведь так приятно проснуться в спальне Брук. Сквозь иллюминаторы пробивалось тепло утреннего солнца. Простыни пахли клубникой. Лодка мягко покачивалась в спокойных водах залива. Жилище из настоящего дерева, невпопад украшенное безделицами – он словно проснулся в обожаемом домике на дереве из далекого детства.
Вытерев со лба капельки пота и отогнав ночные страхи, доктор Уоллис огляделся.
– Брук? – окликнул он.
Тишина в ответ.
Плавучий домик не мог похвастать большими габаритами, звука текущей воды Рой не услышал.
Значит, она куда-то ушла.
Откинув одеяло, он стал искать свою одежду, ожидая, что она разбросана по всему полу, но нашел ее аккуратно сложенной на сиденье кресла-качалки в углу.
Поверх лежал клочок розовой бумаги – Брук оставила записку.
«Опять суббота и утренняя смена. Когда мы не были знакомы, я всегда с нетерпением ждала, когда ты придешь за своим ванильным латте. Чего мне ждать теперь?
Холодильник к твоим услугам. Позвони потом.
Чмоки».
Уоллис проверил, на месте ли телефон, ключи в карманах пиджака. Потом вышел, тщательно закрыв за собой дверь. Утро было солнечным и прохладным, в хрустком воздухе висела влага от морского тумана, и он чувствовал себя абсолютно по-боевому. На другой стороне улицы он заметил кафе-кондитерскую и понял, что проголодался – к спагетти Брук он даже не притронулся. Взглянул на часы – почти девять. Редко он просыпался так поздно.
Уоллис сел за стол в пекарне и заказал вафли на закваске со свежими взбитыми сливками, сезонными фруктами, сахарной пудрой и кленовым сиропом. Потом взял второй кофе навынос и отправился в парк, благоухающий запахами эвкалиптов и дикого фенхеля. Дойдя до своей машины, он увидел: под дворником зажат листок бумаги.
На миг он решил, что Брук оставила ему еще одну милую записку. Оторвал парковочную квитанцию – в ней значилось восемьдесят три доллара за парковку в красной зоне.
Смяв квитанцию в кулаке, он бросил ее на центральную консоль – с искренним раскаянием вспомнив, как через нее пыталась перелезть Пенни, чтобы его оседлать, – и сел за руль. До смены в Толман-холле оставалось еще пять часов, которые надо было как-то убить. Он не поехал домой, а подрулил к ювелирному салону в нескольких кварталах от квартиры, где уже покупал сделанные на заказ кольца и пряжки для ремней. В небольшом, спартански оформленном помещении в лучах направленных светильников сияли серебряные подвески, кольца с драгоценными камнями, ожерелья и прочие многочисленные творения местных художников и ювелиров.
– Рой! – Беверли Сен-Клер, местная мастерица, приветствовала его из-за стеклянной стойки. Седые волосы подстрижены и торчат ежиком, морщинистая кожа обожжена солнцем, на глазах бифокальные очки в черепаховой оправе а-ля Бенджамен Франклин, а на шее – фунтов двадцать серебра. Ее произведение, золотой перстень-печатка с фамильным гербом, красовался на среднем пальце правой руки Уоллиса. – Рада видеть тебя снова.
Ее восточноевропейский акцент неизменно напоминал ему графа Дракулу.
– Доброе утро, Бев, – сказал он, остановившись перед прилавком.
– Какое кольцо закажешь сегодня? У тебя уже столько черепов, и мне всегда казалось, что тебе подойдет перстень с королевским львом. Большой, сто пятнадцать граммов чистого серебра. В глазницах бриллианты или рубины. Или, для разнообразия, аквамарины?
– Вообще-то, Бев, сегодня я пришел сюда не ради себя.
– Вот как? – она вопросительно подняла бровь.
– Хочу порадовать подругу. – Он поднял руки, догадавшись, о чем она думает. – Не бриллиант. И вообще ничего кричащего или блестящего. Скажем так – неброское, но со вкусом. Сможешь помочь?
– Какие вопросы, Рой? Безусловно. Минутку, сейчас возьму блокнот для эскизов.
– Наконец-то! – воскликнула Пенни, едва доктор Уоллис вошел в смотровую комнату. – Тут такое творится!
Он поставил на стол принесенные им горячие напитки, посмотрел в одностороннее зеркало – и оказался лицом к лицу с Чедом. Австралиец был явно чем-то огорчен. Он смотрел на свое отражение с затаенной тревогой, так бывает, когда человек натыкается на пристальный взгляд незнакомца. Руками он обхватил голову и медленно водил ими по волнистым (и немытым) светлым волосам. Шэрон ходила по периметру комнаты, не отрывая глаз от пола.
– Что с ним? – спросил обеспокоенный Уоллис.
– Говорит, что у него из головы растут грибы.
– Грибы? – Уоллис кивнул. – Галлюцинации. Этого можно было ожидать.
– Это нормально?
– Консервативное крыло научных кругов считает, что лишать сна более чем на сорок восемь часов неэтично, поэтому науке мало что известно о последствиях экстремальной потери сна. Но исследования о тех, кто страдает от сильной бессонницы, все-таки существуют, и в них всегда отмечаются искажения зрения, иллюзии, соматосенсорные изменения и, да, в некоторых случаях откровенные галлюцинации, даже у людей, не страдающих психическими заболеваниями.
– То, что мы делаем, неэтично? – спросила Пенни, явно удивленная его категоричным заявлением.
– Послушай, Пенни! – В голосе доктора Уоллиса прозвучал укор. – Мы лишаем двух человек сна, возможно, на двадцать один день. Нобелевскую премию мира мы не получим. Но когда расширяешь границы научного исследования, к этическим вопросам не всегда удается подойти с черно-белыми мерками. Есть серая зона. – Он нажал кнопку на сенсорной панели. – Чед? Как дела, приятель?
– Дружище, у меня из головы растут грибы!
– Почему вы так думаете?
– Шэз сказала.
Уоллис перевел взгляд на Шэрон. С опущенными глазами она шла мимо тренажеров.