— А кто же это? — растерянно спросил тогда Мурашов.
— Понятия не имею! Но то, что это не Никита, — сто процентов.
— Ты что-нибудь понимаешь? — посмотрел на Сашу Мурашов.
— А я-то тут при чем? Я из-за вас время только теряю, — с досадой вернулся к секционному столу Саша. — Ищи теперь третьего.
— Где же мне его искать? — Мурашов обратил свой взор на Сергеева.
— Я больше ничего не знаю. Я пошел. — И повернулся, чтобы идти.
— Стой! А где этот твой Никита? Ну-ка предъявляй его сюда! — нашелся Мураш.
— Где Никита, не знаю. Но завтра должен, наверное, появиться на занятиях. Там его и ловите. — И парень с явным облегчением двинулся к выходу. Мурашов с расстроенным видом подошел к Саше.
— Бабульку вскрываешь?
— Как видишь. — Саша устал после дежурства, и ему очень хотелось поскорее закончить все эти вскрытия. Мама ждет, и отец ждет, и ему уже, если честно, все надоело. Во всяком случае, на сегодня.
— Где же мне теперь искать этого третьего?
Саша работал быстро, механически.
— Ну если этот Сергеев передал свои функции на вечер некоему Никите, то почему бы и Никите не попросить кого-нибудь его заменить? Главное теперь, куда этот Никита мог деться? Или просто подожди до завтра. Глядишь, действительно сам объявится. Ведь завтра начинаются занятия во всех институтах.
— А если не объявится? — Мурашов специально смотрел в окно, чтобы не следить, что делают Сашины руки.
— Вот этот парень, которого убили, я же говорил тебе, он с виду не очень-то славянин, — сказал Саша. — Его вполне могли, так сказать, перенанять. Может, Никита в тот вечер оказался почему-либо занят, а подводить друга ему не хотелось… Ты поспрашивай у обслуги.
— Да разве я не спрашивал? — обиделся Мурашов. — Все как один говорят, что не видели убитого раньше.
— Ну я не знаю… А это что такое? — Саша замер над секционным столом в стойке сеттера, вдруг почуявшего дичь. — Нет, серьезно, Мураш, ты это видишь?
— Ничего не вижу, — Владимир зажал нос воротником своей куртки и осторожно заглянул Саше через плечо.
— Вова, это же пух! У бабушки пушинки прилипли к слизистой оболочке в трахее и главном бронхе. Или это мне кажется? Игорь Владимирович! — Саша обернулся, чтобы посмотреть, не ушел ли Соболевский. Но тот еще сидел за столом лаборанта и оформлял направление на гистологию кусочков тканей своего случая.
— Игорь Владимирович!
Соболевский встал и, подавляя зевок, подошел к Саше.
— Как раньше говорили, я к вашим услугам.
— Игорь Владимирович, это же пух! — Саша осторожно поднял пинцетом что-то похожее на комочек влажных тонких ниточек, прилипших к слизистой оболочке бронха.
Соболевский надел очки — когда надо было рассматривать мелкие детали, он всегда пользовался очками, и со всех сторон разглядел этот комок.
— Увы, по всей вероятности, да. Отошли на всякий случай на гистологию. — Он вернул пинцет Саше вместе с пушинками и вздохнул: — А ты подъязычную кость смотрел?
Саша на мгновение замер.
— Вроде смотрел. Только я чего-то уже не помню…
— Ну снова посмотри.
Саша уже и без его совета снова тщательнейшим образом осматривал мягкие ткани вокруг гортани.
— Вот она, хрупкая галочка подъязычной кости в розовых переплетениях тонких мышц. — Саша низко склонился и осторожно что-то нащупывал в выделенных тканях. — Цела. — Он тщательно осмотрел кость. — И кровоизлияний вокруг нет. — Он мысленно усмехнулся. Привычка — вторая натура? Не мог он пропустить перелом. Просто не зафиксировал в сознании норму. Если б увидел кровоизлияние — вмиг бы остановился.
— Чего это вы? Чего? — забеспокоился Мурашов, чувствуя что-то неладное.
Игорь Владимирович пошел к раковине мыть руки.
— У детей и стариков так бывает. Они не могут сопротивляться, когда на них нападают, и переломов органов шеи, как правило, мы не находим. Я несколько раз вскрывал убийства детей — маньяк подходит и просто закрывает ребенку рот ладонью. И все. И никакого сопротивления. Страх, неожиданность нападения… И у стариков то же самое. Мягкие предметы прикладывают ко рту и носу и удерживают голову, а шею не трогают. Люди с небольшой физической силой не могут противостоять этому давлению.
— Вы что, шутите? Я дома не был почти двое суток, — жалобным голосом сказал Мурашов.
— Вова, мы здесь ни при чем, это элементарное убийство. И я тоже устал до охренения, чтобы еще по этому поводу шутить, — грустно сказал Саша. — Поезжай к этому внучку и изымай все подушки, какие есть в доме, пока он не догадался их выбросить или заменить.
— Ты что, хочешь сказать, что бабушку задушили подушкой?
— Подушкой, матрасом, валиком от дивана… Осматривай весь дом. Надо найти похожие пушинки и поговорить с нашими генетиками. Я точно не знаю, но наука теперь так далеко ушла, что, может, они могут определить по пуху — кто это был? Гусь, утка, курица? Просто у меня еще не было такой потребности — гусей по пуху определять.
Соболевский у раковины давился от смеха. Как Саша ни устал, он все-таки шутил над Мурашом.
— А как же странгуляционная борозда? — спросил Вова. — Ты же мне сам показывал, что она типичная?
— Она и есть типичная. Бабульку придушили и тут же подвесили. Давай-ка бери за жабры этого внучка. Кажется, я его недооценил.
— Чтоб его!.. — грязно выругался Мураш, и, костеря про себя и внучка, и «больно умного» Попова, и даже бабульку, он двинулся к выходу из секционной, но вдруг остановился в дверях, поразмыслил немного и отправился дальше.
— Саш, а Саш! — вдруг донесся его жалобный голос уже почти из коридора.
— Чего тебе, Мурашов?
— Саша, а не могли эти пылинки прилипнуть как-нибудь случайно?
— Вова, ну что ты мелешь, надоел! — огрызнулся Попов. — Во-первых, не просто пылинки. Это — пух! Представь — человеку закрывают чем-нибудь рот и нос, ну, например, той же подушкой. А он ведь не хочет задохнуться? Правда? Человек начинает вывертываться, задыхается, вдыхает активно ртом воздух, вот все соринки-пылинки и засасываются так глубоко, как никогда не бывает при спокойном дыхании. Тебе когда-нибудь соринка в рот попадала?
— Ну попадала.
— И что?
— Ну выплюнул, и все. Хотя один раз я комара проглотил.
— Молодец. Вкусный был комар?
— Не знаю, не распробовал. Но ведь я его мог и вдохнуть?
Саша посмотрел на Мурашова болезненно.
— Мог. Ты сам сейчас все и сказал. Вдохнуть. Вдох — активный процесс. Если б ты его вдохнул, у тебя начался бы невероятный кашель. Просто приступ кашля. В таком состоянии не повесишься. Даже если и стоишь на унитазе.
— Но ведь здесь не комар, пушинка?
— Мураш, ты дурак? Представляешь себе человека, который лезет в петлю и подушку держит перед мордой?
— Пойду щас попробую, — пробурчал Мурашов. — А вдруг получится.
— Не получится. Только зря повесишься. Только тебя еще тут вскрывать не хватало. Короче, Мураш, я тебе так напишу в выводах: «Обнаружение инородных тел (а именно — пушинок) в трахее и главном бронхе потерпевшей свидетельствует о прижизненном их попадании. Таким образом, причиной смерти по совокупности установленных повреждений и патологических изменений является механическая асфиксия от закрытия отверстий рта и носа мягким предметом, предположительно содержащим пух в своем составе». Удовлетворяет тебя такой вывод?
— С вами — уже ничего не удовлетворит.
— Картошку из «Макдоналдса» меньше жри. Антонина, я закончил, забирай бабульку! — Саша с облегчением содрал с себя перчатки и фартук и тоже пошел к раковине. Он и не заметил, как Соболевский уже ушел из секционной.
— Ну все, я понял, завтра позвоню генетикам, — сказал Мураш и снова быстро вышел в коридор, а оттуда на улицу. Саша про себя отметил, что розыгрыш по поводу генетической экспертизы пуха удался, и хмыкнул.
Тридцать граммов разведенного спирта подействовали на Лену потрясающе. Она как бы разделилась на две половины. Первая — вдруг полюбила весь мир. Лаборантская комната Людмилы Васильевны — достаточно тесная, загроможденная старой мебелью, вдруг стала казаться Лене верхом уюта. Яблоки, наваленные в тазу на полу (и действительно сочные и сладкие), — самыми лучшими в мире фруктами. Вторая половина Лены вдруг неожиданно обиделась на мудрого и опытного руководителя кафедры — таким предстал в этот момент в Ленином сознании Петр Сергеевич. Почему он не принимает меня всерьез? Не доверяет? Лена почувствовала срочную потребность доказать, что она на кафедре друг, а не враг.
Людмила Васильевна при ней что-то спросила Рябинкина по поводу откидывающихся шкафов — Лене захотелось знать все досконально: и как и где Рябинкин закажет макеты, и сколько уже заказано, и когда будет выполнен заказ — ведь уже занятия на носу? Она ужасалась и радовалась. Ужасалась, как много еще не сделанного, радовалась, что уже многое удалось подготовить. При этом Лена вовсе не выглядела ни пьяной, ни даже хорошо опьяневшей. От природы матовая кожа ее лица лишь слегка зарумянилась. Людмила Васильевна, тоже, кстати, хорошо выпившая, даже нашла Лену весьма хорошенькой. И удивилась про себя, как это она этого с первого разу не заметила.
Лена до этого случая разведенный спирт никогда не пила — ну не приходилось. Она, в принципе, и водку-то особенно не пила. И компании у нее такой «водочной» не было, да и поводов как-то не находилось, чтобы здорово напиваться. Поэтому если бы кто-нибудь на трезвую еще голову предложил Лене пересчитать тридцать граммов чистого девяностошестиградусного медицинского спирта на концентрацию водки и сказал бы ей, что она вот так, почти одним махом, способна выпить больше чем полстакана, она бы, наверное, не поверила. Однако сейчас она сидела с Людмилой Васильевной и Рябинкиным за одним обеденным столом и переживала за провальное начало учебного процесса на кафедре.
— Да кто вам сказал, что начало провальное? — изумился Рябинкин. — В учебные комнаты осталось только методички разнести — и все в порядке. А то, что макетов пока нет, так и занятия по осмотру трупа на месте обнаружения пока проводить не будем. Оставим напоследок. Макеты и сделают через неделю. Хотя бы частично. Все равно будет не так плохо, как в то время, когда вы учились.