– Почему же ты, Ахмед, указываешь дорогу к деревне мне?
– Ты, белый ага, ученый человек, у тебя нет злых мыслей, неверные тебе нужны, чтобы написать о них в ученых книжках.
– Ты настоящий мудрец, Ахмед. Ответь мне, давно ли ты был в деревне огнепоклонников?
– Давно, очень давно. С тех пор мой Абдулла уже вырос.
– Скажи, знает ли об их убежище кто-нибудь еще?
– Может, и знает, но держит рот на замке. Ты ведь не первый белый ага, кто искал туда дорогу.
…Расставшись с Ахмедом, путники прошли еще полчаса, прежде чем за выступом скалы показались первые постройки. Низкие, сложенные из камня, крытые дерном дома – их было не больше дюжины – теснились на небольшом зеленом пятачке у подножия горы, ступенями спускавшейся к лощине. Чуть поодаль, на возвышении располагалась самая внушительная постройка селения, издали напоминающая башню. Стая хищных птиц кружила над ее большой плоской крышей.
– Должно быть, это их святилище. Однако… где же люди? – обратился Мельгунов к своим спутникам и, подняв посох, на конце которого было привязано два лоскута черной и белой материи, помахал им над головой. То был условный знак, по которому мидийцы опознавали тех, кто пришел к ним с миром.
Путешественники прошли еще немного и остановились у сухого дерева, лежащего у дороги, ожидая, что кто-нибудь выйдет им навстречу. Мельгунов то и дело подавал условный знак.
– Есть кто живой? – крикнул он как можно громче. Эхо подхватило его голос и унесло в даль лощины. Над деревней вновь повисла тишина, нарушаемая лишь блеянием пасущихся коз и шумом ветра.
– Они нам не доверяют, боятся, давайте подождем, – произнес Мельгунов.
– Петр Иванович, а не перебьют ли нас тут из боязни? На мой взгляд, мы сильно рискуем, – вглядываясь в безлюдные дома, сказал Буров.
– Положитесь на меня, голубчик, Григорий Сергеевич, я отнюдь не новичок в зороастрийской деревне. Первыми они никогда не нападут.
– Mon Dieu! C’est quoi ça?[20]– в ужасе воскликнул француз, машинально вскинув ружье, и показал на парящую над деревней гигантскую птицу, в клюве которой был зажат предмет, подозрительно напоминающий отрубленную человеческую руку.
– Это черный гриф, некоторые называют ее «птица-могильщик». Хороший знак, ничего не скажешь.
– Tu calme, Gerome[21]. Тут, как это ни парадоксально звучит, нечему удивляться. Я уже объяснял вам, что своих покойников огнепоклонники не предают ни земле, ни воде, ни огню, который для них священен. Они выставляют их тела под палящее солнце на съедение хищным птицам. Видите, как их там много, на крыше святилища.
– Боже мой, какое варварство!
– Таков их обычай. Они нам его не навязывают. Позвольте напомнить, что это мы у них в гостях, а не наоборот. Вот что меня действительно тревожит, так это полное безлюдье.
– Петр Иванович, виконт. Попробуем обойти деревню и зайти с северной стороны, – предложил Буров, показывая на узкую тропинку, идущую по краю селения.
На тропинке им по-прежнему никто не встретился, кроме нескольких цесарок и черной козы, мирно стригущей траву. Но стоило миновать последний дом, как перед их глазами открылось такое, чего ни один из путешественников, не исключая бывалого Петра Ивановича, ожидать никак не мог. С северной стороны деревни скрытые зарослями тамариска стояли четыре парусиновые палатки. Рядом был натянут просторный навес, под которым находились столы, раскладные стулья, лавки, ящики с аккуратно сложенными лопатами, кирками, щетками, ведрами. На столах лежали скребки, кисти, пылились склянки и бутыли с реактивами.
– Есть кто живой? Any body here? Ist jemand da?[22]– громко спросил Мельгунов и заглянул в ближайшую палатку. Ответа не последовало.
– Никого… Что это, в самом деле? Что тут произошло? Куда все делись? – вернувшись под навес, обратился Мельгунов к спутникам. Он вытащил из рюкзака флягу с водой и устало опустился на лавку под навесом. – Прошу вас, Григорий Сергеевич, виконт, проверьте, что там в других палатках.
Жером, не расстающийся ни на минуту со своим ружьем, и Буров послушно кивнули и направились к другим палаткам. Тем временем Мельгунов осмотрел стоящий под навесом стол, заметив среди склянок какую-то тетрадь, покрытую пылью, присел и в задумчивости принялся ее листать.
– Ах, вот оно что… стало быть, англичане, тут работали английские археологи, далеко что-то они забрались… и одному богу известно, куда они исчезли и что все это значит, – тихо произнес он, но тут его прервал громкий крик Бурова:
– Петр Иванович! Сюда! Скорей!
Сунув тетрадь в дорожную сумку, Мельгунов поспешил на крик, но не успел он дойти, как двое его спутников выскочили из палатки, словно ошпаренные. Буров зажимал рукой нос, виконт надрывно кашлял.
– Что там?
– Ужас, Петр Иванович… все мертвы, какая вонь, невозможно дышать, – сморщившись, чуть слышно сказал Буров. Жером, задохнувшись от спазмов, не мог произнести ни слова.
– Их там четверо… насколько я понял… лежат вповалку, – сквозь кашель наконец выговорил виконт.
– Подождите меня, я скоро. – Смочив шарф водой из фляги и обмотав им лицо, Петр Иванович шагнул в палатку…
…Жером и Буров вернулись и присели под навесом. Потрясенные увиденным, оба молчали. Налетевший порыв ветра зашумел в ветвях кустарника. На крыше святилища, хлопая крыльями, вскрикнула птица, и вновь деревня погрузилась в безмолвие, которое пугало еще больше. Не выдержав, Буров вскочил и взволнованно заговорил:
– Боже мой, что здесь произошло? Почему они все мертвы? Их убили огнепоклонники? Я говорил Петру Ивановичу, что все это небезопасно. Кстати, где он? Нам надо отсюда уходить. Почему он не возвращается?
– Их убила болезнь, – в задумчивости произнес француз, – это какая-то ураганная эпидемия. Вы обратили внимание, как они лежали, никаких следов насильственной смерти, видимо, заболел сначала кто-то один или двое, а другие пытались за ними ухаживать, но зараза расползлась слишком стремительно…
– Вы правы, Жером, похоже, что так оно и было, – прозвучал голос Петра Ивановича, спутники не услышали, как он подошел.
– Тогда нам надо скорей уносить отсюда ноги, – почти выкрикнул Буров.
– Давайте я все-таки загляну в деревню, вдруг кто-то выжил, – сказал Мельгунов и, посмотрев на Бурова, добавил: – Я пойду один, ждите меня у поваленного дерева.
В деревне Петра Ивановича ждала та же чудовищная картина: одни дома были пусты, в других лежали трупы несчастных со следами неизвестной болезни. У святилища в неглубоком раскопе – видимо, здесь и работали археологи – он увидел еще троих умерших, среди них была молодая женщина, ветер шевелил ее распущенные светлые волосы.
– Господи, что же это… какая страшная смерть, – минуту постояв над раскопом, проговорил Мельгунов.
Он уже собрался покинуть деревню, как вдруг до его слуха донесся едва различимый человеческий голос. Мельгунов пошел на звук и повернул за угол дома. Там в небольшом сарайчике среди мешков с припасами лежал мальчик. Он стонал и что-то бормотал в бреду, но вот голос его сорвался на хрип, и обметанные губы прошептали:
– Воды… пить.
Мельгунову хватило одного взгляда, чтобы понять, что мальчуган тоже обречен. Не в силах его бросить и уйти, Мельгунов заметался по сараю, пока наконец не нашел кадку с водой и ковш. Нагнувшись, он поднес воду к губам умирающего. На короткое мгновение мальчик открыл глаза, сделал несколько глотков и, напрягая последние силы, прошептал:
– Кяси умад ва хамэро кошт… аз зире замин[23].
– Кто он, о ком ты говоришь?
– Аз зире замин… Зуд фарар конин[24], – чуть слышно прохрипел мальчик. Короткая судорога пробежала по его телу, лицо исказила страшная гримаса, большие карие глаза сверкнули и медленно закрылись… теперь уже навсегда.
12. Страшная находкаЗагорянка, сентябрь, 20… г.
Где-то за дровником залаяла Булька, звучно, заливисто, нервно. Лаяла долго, до хрипоты, пока наконец в приоткрытом окне мансарды не показалось заспанное лицо Катерины:
– Вот ведь, паршивка, брешет и брешет. Ну что тебя разбирает? – и уже громче, форсируя звук, крикнула: – Фу! Буля, фу! Молчать!
Собака не унималась, продолжала лаять. Спустя несколько минут Катя в ночной рубашке с накинутой поверх шалью показалась на крыльце.
– Буля, молчать! Ко мне! – еще громче крикнула она и направилась к хозяйственному дворику, расположенному в глубине участка. – Совсем от рук отбилась, никого не слушается.
Катя нашла собаку у старой рябины, росшей за сараем с дровами. Булька, видимо, устала лаять, поэтому только рычала, нетерпеливо топчась под деревом и запрокинув морду наверх. Там в ветвях среди листвы Катя заметила до смерти перепуганную кошку, вцепившуюся когтями в ствол.
– Хватит, Буля, фу! Домой! – скомандовала хозяйка, но питомица даже не думала уходить.
Возмущенную, упирающуюся Бульку пришлось взять за ошейник, оттащить к сараю и закрыть на щеколду.
– Не бойся, дурочка, уходи скорей, ну, давай, беги, – ласково обратилась Катя к кошке, но та сидела на ветке как приклеенная, даже не пытаясь двинуться. И хотя огромные зеленые глаза смотрели на Катю с ужасом и мольбой, вид у кошки был прекомичный, потому что прямо на лбу у нее красовался репей.
– Мне только тебя не хватало… – ворчливо произнесла Катя и приставила к дереву лестницу. – Ой, постой… так ведь ты же… Мася? Или как там тебя? Ну, чего ты, иди, иди ко мне! Мася, Мося, Муся! – звала ее Катя на разные лады как можно ласковее. Балансировать в домашних тапках на шаткой лестнице было неудобно, но ей все-таки удалось дотянуться до беглянки, а та, узнав, наконец, свое имя, решила сдаться и сделала шаг навстречу.