Бьющаяся прежде в конвульсиях, Гейл застыла в неподвижности, ожидая, когда его магические действия доведут ее до кульминации. Пробежав руками по ее округлым бедрам, он поднялся выше и нашел ее грудь, подлив еще масла в огонь ее желания. Уловив первую пульсацию спазмов, Роуэн сжал в пальцах розовые пики сосков, посылая Гейл к вершинам ошеломительного восторга. Ее ноги сжали его с новой силой, но Роуэн продолжал свою работу во все ускоряющемся ритме, пока Гейл не зарыдала в экстазе.
Только тогда Роуэн замедлил ритм и прижался к ней ртом, упиваясь сладко-солоноватым нектаром. Роуэн ощутил себя на небесах и хотел лишь одного — утонуть в ее лоне и забыть обо всем на свете.
Оторвавшись от нее, он нащупал в кармане сюртука предохранительное средство, которое прихватил заранее. Высота стола была идеальной.
Вскинутые выше талии юбки открывали ему восхитительный вид. Зачарованный совершенством мисс Гейл Реншоу, Роуэн на мгновение застыл.
Когда он к ней прикоснулся, она в изумлении распахнула глаза.
— Ты такой горячий!
— Как и ты, Гейл.
Приподняв ее, чтобы она могла видеть, что происходит, он медленно, дюйм за дюймом начал погружаться. Вздрогнув от этой изощренной пытки, Гейл вцепилась ему в плечи.
— Да, Роуэн… да! Умоляю, я хочу почувствовать его весь…
Нарочно продлевая муку, он сделал совсем другое, и Гейл ахнула от неожиданной потери.
— Роуэн!
Но он уже вернулся на место, заглушив ее крик поцелуем. И когда она приподнялась ему навстречу, настал его черед застонать от удовольствия, наслаждаясь мощью ощущений.
Захваченная процессом, Гейл вновь без сил упала на поверхность стола.
Стиснув в кулаках складки юбки, Гейл тонула в разверзшейся перед ней вселенной услад и боли. Таран был так велик и могуч, что, казалось, разнесет ее на части, и эта мощь ее восторгала. Каждое движение Роуэна все ближе подталкивало ее к сокровенной бездне.
«Еще! Это еще не все!»
Все мысли о сдержанности или контроле пропали. Чтобы усилить свои ощущения, она старалась подстроиться под Роуэна и двигаться с ним в одном ритме.
— Роуэн, еще… пожалуйста, еще!
Но тут он грубо стащил ее со стола и поставил на ноги. Ощутив себя обворованной в самый разгар приближения к развязке, Гейл опешила, но времени спросить, что он задумал, не было. Не успела она моргнуть глазом, как оказалась лежащей вниз животом на табурете с бесцеремонно закинутыми на голову юбками. Холодок, обдавший ее обнаженные ягодицы, оказал стимулирующее воздействие.
Когда одним решительным движением Роуэн завладел ею сзади, необходимости просить его еще о чем-то уже не возникало. Свисая вниз головой, Гейл ухватилась, чтобы не упасть, за перекладины табурета. Роуэн тем временем утолял ее голод с такой страстностью, что она боялась, как бы не впасть в беспамятство.
От взрыва ощущений места для мыслей не осталось.
Прошло еще много времени, прежде чем они очнулись. В тишине комнаты слышалось лишь их прерывистое дыхание. Роуэн протянул ей чистое полотенце, чтобы она могла привести себя в порядок, затем привел в порядок себя и свою одежду.
Гейл тоже постаралась придать своему виду скромность: расправила юбки, подтянула вверх корсет, пряча грудь, и застегнула платье. Теребя губы, Гейл недоумевала, как быстро испарились ее планы сделать Роуэну внушение относительно границ их служебных отношений. Но он был просто неотразимым, и она недооценила силу его воли.
— Роуэн, я серьезно говорила. — Гейл повернулась к нему и расправила плечи. — Ничего не изменилось.
— Я никогда не думал, что получу от преподавания столько удовольствия.
Роуэн лучился улыбками, очевидно, не заметив смены ее настроения.
— Пожалуйста, не нужно! Не принижай того, что я достигла, а то все это звучит как-то слишком… дешево!
— У меня и не было таких намерений. Я просто пошутил в свой адрес, не в твой! Даже ты не можешь не согласиться, что это… развитие событий… между нами — замечательный дар, которого мы не ждали.
Он повернулся к ней. Его лицо светилось искренностью, отчего Гейл стало еще хуже, как будто она была бессердечной.
— Прошлая ночь была волшебной, — сделала она новую попытку. — И это… не буду отрицать, как мне понравилось, но…
— Мы не можем вернуться в прошлое и переделать происшедшее, Гейл. Как можно это недооценивать или делать вид, что ничего не было?
— Я не любовница, а ученица! И это ничего не меняет!
— Я мог бы изменить, если бы ты согласилась.
Она испугалась, и от испуга слова застряли в горле. Она боялась, что отныне не поднимется выше. Поддаться страсти значило поплатиться будущим и всеми планами.
— Пожалуйста… мне нужно время обдумать… все это.
— Оно у тебя есть! Я не забыл своего обещания, Гейл. Я не собираюсь на тебя давить. Я уважаю твою осторожность, поверь, я сохраню все в тайне. Мне не нужно, чтобы ты жертвовала своей репутацией или честным именем. Но… — Он сделал глубокий вдох, чтобы не потерять душевного равновесия. — Я не приношу извинений, Гейл. Ни зато, что хочу тебя… Ни зато, что чувствую к тебе. Я не могу позволить тебе думать, что бросаюсь на каждую юбку, оказавшуюся рядом. Это…
Снизу донесся слабый звук дверного колокольчика, и они оба посмотрели друг на друга, сознавая, что спор прерван.
Роуэн подошел к двери и прислушался.
— Похоже, у меня посетитель.
— Тебе нужно идти.
Он медлил. Глядя на нее, стоящую в неподвижности по другую сторону стола, такую натянутую и неприступную, он не мог не изумиться своему поражению. Всего несколько минут назад это была такая теплая и страстная женщина, какую только он мог себе представить, но теперь ее фиалковые глаза дышали холодом и отстраненностью.
— Мы не закончили, Гейл.
Оставив ее, он вышел, скрестив пальцы в надежде, что гость его надолго не задержит.
— Доктор Джессоп, какая приятная неожиданность!
— Вы последнее время не ходите на заседания Общества. Честно говоря, до меня дошли кое-какие слухи, и я счел своим долгом наведаться.
«Черт! Уже? Откуда они могли узнать о Гейл и?..»
— Почему вы не поддерживаете создание работного дома Клэркорта? — продолжил Джессоп.
Услышав, что дело касалось старой политической темы и не имело отношения к новым трудностям, Роуэн вздохнул с облегчением и задумался, собираясь с мыслями.
— Потому что я не верю, что вы можете согнать бедняков в загон и тем облегчить свою совесть.
— А вы бы предпочли, чтобы они спали на улицах, просили подаяние и совершали преступления? Ее величество получила самое благоприятное впечатление от идеи, что о наиболее обездоленных из ее подданных будут заботиться и обеспечивать всем необходимым! Работные дома предлагают им продуктивную жизнь, средства к существованию и структуру, необходимую для перевоспитания.
— Перевоспитания? Бедность — не продукт распутства и не состояние порочности. Работные дома — благотворительность худшего сорта. Вы заключаете людей под стражу, и какую бы христианскую мораль вы ни проповедовали, Роберт, они ее не почувствуют, если ворота будут на замке.
— Это не тюрьма!
Роуэн изо всех сил старался сохранять самообладание.
— Я не стану поддерживать заключение бедняков в тюрьму. Не могу. — В памяти всплыли воспоминания о темных и холодных казематах раджи, и он не мог скрыть отвращения. — Я буду продолжать помогать всем, кто постучится в мою дверь, и выполнять свой долг, пока у меня не иссякнут силы. Это единственная благотворительность, которую я приемлю, доктор Джессоп.
— Знаете, доктор Уэст, почему каждый раз, когда ваше имя звучит в Обществе на предмет поощрения или продвижения, о вас тут же забывают?
— Могу только догадываться.
— Почему вы всегда стоите особняком? Почему не поддерживаете решений и усилий ваших коллег-медиков в Королевском Обществе? Почему, доктор Уэст, вы всегда бунтуете против очевидной мудрости вышестоящих лиц?
Роуэн прошел к книжным полкам возле камина, чтобы поправить одну из небольших африканских статуэток, сдвинутых Флоренс с места во время стараний содержать в чистоте семейные реликвии.
— Я Уэст. Не думаю, чтобы мы когда-нибудь искали пути к признанию или успеху. — Он пожал плечами и снова повернулся лицом к Джессопу. — Я не занимаюсь политикой, я врач.
Роберт вздохнул, его плечи расслабились, и черты лица разгладились.
— И чертовски хороший, несмотря на ваши юношеские воззрения. Я говорю из любви к вам, как друг вашего деда. С вашим эмоциональным подходом к нашей профессии вы понапрасну растрачиваете свое время и силы, доктор Уэст.
— Как это?
— Помимо опасного примера работы вашей клиники по средам, вы известны своей либеральной сентиментальностью. Вы чрезмерно переоцениваете значение хороших манер у постели больного, все эти бессмысленные вопросы о самочувствии мало влияют на лечение и выздоровление. Своими вздохами и вздором пациенты лишь сбивают вас с толку при постановке диагноза! Они недостаточно образованны, чтобы понимать сложную работу своих организмов. Зачем спрашивать их мнение?
Роуэн покачал головой. Этот спор был хорошо ему знаком. Примерно раз в месяц доктор Джессоп заглядывал к нему для философских дебатов на одну и тy же тему и всегда настаивал на участии в них Роуэна.
— Вы слишком далеко заходите, сэр! Возможно, они ничего не смыслят в науке, но важен взгляд изнутри, спокойный, заинтересованный пациент не может служить помехой нашим стараниям вернуть ему здоровье.
— Ваши пациенты — богатые люди, привыкшие к пожертвованиям куда более весомым, чем простое мнение. Вы возлагаете на них ответственность, развлекая подобными играми.
— Осторожно, доктор Джессоп. Я стремлюсь к балансу в своей профессии. В то время как некоторые видят в простом народе подопытных собачек для своих лабораторий, я не могу игнорировать их человеческую природу.
— Я человеческую природу не игнорирую. Но едва ли это имеет значение, если в ущерб науке и прогрессу я теряю время на выслушивание болтовни пациентов вместо того, чтобы лечить болезни. — Погладив усы, доктор Джессоп со вздохом поднялся, красноречиво давая понять, что его визит завершен. — Я и так потратил много времени на ваше упрямство.