— Орган Света.
— Ччегго…? Затряс я головой, вырываясь из этого полусна.
— Так говорит дядя: Орган Света.
Я мигал, пытаясь увидеть ее в тени.
— Где он?
— В огороде. А в чем было дело с теми зеркалами?
— Видела, что творилось ночью? Где я, собственно, нахожусь? Вы дадите мне лошадь на время?
— Пошли.
Мы вышли из подземелий. На стальных ступеньках четко постукивали каблуки ее сапог с высокими голенищами; шагая за ней, я слышал резкий запах пота, конского и, наверняка, ее собственного. Рыжие волосы были сплетены в короткую косу. Она представилась: Сйянна Ратче. Тот старик в халате, которому принадлежит дом, это ее дядя, Бартоломей.
— Как ты меня там нашла?
Мы уже были на втором этаже. Девушка засмеялась, указав на пол.
— Ну да. — Вдруг я остановился, уж слишком осознав собственную наготу под камуфляжем из засохшей грязи, которая, к тому же, отшелушивалась на каждом шагу.
— Здесь, — указала она, остановившись перед дверью в боковом коридоре.
Ванная. Напуская воду в ванну (в трубах что-то выло и пищало, позолоченная арматура ежесекундно резонировала), я обыскивал шкафчики, в конце концов, обнаружив выцветший, коричневый халат. Нечего и говорить, Бартоломея.
Я погрузился в кипяток. Вода тут же почернела. Я откинул голову. Трещины в штукатурке на потолке в моем воображении укладывались в анатомические эскизы — собаки, птицы, лошади, человека… Что с ними сталось ночью? Выжили; наверняка смогли удрать. Но куда отправились потом? Домой? Или вернулись на Торг? В конце концов, и так вернутся на ферму, так что ехать туда будет самым разумным…
Не было чем вытереться, если не считать какой-то дырявой тряпки; еще мокрый я завернулся в халат. Но перед тем еще раз пригляделся к собственному телу, уже освобожденному от маски грязи. Никаких следов, только чистая кожа, как следует эластичная под нажимом и правильным образом этот нажим чувствующая. Только ночные картины были слишком пугающими, чтобы так легко избавиться от страха.
В ванной комнате было небольшое окно. Оно выходило на задний двор. Тот самый огород находился именно здесь. Вообще-то, это было поле площадью в несколько гектаров, разделенное на участки под выращивание различного рода овощей — некоторые я мог распознать даже отсюда: помидоры, капусту. От правого крыла здания поле окружал сад. Там, в тени деревьев, краем глаза я ухватил движение людского силуэта. Бартоломей? Но, возможно, он скрывался в тени самой усадьбы, сейчас, ранним утром, весьма плотной — но вертикально вниз глянуть я не мог.
Сйянны в коридоре не было — глупо было бы ожидать, чтобы она ждала под дверью ванной. Я спустился на первый этаж. Где-то тут должны находиться задние двери. Босые стопы мокро хлюпали по полу или же погружались в ворс ковра; халат был слишком большим: пока я не подвернул рукавов, они полностью заглатывали руки.
Сначала я нашел свой штуцер; он стоял, опершись о стену в углу прихожей. Здесь помещение заворачивало, чтобы вывести, через раскрытые настежь двустворчатые двери, на узкий каменный дворик, откуда всего лишь четыре ступеньки — черная земля огорода под ногами. Через несколько шагов что-то укололо меня в пятку. Шипя от боли, я подпрыгивал на одной ноге. Так и застал меня Бартоломей, возвращавшийся из сада с корзиной, наполненной апельсинами. Он был в тиковых штанах и большой соломенной шляпе. Увидав меня, он рассмеялся, и только тогда до меня дошло, насколько старым может он быть — когда кожа его лица образовала в усмешке гравировку, более плотную, чем папиллярные линии; когда по-индюшиному затряслись сморщенные брыли под подбородком.
Он пригласил меня в дом, но потом передумал, и мы позавтракали в патио, за пластиковым столом, на пластиковых стульях. Я гладил материал тыльной стороной руки.
Напрямую он не расспрашивал, но я и так рассказал ему про ночь и про то, как сюда попал.
— Как видишь, я трус, — ответил он мне на мой рассказ, намазывая хлеб.
— Наверное, так оно и есть, — буркнул я, вместо того, чтобы не согласиться.
И только потом покраснел.
— Вы не дадите мне лошадь на время? — спросил я через какое-то время, не поднимая взгляда.
— Я живу тут сам. И у меня тут один старый мерин, — при этом он указал жестом головы на правое крыло дома, что стояло в развалинах. — Когда бы ты смог привести его назад?
— Дня два, три. Самое большее, четыре. Все зависит от того, насколько он стар.
— Может Сйянна даст тебе свою лошадь, поговори с ней.
— А она здесь не живет?
— Нет, — покачал он головой, криво усмехнувшись. — Семья прислала ее сюда, чтобы проверить, как я пережил ночь.
— Похоже, что тебе повезло. Во всяком случае, дом не выглядит поврежденным.
Бартоломей все так же качал головой.
— Ты сам мне говорил: тебя облезло всего, но у меня был уже чистым.
— Видимо, в конце концов, соскреб.
— По дороге, приглядись к земле. Остатки заметишь легко; после каждой Перверсии остается слой омертвевшей материи. Но это где-то в миле от имения, никак не ближе.
Я наморщил брови.
— Почему так?
Тот откинулся на столе, поднял лицо к синеве.
— Как и общий Завет, существуют различные частные договоры. Этот как раз намного старше Завета.
Говорил ли он правду? Ведь Перверсии, сами по себе являлись нарушением Завета.
— И все же, Сйянна приехала проверить, жив ли ты.
Бартоломей пожал плечами и в ответ повторил мои мысли:
— Это уже не в первый раз они не сдержали бы слово.
Конюшня размещалась в пристройке разрушенного крыла, и Сйянну я застал именно там. Она вычесывала свою кобылу, черную как ночь двухлетку; я узнал клеймо Запартов.
К тому времени я уже переоделся в подаренные Бартоломеем полотняные штаны и льняную рубашку; из обуви подошли только сандалии. Я осторожно ступал по соломе, покрывавшей неровный пол конюшни.
— А что это за договор имеет твой дядя?
— Договор? А, ну да. — Девушка откинула волосы со лба и указала большим пальцем вверх. — Астроном.
— Что?
— Ну, понимаешь, это такой…
– Да знаю я, кто такой астроном, — буркнул я.
Она послала мне быстрый взгляд и поджала губы.
Какое-то время я стоял в замешательстве, наконец уселся под стеной на ящике. Сйянна закончила с одним боком кобылы, начала вычесывать другой. В мою сторону не глядела. Сам я выглядывал через открытые ворота, солнце кололо мне зрачки, прожигало глаза; ясное утро заставило меня опустить голову.
— Волки, — буркнул я. — Дикие собаки. Пригодился бы лев. Огненный дракон.
— Не поняла?
— Как еще отреагировать? Нужно как можно скорее усесться на коня, с которого упал; повторить то, в чем облажался. Меня до сих пор еще немного трясет. Знаю, это глупо. Черт…
— Ночь.
— Да.
— Успокойся, каждый бы перепугался.
— Наверное, так. Только дело не в том. Ведь… Неважно. — Я оглянулся на Сйянну. — Дашь мне ее на время? А то вот этот старичок, — указал я взглядом мерина, — получит инфаркт при первой же попытке рыси.
Девушка отрицательно качнула головой. Спрятала щетки, привязала кобылу, подошла к ведру, чтобы помыть руки.
— Тогда я бы здесь застряла. Дома подумали бы, что с дядей и со мной что-то случилось. Было сказано, что вернусь сегодня.
— Ладно.
Она высоко подкатила рукава рубашки, наклонилась над ведром. Рыжие волосы упали на лицо.
— Откуда это? — На ее правом предплечье был длинный и гадкий шрам.
— Мое первое падение. Тогда я была вот такая маленькая. — Она показала ладонью, практически опуская ее к земле. — Потом кто-то нагадал, что меня убьет лошадь. — Неожиданно она улыбнулась мне. — Так что, естественно, езжу, когда только могу.
Я ответил улыбкой.
— Когда я попросил поворожить относительно моей смерти, гадальщик так испугался ответа, что до сих пор и не знаю, что увидел.
— Не сказал?
— Нет.
— Наверняка у него вышло, что это он тебя убьет. — Она энергично вытерла руки. — Слушай, сделаем так. Вернусь сегодня домой, расскажу, что и как, а завтра утром буду с возвратом, приведу тебе хорошего коня.
— Спасибо.
Проходя мимо, Сйянна хлопнула меня по плечу.
Я глядел за ней против солнца. Худые ноги, спина прямая, плечи отставлены назад, голова высоко поднята, волосы в огне. Сколько ей лет? Четырнадцать? Наверняка меньше.
Уехала она после обеда. Уже темнело. Выйдя со двора, я увидел восточный горизонт под валом темных туч — только сегодня это были обычные буревые тучи. Ветер дул с запада, отгоняя их от нас, и вскоре над равниной высокой травы открылось чистое и ясное ночное небо, миллион звезд и яростная Луна. Отвернувшись от нее, я ухватил отблеск света и красное пятно в движении над крылом-развалиной.
Туда я добрался через главный холл, второй этаж и металлическую лестничную клетку; дом стоял темный и тихий. Чердака не было, я сразу же попал на террасу, отчасти покрытую разодранными остатками несущей стены, на две трети провалившуюся на половину этажа — но на той трети, что осталась целой, вздымалась массивная конструкция из стали и пластмасс. Бартоломей сидел рядом, на низком стуле с высокой спинкой, полы выцветшего красного материала стекали до самого пола, заново морщась всякий раз, когда он подтягивал халат, поднося ко рту пузатую оплетенную бутылку. Но даже отведя ее от губ, оставлял голову откинутой, опирая затылок на спинку. Он мигал, а звезды подмигивали ему.
Должно быть, он меня услышал, потому что махнул свободной рукой в направлении угла развалин, где валялся перевернутый стул из лозы. Я перенес его под конструкцию и сел. Только тогда до меня дошло: это же телескоп.
— Астроном, — буркнул я под нос, вспомнив слова Сйянны.
Бартоломей лениво потянулся на стуле.
— Погляди, — сказал он, выпрямляя руку и наклоняя плоскостью к нам двоим большую, плоскую панель, прикрепленную к машине. Панель тут же осветилась звездами. Они дрожали, мерцали и слегка расплывались, пока он не коснулся еще одного модуля, и картинка застыла. — Марсиаиды, — заявил хозяин. — Мы видим их под углом и вскоре после заката, так что, отчасти, глядим на боковые поверхности, еще не освещенные; пока что максимум освещенности Пояса не наступил.