При этих словах образ Николоса Дару Эде на мерцалевой стене начал таять, и его сменили изображения трех новорожденных младенцев, двух девочек и мальчика. На их пухлых розовых личиках застыло изумленное выражение, понятное при первом взгляде на чудеса этого мира. На каждом было новенькое белое кимоно из драгоценного хлопка, и вязаные белые добры покрывали лысые головенки.
— Вот они, мои крошки, — сказала Харра. — Мои правнуки. Тирза Ивиэртес, Изабель Ивиорван эн ли Эде, а мальчик… сейчас, минутку…
Харра закрыла глаза и сложила руки на груди — красивые руки с длинными сильными пальцами, до сих пор искусно перебирающими струны паутиной арфы.
— Мальчик — это Мерса Ивиэрсье, по линии моей четырнадцатой дочери, Валески Ивиэрсье эн ли Эде. У меня есть другая дочь, Катура Ивиэрсье, и я, боюсь, иногда путаю их потомков.
Данло, не зная, что сказать, ответил банальностью:
— Красивые детки.
Головка Мерсы Ивиэрсье вследствие родовой травмы очень напоминала остроконечную голову Бертрама Джаспари, но Данло не кривил душой: для него все дети были красивыми.
— Да, очень. — И Харра рассказала Данло кое-что о своем браке со старейшиной Сароджином Эште Ивиасталиром, давно уже умершим от грибковой инфекции. Она родила в этом браке пятьдесят три ребенка, каждый год по ребенку, а потом уже, в возрасте шестидесяти восьми лет, начала свое восхождение по ступеням церковной иерархии. За последние шестьдесят лет ее род умножился и насчитывал теперь 1617 внуков, прямых ее потомков, многие из которых остались жить в ее родном городе, Монтелливи. Число правнуков на данный момент перевалило за десять тысяч: не было дня в году, сказала Харра, чтобы на свет не являлись один или двое новых людей, призванных изменить облик вселенной. — Мы очень стараемся помнить их имена, но теперь уже и у правнуков появляются собственные дети.
Выпив еще чашечку сладкого чая, Харра призналась, что каждое утро запоминает имена своего потомства и рассылает подарки к дням рождения.
— В помощь памяти наш Орден разработал такую дисциплину, как мнемоника, — сказал Данло. — Если хотите, я научу вас некоторым ее положениям.
— Это очень великодушно с вашей стороны, пилот. Мы слышали, что у вас самого память просто феноменальная.
Данло не сказал ей, что в четыре года уже запомнил всех своих предков до пятидесятого колена, и не стал говорить, что однажды в качестве упражнения представил себе имена и лица полумиллиона собственных потомков — в случае, если судьба когда-нибудь благословит его детьми.
— Настоящая проблема не в том, как мы запоминаем, а в том, почему мы забываем, — сказал он.
Харра с грустной улыбкой снова обратила взор к дальней стене и сказала:
— Следующий кадр, пожалуйста.
На мерцалевой стене тут же возникла новая картина. Около десяти тысяч крохотных Архитекторов стояли плечом к плечу, составляя групповой портрет семейства Харры.
— Мы не можем забыть, что каждый из наших детей — это звезда, — сказала Харра. — Каждый из нас — дитя Эде, и всем нам предназначено сиять.
— Да, сиять, — подтвердил Данло, не понимая пока, к чему Харра завела весь этот разговор о памяти и о детях.
— Вам знакома Программа Прироста, пилот?
— Это императив, предписывающий женщинам рожать помногу детей, да?
— Да. Это хорошая программа, священная, и мы все в нее верим. Разве Эде не сказал, что мы должны расти без препон и заполнять вселенную детьми наших детей? И все-таки…
— Да? — вставил Данло.
— И все-таки в самом начале истории Церкви было время, когда вопросы деторождения каждая супружеская пара решала самостоятельно.
— Понятно.
— У нас впереди масса времени, чтобы заполнить вселенную. Время есть Эде, и мы должны помнить, что Программа Прироста — это часть его Бесконечной Программы, которая будет действовать, сколько ей нужно, пока не остановится в конце всего сущего.
— Я не ивиомил, благословенная Харра, — с улыбкой заметил Данло, поглаживая флейту. — Меня в этом убеждать не надо.
— Да, наверно, — тихо засмеялась Харра. — Но мы действительно очень желали бы вразумить ивиомилов. Бертрам Джаспари сознательно закрывает глаза на то, что эту программу когда-то написали люди, такие же, как мы.
— Ее создали во времена Великой Чумы, да?
Харра чуть не выронила чашку от удивления.
— Откуда, пилот, вам может быть известно то, что так прочно забыли старейшины нашей Церкви?
— Я изучал вашу историю. — И Данло рассказал, что он каждое утро, надевая священный шлем, исследует разные кибернетические пространства. — Я отыскал ваши архивы, ваши исторические массивы — те, в которые доступ не запрещен. Там содержится много информации.
— Во время Чумы из каждых десяти детей умирало девять, а кое-где умирали девяносто девять из каждой сотни. Поэтому женщинам необходимо было рожать как можно больше.
— Но ваш народ пережил Чуму.
— Да, в отличие от многих других. Но мы верим, что заплатили за это дорогой ценой. Программа Прироста и по сей день сохраняет ту форму, в которой ее приняли Иви Сигрид Ивиасталир и старейшины ее Койвунеймина.
— И каждая женщина обязана родить не меньше пяти детей?
— Да, если она замужем.
— Но при этом ей желательно родить в десять раз больше?
— И еще больше, если ей дано. Таков идеал.
— Очень много детей получается.
— Слишком много, — тихо, почти шепотом, сказала Харра. — Слишком много наших людей питаются недостаточно хорошо.
Данло склонил голову, вспомнив, что значит быть голодным. Подростком, совершая путешествие в Невернес, он чуть не умер от голода на морском льду.
— Но ведь в Алгоритме сказано, что каждый преображенный будет вечно сыт бесконечным телом Эде?
— Да, но те, кто еще не преобразился, тоже должны что-то есть.
— Бертрам Джаспари сказал бы, что страдания, переносимые в этой жизни, — это тест, показывающий, кто достоин преображения, а кто нет.
— Да, сказал бы.
— И все ивиомилы поддержали бы его в том, что все страдания будут вознаграждены, когда Архитектор умрет и его «я» перейдет в вечный компьютер.
— Это все мои дети, пилот! — Харра показала на фотографию своей семьи. — Мои малютки. И они голодают. Истина о существовании зла и страданий входит в Четыре Великие Истины, но искать страдания без нужды — это хакр против Бога.
— Программа Прироста вызывает бездну страданий.
— Вот почему мы должны быть чрезвычайно осторожны при форматировании и редактировании программ.
— Программу всегда проще написать, чем переписать, да?
Харра кивнула.
— Ошибка, включенная в программу как решение временной проблемы, пусть даже очень серьезной, может причинить большой вред.
— Ошибка, — задумчиво произнес Данло. — Вроде вируса.
— Что вы имеете в виду?
— Иногда избавиться от ошибки становится невозможно, как от аномального вируса, внедрившегося в чью-то ДНК.
Харра печально улыбнулась этой жуткой метафоре.
— Мы боимся, что наша Святая Церковь всегда была консервативна. К сожалению, мы сохраняем не только позитивное, но и негативное.
— Такова суть каждого ортодоксального учения, разве нет?
— Да, вы правы.
— И все-таки ваша Церковь обеспечила себе путь к переменам.
— О чем вы?
— Я узнал, что Святые Иви могут принимать новые программы.
— И как же, по-вашему, это происходит?
— Я узнал, что Святая Иви является хранителем первого компьютера Эде. Первого вечного компьютера, в который он поместил свою душу.
— Не слишком ли много вы узнали? — улыбнулась Харра.
— Известно, что Программа Эде для вселенной внесена в этот компьютер и что одна только Святая Иви может контактировать с ней.
— Что еще вам известно?
— Что только Святая Иви может читать Бесконечную Программу Эде и решать, какие программы Церкви соответствуют ей, а какие нет.
— Неужели? — В темных, почти черных глазах Харры, устремленных на Данло, горел огонь нерушимой веры. Поток невысказанного прошел между ними, и Данло понял, что она никогда не пойдет на контакт с вечным компьютером Эде из экономических или политических побуждений.
— Если Святая Иви вдохновлена свыше, — сказал он, — и видит вещи в истинном свете, она, так там сказано, может переписывать старые программы или вводить совершенно новые. Это в ее власти, правда?
Харра выпила еще чаю и вздохнула.
— А не сказано ли там, что никто из Иви не пользовался этой властью уже пятьсот лет?
— Не знаю.
— Мы сознаем свою власть, пилот, но власть — непростая вещь. Мы имеем возможность контактировать с вечным компьютером Эде…И молимся о том, чтобы всегда использовать эту возможность для получения новых откровений.
— Да… понимаю.
— Мы обладаем также полномочиями принимать новые программы и вводить их в каноны Церкви — осуществлять перемены, как говорите вы.
— Ведь это и значит быть Святой Иви, да?
— Хотелось бы надеяться. Но мы Не уверены, есть ли у нас влияние, чтобы заставить всю Церковь принять новую программу.
— Вы думаете, что ивиомилы не согласятся с новой Тотальной Программой?
— Очень может быть.
— И что они не примут новой редакции Программы Прироста?
— Старейшина Бертрам определенно сказал, что не примут.
— Значит, вы боитесь раскола?
Данло, сжимая в руках флейту, смотрел в грустные карие глаза Харры, а она смотрела на него. Потом она отпила глоток чаю и сказала:
— Да, мы боимся раскола. Чуть ли не больше всего мы боимся, что Архитектор восстанет на Архитектора в войне, которую ивиомилы неизбежно назовут фацифахом. Что эта проклятая священная война, в которую старейшине Бертраму не терпится ввергнуть всю вселенную, все-таки начнется. И все же…
— Да?
— Возможно, нам предоставляется великий шанс. Возможно, это критический момент для Церкви — и для самой Вечной Программы Эде.
Да, бесконечные возможности, подумал Данло, глядя на Харру. Он приложил флейту к губам и промолчал.
— Ввод новых программ может быть опасен, — продолжала она, — но опасно и то, что Церковь загнивает под спудом неверных программ. Где же риск больше?