Золото у меня, а не жена! Другая стала бы капризничать, требовать наряды. И плевать ей, что считаешь каждый пфенниг.
На обратном пути мы заглянули в небольшое кафе, где недорого и вкусно пообедали. В номере разобрали покупки и завались в кровать отдыхать.
— Только сейчас поверила, что мы за границей, — сказала супруга, пристроив голову на моем плече. — Другая архитектура, все вокруг говорят по-немецки. Хорошо, что язык знаешь. Я бы потерялась.
— Не так уж хорошо говорю – практики не было, — вздохнул я. — Читаю и пишу куда лучше.
— Освоишь, — ободрила жена. — Ты у меня умный – видишь далеко вперед. Аргентинские паспорта раздобыл, доллары достал, через границу нас протащил. Даже думать не могла, что такое можно.
— То ли еще будет! — усмехнулся я. — Мы еще заставим мир вздрогнуть.
— Я люблю тебя! — она чмокнула меня в щеку. — Очень, очень…
Мы не заметили, как уснули. Долгий перелет, да еще нагулялись. Разбудил меня телефонный звонок. Я сорвался с постели и схватил трубку. Это был портье.
— Вы просили сообщить о прибытии советской делегации, — сказал по-немецки. — Она здесь.
Ну, да, просил, даже пару марок дал. Здесь ничего не делают бесплатно.
— В каком номере герр Воронов? — уточнил я.
— Сорок семь.
— Данке, — поблагодарил я и положил трубку.
— Что там? — сонно вымолвила Вика, оторвав голову от подушки. — Кто звонил?
— Портье. Наши прибыли.
— Ты пойдешь к ним?
— Загляну к Владимиру Сергеевичу. Нужно объясниться.
— Мне с тобой?
— Отдыхай. Мужской разговор.
— Что собираешься сказать?
— Правду. Кроме аргентинских паспортов. Ты о них тоже молчи. Мы просто прилетели днем раньше.
— Хорошо, — кивнула она. — Расскажешь, как вернешься.
Номер «47» был этажом ниже. Я спустился и постучал.
— Да! — раздалось из-за двери.
Я нажал на ручку и вошел. Воронов стоял с рубашкой в руках – разбирал чемодан. Опознав меня, едва не уронил ее на пол.
— Михаил Иванович!!!
— Здравствуйте, Владимир Сергеевич! — сказал я. — Прилетели?
— Да, — он бросил рубашку на кровать. — Вы откуда здесь? На вокзале в Минске нам сказали: передумал ехать. Я не знал, как поступить. Отменять поездку или нет? Опозоримся ведь без вас.
— Извините, — повинился я. — Была веская причина. Разрешите объяснить?
— Надо Терещенко позвать, — предложил министр. — Он больше всех переживал.
Семен Яковлевич жил в соседнем номере, прибежал тут же. Обнялись. Минутой спустя, примостившись на кровати, я рассказывал про наш анабазис[10]. Слушали с хмурыми лицами.
— Ну, и что дальше? — спросил Воронов, когда я смолк. — Как понимаю, возвращаться в СССР вы не собираетесь?
— Сейчас – нет, — подтвердил я. — Как-то нет желания пребывать в застенках КГБ.
— Вот же, сволочи! — саданул кулаком по столу Терещенко. — И сюда влезли. Засвербело им! И вот кто теперь будет исцелять деток? Мразь кагэбэшная!
— Успокойтесь, Семен Яковлевич! — поспешил министр. — Не кричите так громко. Через дверь куратора поселили. Не хватало неприятностей по возвращению. Что вы собираетесь делать, Михаил Иванович? — посмотрел на меня.
— Отработаю предложенную немцами программу. Мы ведь для того сюда летели? А куратору скажу, что прилетел с женой днем раньше. Захотелось посмотреть на Франкфурт, побродить по городу. Он, кстати, мной интересовался?
— Удивительно, но нет, — ответил Воронов. — Когда раздавал билеты в аэропорту, ваших там не было.
— Значит, знал, — хмыкнул я. — Вот и подтверждение. Не собирались меня из страны выпускать.
— Как вам удалось улететь? — заинтересовался министр.
— Мы их опередили.
— Ясно, — кивнул Воронов. — Хорошо, программу отработаем, ну а дальше?
— Вы вернетесь в СССР, мы с женой останемся.
Министр поморщился.
— Никаких антисоветских заявлений, просьб о политическом убежище не последует, — успокоил я. — Мы останемся в Германии по просьбе немецкой стороны.
— А она будет? — усомнился Воронов.
— В одну клинику уже пригласили, — улыбнулся я. — Прямо в самолете. Немцу язву залечил, чтобы самолет не возвращали в Москву. Рядом случился профессор из клиники в Берлине. Дальше объяснять?
— Договорились! — сказал министр и глянул на часы. — Через час ужин в ресторане. Будет принимающая сторона, вроде, управляющий клиникой. Приходите с Викторией Петровной.
Мы пришли. Члены делегации толпились у накрытого стола. Не садились – ждали хозяев. Воронов познакомил нас с переводчиком Сергеем, которого так и тянуло звать Сережей и куратором с говорящей фамилией Слизень. Имя-отчество у кагэбиста было пафосным – Вилор Кимович[11]. На нас с Викой он вытаращился, как на восставших из ада.
— Михаил Иванович и Виктория Петровна прилетели днем раньше, — объяснил министр. — Захотели Германию посмотреть.
Кагэбист сглотнул и вытащил из кармана пачку сигарет.
— За столом попрошу не курить, — цыкнул я. — У меня жена беременная.
Слизень наградил нас злобным взглядом и вышел. Почти тут же явилась принимающая сторона: управляющий клиникой Шредер и профессор Вольф. Познакомились, расселись и приступили к ужину. Нам подали запеченную рульку, гороховый суп с ветчиной, колбасную нарезку. Пиво, шнапс, вино по желанию гостей. Немцы налегли на пиво, мы отведали шнапса, Вика и Сережа попросили вина. Глотнув немецкого самогона, Воронов сморщился и поставил на стол извлеченную из портфеля «Столичную». Немцы оживились и придвинули свои рюмки ближе. Знакомая история.
Атмосфера за столом быстро потеплела. Завязалась беседа специалистов. Медики всегда поймут друг друга. Воротившийся с перекура кагэбист в разговор не вмешивался – мрачно пил и ел. Воронов согласовал со Шредером повестку завтрашнего дня, уточнив ряд деталей. До обеда – доклады министра и Терещенко, после – показательные выступления фигуристов. Пардон, целителя.
— Сколько детей вы готовы исцелить, герр Мурашко? — обратился ко мне Шредер.
— Сколько есть? — поинтересовался я.
— Мы приготовили десять пациентов с разной стадией ДЦП, — подключился Вольф. — Их родители дали согласие на участие в эксперименте.
— Среди пациентов есть больные олигофренией?
— Нет, — покрутил головой профессор. — Мы наслышаны, что с такими не работаете.
— Значит, всех и исцелю.
Немцы вытаращились на меня.
— И еще, — подбросил я хворосту в огонь. — У вас есть слепые дети?
— Вы и слепоту лечите? — изумился Вольф.
— Если сохранилось хоть немного зрения. Два-три процента.
Профессор переглянулся с управляющим.
— Поищем, — кивнул Шредер. — Сколько будет, не скажу, предстоит согласовать с родителями, но найдем.
На том и порешили. Управляющий раздал членам делегации конверты с командировочными. В номере мы с Викой посчитали – 150 марок на нос. Небогато, но хоть что-то.
— Завтра у нас напряженный день, — объявил на прощание Шредер. — А вот следующий в вашем распоряжении. Можете осмотреть город, посетить магазины, приобрести сувениры для родных. Или побывать, скажем, в варьете, посмотреть стриптиз, — улыбнулся он, показав вставные зубы.
— Никакого стриптиза, товарищи! — поспешил куратор, едва немцы удались. — Мы же советские люди.
Я едва не расхохотался. В прошлой жизни слышал историю. Группа советских туристов посетила Будапешт. Среди них, естественно, был куратор. Строго наблюдал, чтоб никто из группы не позволил себе лишнего, обличал загнивающий Запад и подпавших под его влияние венгров. На прощание хозяева отвели советских туристов в варьете. Полуголые девочки танцевали канкан. Помешать им куратор не мог, потому мрачно пил. Алкоголь снес ему тормоза. Подбежав к сцене, куратор принялся целовать девочкам ноги и хватать их за всякие места. Еле оттащили. Всю обратную дорогу в СССР ревнитель морали просидел, не поднимая головы…
Медицинская конференция – это скучно. Калька с партийных собраний в СССР. За столом на сцене – члены советской делегации, представители принимающей стороны, в зале – персонал клиники. Ее лучшие врачи, как сказали нам. Поначалу немцы смотрели на нас с любопытством, но потом заскучали. Было отчего. Воронов вспомнил, что он министр, и посвятил свой доклад успехам советской медицины. Цифры, факты, проценты. Где столько наковырял? На фига это немцам? Эстафету перенял Терещенко. Рассказал о своей клинике, замечательном персонале, который, не жалея сил… Пациенты все, как мухи, выздоравливают. Об отделении для детей с ДЦП только упомянул. Дескать, есть такое, и добилось выдающихся успехов. А каких именно, расскажет заведующая отделением.
Вика вышла к трибуне третьей.
— Только не вздумай про космические корабли, которые бороздят просторы Большого театра, — шепнул я. — Не уподобляйся своим начальникам, не то все уснут. Только цифры и факты.
Любимая не подвела. Сообщив дату создания отделения, численность персонала, назвала цифру излеченных детей.
— У меня все, — завершила доклад.
— Извините, фрау! — вскочил в зале какой-то растрепанный тип. — Я профессор Хоффман. Правильно ли я расслышал цифру? Три тысячи семьсот сорок восемь исцеленных детей?
— Именно так, гер Хоффман, — подтвердила Вика, выслушав перевод от Сережи.
— И все это за семь месяцев с небольшим? Силою четырех врачей и шести медсестер?
— С нами еще работает целитель, — улыбнулась любимая. — Ему и принадлежит главная заслуга. Я не включила его в число персонала, поскольку Михаил не состоит в штате клиники. Трудится как привлеченный специалист.
— Извините, фрау, но не верю! — заявил встрепанный. — Этого не может быть!
Он победным взором оглядел зал.
— Не спешите с выводами, герр Хофман, — встал я. — Во второй половине дня у вас будет возможность убедиться в правоте слов заведующей отделением. А теперь, дамен унд херрен, отпустите нас на обед. Есть очень хочется.