Арт глубоко затянулся сигаретой. У него дрожали руки.
– И тогда они принялись мурыжить меня. Уверен ли я, что не возвращался в кабинет? Чем я занимался после обхода? Действительно ли не видел Карен с прошлой недели? Я все никак не мог взять в толк, к чему эти вопросы.
– Ну и к чему же?
– В четыре часа утра мать Карен Рэнделл привезла ее в отделение неотложной помощи Мемориальной больницы. Карен истекала кровью и была в геморрагическом шоке. Не знаю, какие меры приняли врачи, только она умерла. И полиция думает, что вчера вечером я сделал ей аборт.
Я нахмурился. Все это не имело ни малейшего смысла.
– Почему они так уверены в этом?
– Не знаю. Я спрашивал, но они не говорят. Может, девчонка была в бреду и произнесла мое имя.
Я покачал головой.
– Нет, Арт. Полицейские боятся неоправданного ареста как чумы. Если они не смогут доказать обвинение, черт-те сколько людей останутся без работы. Ты – уважаемый профессионал, а не какой-нибудь забулдыга без друзей и без цента за душой. Ты можешь позволить себе нанять хорошего защитника, и они это знают. И если у легавых хватило духу арестовать тебя, значит, они думают, что дело – верняк.
Арт сердито взмахнул рукой:
– А может, они просто дураки.
– Дураки-то дураки, но не до такой степени, – возразил я.
– Как бы там ни было, я понятия не имею, что за улики они собрали.
– Ты должен это знать.
– Но не знаю. – Арт снова принялся вышагивать по камере. – Ума не приложу.
Я смотрел на него и гадал, когда лучше задать главный вопрос. Рано или поздно придется. Арт перехватил мой взгляд.
– Нет, – сказал он.
– Что – нет?
– Я этого не делал, и хватит на меня таращиться. – Арт уселся и забарабанил пальцами по койке. – Господи, как же хочется выпить.
– Забудь об этом.
– Ой, ради бога…
– Ты пьешь только по праздникам и очень умеренно, – напомнил я ему.
– Меня будут судить за характер и привычки или…
– Тебя вообще не будут судить, если ты сам этого не пожелаешь.
Арт фыркнул.
– Расскажи мне о Карен, – попросил я.
– Рассказывать почти нечего. Она пришла и попросила сделать аборт, но я отказался, потому что было поздно – четыре месяца. Я объяснил, почему не могу ей помочь: слишком большой срок и прервать беременность можно только чревосечением.
– И она смирилась?
– Вроде да.
– Что ты написал в истории болезни?
– Ничего. Я не завел карточку.
Я вздохнул:
– Это может выйти тебе боком. Почему ты так поступил?
– Потому что она не была моей пациенткой и не нуждалась в лечении. Я знал, что больше никогда не увижу ее, вот и не стал разводить писанину.
– И как ты собираешься объяснить это полицейским?
– Слушай, – вспылил Арт, – кабы я знал, что по милости этой бабы попаду за решетку, то и вел бы себя иначе.
Я закурил сигарету и откинулся назад, почувствовав затылком холод каменной стены. Мне уже стало ясно, что Арт попал в очень незавидное положение, и даже мелочи, которые при других обстоятельствах показались бы сущим пустяком, сейчас приобретали огромное значение.
– Кто направил ее к тебе?
– Карен? Наверное, Питер.
– Питер Рэнделл?
– Ну да. Он был ее лечащим врачом.
– Так ты даже не спросил?
Это было совсем не в духе Арта.
– Нет. Она пришла под конец рабочего дня, и я был уставший. К тому же она сразу взяла быка за рога. Чертовски прямолинейная девица, никаких тебе хождений вокруг да около. Выслушав Карен, я подумал, что ее прислал Питер, в надежде, что я все растолкую. Ведь делать аборт, вне всякого сомнения, было уже поздно.
– Почему ты так подумал?
Арт передернул плечами.
– Подумал, и все.
Галиматья какая-то. Арт наверняка темнил.
– А других дам из семейства Рэнделл к тебе не направляли?
– Ты о чем это?
– Отвечай.
– По-моему, это не имеет отношения к делу, – отрезал он.
– Как знать.
– Уверяю тебя.
Я вздохнул и запыхтел сигаретой. При желании Арт мог быть чертовски упрям.
– Ладно, – сказал я наконец. – Тогда расскажи мне о девушке.
– Что ты хочешь знать?
– Ты был с ней знаком?
– Нет.
– Случалось ли тебе помогать ее подружкам?
– Нет.
– Ты уверен?
– О, черт! Как я могу быть уверен? Но вряд ли: ей было всего восемнадцать лет.
– Понятно.
Вероятно, Арт был прав. Я знал, что он оперировал только замужних женщин лет тридцати и не связывался с молоденькими, разве что в исключительных случаях. Иметь дело со зрелыми матронами было гораздо безопаснее. Они мыслили более трезво и умели держать язык за зубами. Но я знал и другое: последнее время он стал делать больше абортов совсем юным пациенткам. Арт называл эти операции «выскабливанием соплей» и говорил, что помогать только замужним нельзя. Это, мол, дискриминация подростков. Разумеется, он шутил, но в каждой шутке…
– Как она выглядела, когда пришла к тебе? – спросил я. – Ты можешь описать ее?
– Славная была девушка. Хорошенькая, не дура, не плакса. Очень честная. Пришла, села, сложила руки на коленях и рассказала все как есть. Сыпала медицинскими терминами. «Аменорея» и прочее. Наверное, нахваталась от своей семейки.
– Она нервничала?
– Да, но ведь они все нервничают. Поэтому чертовски трудно проводить дифференциальную диагностику.
Действительно, при отсутствии менструаций, особенно у молодых девушек, надо делать существенную поправку на состояние их нервной системы. Задержки и другие нарушения цикла часто возникают по причинам психологического свойства.
– Это на пятом-то месяце?
– В придачу она прибавила в весе. Пятнадцать фунтов.
– Маловато для точного диагноза.
– Но достаточно для подозрения.
– Ты ее осматривал?
– Нет. Я предложил, она отказалась. Девица пришла делать аборт. Я сказал: нет, и она откланялась.
– Карен говорила о своих планах?
– Да, – ответил Арт. – Пожала плечами и сказала: ну что ж, придется сообщить предкам и обзавестись потомком.
– И ты решил, что она не станет обращаться к кому-нибудь другому?
– Вот именно. Девушка казалась такой умной и /смышленой. И, похоже, поняла, в каком она положении. В таких случаях я всегда стараюсь объяснить женщине, что безопасный аборт невозможен и ей придется свыкнуться с мыслью о грядущем материнстве.
– По-видимому, Карен передумала. Интересно, почему?
Арт усмехнулся:
– Ты когда-нибудь видел ее родителей?
– Нет, – ответил я и тотчас юркнул в приоткрывшуюся лазейку:
– А ты?
Но Арта так просто не проведешь. Он одарил меня вялой улыбкой умного и проницательного человека, отдающего дань чужой сообразительности, и сказал:
– Нет, никогда. Но наслышан о них.
– И чего же ты наслышан?
В этот миг вернулся сержант и с лязгом вставил ключ в замок.
– Время, – объявил он.
– Еще пять минут, – попросил я.
– Время!
– Ты говорил с Бетти? – спросил Арт.
– Да. Все хорошо. Я позвоню ей и скажу, что ты жив-здоров.
– Она волнуется.
– Джудит побудет с ней. Все утрясется.
Арт грустно улыбнулся:
– Извини за причиненное беспокойство.
– Никакого беспокойства, – я взглянул на стоявшего в дверях сержанта. – У них нет оснований задерживать тебя. К полудню ты выйдешь отсюда.
Сержант сплюнул на пол. Я пожал Арту руку и спросил:
– Кстати, где тело?
– Наверное, в Мемориалке. Или его уже увезли в городскую.
– Я выясню. Не волнуйся ни о чем.
Я вышел из камеры, и сержант запер дверь. В коридоре он не проронил ни слова, но, когда мы вошли в дежурку, сказал:
– Вас хочет видеть капитан.
– Хорошо.
– Ему не терпится малость поточить лясы.
– Что ж, ведите меня к нему, – ответил я.
3
Табличка на двери сообщала: «Отдел по расследованию убийств», а под ней на картонке печатными буквами было выведено: «Капитан Питерсон». Капитан оказался крепким коротышкой с седыми волосами, подстриженными под «ежик», движения его были проворными и точными. Когда Питерсон обошел вокруг стола, чтобы приветствовать меня, я заметил, что он хромает на правую ногу. Он даже не пытался скрыть этот изъян, а, напротив, подчеркивал его, громко шаркая носком по полу. Солдаты и легавые обычно гордятся своими увечьями. Нетрудно было догадаться, что Питерсон пострадал при исполнении служебного долга. Я попробовал угадать, что с ним стряслось. Скорее всего, нарвался на пулю: ножевое ранение в голень – большая редкость.
Хозяин кабинета протянул мне руку и сказал:
– Я капитан Питерсон.
– Джон Берри.
Рукопожатие было радушным, но глаза капитана смотрели холодно и пытливо. Он указал мне на кресло.
– Сержант говорит, что прежде не видел вас здесь, вот я и решил познакомиться. Мы знаем почти всех бостонских защитников по уголовным делам.
– Вы хотите сказать – судебных защитников?
– Разумеется, – покладисто ответил Питерсон. – Конечно, судебных.
Он выжидательно уставился на меня. Я молчал.
Наконец капитан спросил:
– Из какой вы фирмы?
– Не понимаю, почему вы приняли меня за юриста, – ответил я. – Сроду им не был.
Капитан прикинулся удивленным:
– Но у сержанта сложилось иное впечатление. Вы представились ему как адвокат.
– Да неужели?
– Вот именно. – Питерсон уперся ладонями в стол.
– Кто вам это сказал?
– Сержант.
– Значит, он что-то напутал.
Капитан откинулся в кресле и одарил меня любезной улыбкой, словно говоря: «Ладно, ладно, не будем суетиться по пустякам».
– Знай мы, что вы не адвокат, нипочем не разрешили бы вам свидание с Ли.
– Вероятно. Только никто не поинтересовался моим именем и родом занятий, никто не просил меня расписаться в книге посетителей.
– Полагаю, сержант был сбит с толку.
– Вполне оправданное предположение, если вспомнить, какой умница ваш сержант.
На лице капитана заиграла дурацкая улыбочка. Мне был знаком этот тип людей. Удачливый легавый, знавший, когда надо возмутиться, а когда разумнее проглотить обиду. Искусный дипломат, вежливый блюститель закона. Но лишь до тех пор, пока не почув