Завершив работу, «Незваный гость» отбыл, прихватив с собой бо́льшую часть добытого на Подачке железа. Мир, оставшийся после его визита, казался – если не считать очень правдоподобного нового кратера – совсем нетронутым, и даже общая масса его почти не изменилась, за вычетом того малого, что было потеряно при формировании кратера. Эти остатки теперь витали в космосе, подчиняясь законам гравитации, причем малая часть их, притянутая слабым гравитационным полем планетки, неожиданно стала идеальным прикрытием для облака чернотельных охранных устройств слежения и обнаружения.
Близ центра Подачки поместили наблюдавший за ней тихий Разум, спроектированный так, чтобы он наслаждался спокойной жизнью и в то же время испытывал гордость за свою малодеятельную, но ревностную службу по надзору за неисчислимым количеством оружия со скрытым наступательным потенциалом, который лучше было бы никогда не использовать.
Пятьсот лет назад далеким от реальности специализированным Разумам боевых кораблей, как и всем прочим, задали вопрос об их дальнейшей судьбе; те, кто избрал Хранение на Подачке, предпочли спать до тех пор, покуда в них не возникнет потребность, – они погрузились в долгий сон, зная, что пробуждение означает сражение и, возможно, гибель. Однако же все Разумы сошлись на том, что в отсутствие войны их следует пробудить лишь в том случае, если Культура примет решение о Сублимации. Пока же они дремали в темных залах, как гневные боги войны из далекого прошлого, тайно следящие за тем, чтобы настоящее было мирным, а будущее – надежным.
Разум Подачки оберегал их сон, слушал гулкую тишину и смотрел в расцвеченное пятнышками далеких солнц темное пространство космоса, вечно спокойный и несказанно довольный отсутствием всего, что представляло бы даже ничтожный интерес.
Подачка была предельно безопасным местом, а Гестре Ишмефиту нравились безопасные места. Тут было очень одиноко, а Гестра Ишмефит всегда стремился к одиночеству. Очень важное место, никому не известное, никого не интересующее и, наверное, не способное никогда никого заинтересовать. Это вполне устраивало Гестру Ишмефита – он был странным человеком и принимал это как данность.
Высокий, нескладный и неловкий, как подросток, несмотря на свои двести лет, Гестра Ишмефит всю жизнь чувствовал себя изгоем. Он подвергал свое тело переделкам (и какое-то время был красавцем), пытался сменить пол (ей не раз говорили, что она очень симпатичная), пробовал забраться подальше от родных мест (пересек пол-Галактики и поселился на орбиталище, совсем не похожем на его родину, но тоже приятном), пробовал свои силы в виртуальных грезах (по сценарию он, русалочий принц водяного корабля, доблестно сражался со злобным машинным роевым разумом и покорял сердце принцессы-воительницы из другого клана). Но, делая все это, он неизменно чувствовал себя неловко. Собственная красота была ему неприятна больше нескладности и уродства, так как тело казалось фальшивкой; то же самое было с превращением в женщину, только добавился еще и стыд, словно он обманом вселился в чужое тело; дальние путешествия в чужие края страшили необходимостью объяснять, зачем ему понадобилось покидать дом; жить дни и ночи напролет в виртуальном мире он считал неправильным, боясь погрузиться в вымышленную действительность так же глубоко, как русалочий принц в свою родную стихию, и окончательно лишиться связи с реальностью, которая даже в лучшие минуты была слабой, – сценарий вызывал неприятное ощущение, заставляя чувствовать себя рыбкой в чужом аквариуме, кружащей над облагороженными руинами замков. А под конец, к его великому разочарованию, принцесса-русалка сбежала к машинному роевому разуму.
Он попросту не любил говорить с людьми, не искал их общества и даже не думал о них как о личностях. Лучше всего он себя чувствовал в полном одиночестве – в это время его одолевало смутное и в целом приятное желание оказаться среди людей. Но как только все шло к тому, что желание будет удовлетворено, оно сменялось тошнотворным страхом.
Гестра Ишмефит был со странностями, хотя родился в самой обычной семье, у обычной здоровой матери и такого же отца, на самом обычном орбиталище, и рос в обычных условиях. По чистой случайности или из-за почти немыслимого сочетания характера и особенностей воспитания он превратился в такое существо, которого попросту не мог произвести на свет тщательно подправленный генотип Культуры. Моральные и психические отклонения в Культуре встречались реже, чем физические пороки развития.
Подправить невзрачную внешность или нарастить ненормально короткую ногу довольно просто, но, если дефект скрыт в самом человеке, все намного сложнее. Гестра неизменно принимал все как есть с невозмутимым спокойствием, и это озадачивало людей еще сильнее, чем присущая ему от рождения патологическая застенчивость. Почему бы не пройти курс лечения? – спрашивали его родственники и немногочисленные знакомые. Почему бы не избавиться от этой странной особенности, оставшись, насколько возможно, самим собой? Это нелегко, но вполне возможно, а к тому же безболезненно; процедура пройдет во сне; по пробуждении он ничего не вспомнит и заживет нормальной жизнью.
Его случай привлек внимание ИИ, дронов, людей и Разумов, которые интересовались такими вещами; желающие излечить Гестру Ишмефита чуть ли не в очередь выстраивались, – еще бы, это была весьма увлекательная и сложная задача! В конце концов всемерные усилия расположить его к себе, развеселить, обласкать, встряхнуть или же просто разговорить, дать совет, объяснить достоинства предлагаемых способов лечения и терапевтических упражнений так напугали беднягу, что он прекратил выходить на связь по терминалу и фактически стал затворником в семейном поместье, не в состоянии выразить словами свое желание – несмотря на все усилия окружающих, а точнее, из-за своих прежних попыток войти в жизнь общества, позволивших ему лучше понять себя, – остаться самим собой, не превращаясь в того, кем он стал бы, утратив единственное отличие от всех остальных людей, пусть даже оно казалось извращением.
Наконец решение было найдено – для этого пришлось вмешаться Разуму-Концентратору его родного обиталища. В один прекрасный день Гестру навестил дрон Контакта.
Гестре Ишмефиту всегда было легче общаться с дронами, чем с людьми, а этот автономник отличался не только деловитостью, но и учтивым обращением, и Гестра говорил с ним, пожалуй, дольше, чем с кем-либо еще за всю свою жизнь. Гестре предложили выбрать одну из множества должностей, на которых он мог трудиться один. Он выбрал работу, связанную с предельной отдаленностью от других, с крайним одиночеством, чтобы можно было счастливо грезить о невыносимом для него людском обществе.
В общем-то, это была синекура; ему с самого начала дали понять, что на Подачке делать совершенно нечего, там достаточно просто находиться. Он станет символом присутствия человека среди неподвижных боевых комплексов, свидетелем безмолвного надзора Разума над спящими машинами. Гестру Ишмефита полностью устраивало отсутствие всякой ответственности, и на Подачке он жил уже полтора века, ни разу не выбравшись оттуда, не приняв ни одного гостя и ни разу не почувствовав себя несчастным. А порой он считал себя почти счастливым.
Корабли выстроились в исполинских темных ангарах рядами, по шестьдесят четыре в каждом. Здесь не было защиты от ледяной космической пустоты, но Гестра обнаружил, что если притащить из жилых помещений всякий сор (упаковав в гелевое поле, чтобы не переохлаждался), выложить на промерзший пол и обдуть сжиженным кислородом из баллона, то можно развести костер – небольшой, но дающий достаточно тепла. Газовая струя рождала беловато-желтое пламя, над которым появлялись и быстро таяли облачка дыма и сажи; регулируя силу струи и меняя ее направление с помощью самодельного сопла, можно было получить пламя любой силы, от ярко сияющего до тускло-багрового.
Разуму это не особо нравилось, но других развлечений у Гестры не было, и к тому же он больше ничем не досаждал Разуму, который неохотно согласился с тем, что слабый жар костра не проникнет через восьмидесятикилометровую толщу железа и не вызовет на поверхности Подачки никаких изменений, а побочные продукты горения легко убрать и переработать. Поэтому раз в два-три месяца Гестра с чистой совестью предавался своему излюбленному занятию.
Сегодня он развел огонь из ветхих гобеленов, реликтов прошлых трапез, а еще древесной стружки и щепок, оставшихся от его любимого времяпровождения – изготовления моделей старинных парусников в масштабе 1:128.
Он осушил плавательный бассейн в своем жилище и превратил его в небольшую плантацию карликовых деревьев, использовав часть биомассы, оставленной ему и Разуму. Гестра рубил свой миниатюрный лес и распиливал стволы на дощечки, из которых вырезал мачты, палубы, реи, борта и прочие деревянные части судов. Были там и деревца с волокнистым лубом, из которого Гестра вил тонкие бечевки для оснастки кораблей, a стебли других растений давали волокно на пряжу – из нее он ткал парусное полотно на крошечных станках собственного изготовления. Железные и стальные детали кораблей создавались из руды, собранной здесь же, на Подачке. Гестра плавил металл в миниатюрной печи, очищая от примесей, и затем вытягивал лист на небольшом ручном протяжном стане, делал отливки в восковых и гипсовых формах и обрабатывал заготовки на микроскопических токарных станках. В другой печи он изготовлял тончайшие листы стекла для иллюминаторов и окон на корме – сырьем служил песок с пляжа у заброшенного бассейна. Биомасса систем жизнеобеспечения позволяла получить деготь для промазывания бортов и масло для смазки воротов, лебедок и других механизмов. Предметом особой гордости Гестры были бронзовые детали, переплавленные из старинного телескопа – прощального подарка матери, полученного (вкупе с ироническим напутствием, о котором Гестра давно предпочел забыть) в день, когда он сообщил о своем решении переселиться на Подачку. (Мать ныне пребывала на Хранении, судя