– Извольте обращаться ко мне по званию, профессор, – капитан Облачный Отсвет, – заявил Хам, подплывая ближе и зависая над скомканной блузкой на полу.
Ну и ночка выдалась!
– Вы серьезно? – спросила она; ей нестерпимо хотелось пукнуть, но она сдержала позыв, опасаясь, что Хам сочтет такое поведение оскорбительным.
– Совершенно серьезно, профессор. Хамы и Культура находятся в состоянии войны.
Она покосилась на брошь-терминал в изголовье кровати: новостной индикатор лихорадочно мигал, указывая на срочность сообщения.
– Наверное, об этом лучше поговорить с Концентратором, – нерешительно предложила профессор.
– Он окружен, но общаться с нами отказывается, – сказал Хам. – А вас объявили главным представителем, точнее – главным бывшим представителем Культуры на этом орбиталище. Профессор, я не шучу. На орбиталище установлены мины с антиматерией, так что, если понадобится, мы его уничтожим. А если вы и все жители орбиталища согласитесь с нами сотрудничать, то ваш мир избежит гибели.
– Облачный Отсвет, я отказываюсь от такой чести. Я…
Хам отвернулся и поплыл к окнам, но на полпути остановился.
– Отказ не принимается, – ответил он. – Как я уже сказал, главным представителем объявили вас.
– В таком случае я объявляю, что не признаю ваших полномочий и считаю ваши действия… – начала она.
Хам рванулся к ней и завис над кроватью. Профессор невольно вздрогнула. В спальне запахло чем-то… холодным и ядовитым.
– Профессор, это не академическая дискуссия и не салонная забава, – произнес Облачный Отсвет. – Вы – наши пленники, наши заложники, и ваши жизни вам больше не принадлежат. Чем скорее вы примиритесь с существующим положением дел, тем лучше. Я прекрасно понимаю, что вы не имеете никакого отношения к управлению орбиталищем, однако же существуют некоторые, пусть и бессмысленные формальности, которые необходимо соблюсти – что я и сделал. И, честно говоря, все остальное не имеет значения, поскольку у нас есть боеголовки с антивеществом, а у вас – нет. – Он снова отлетел к окнам и остановился. – Примите мои искренние извинения за доставленное беспокойство, и благодарю вас от себя лично и от имени всей команды моего корабля за радушный прием. Вечеринка нам очень понравилась.
Он улетел. Легкий ветерок взметнул занавески, золотившиеся в лучах солнца.
Профессор с удивлением ощутила лихорадочное биение сердца.
«Миротворец» будил один корабль за другим, рассказывая каждому одну и ту же историю: близ Эспери замечена Эксцессия, корабли делугеров притворяются кораблями Культуры, сотрудничество с Хамами, миссия исключительной срочности, подчиняйтесь мне или – в случае моей гибели – нашим союзникам-Хамам. Некоторые корабли реагировали подозрительно или, во всяком случае, озадаченно, однако же всех убедили подтверждения, полученные от «Без определенного места жительства», «Загара другого оттенка» и «Сторонней разработки».
«Миротворец» был сам себе противен. Он знал, что совершает нужное дело, но на простейшем, поверхностном уровне терзался обманом своих товарищей. Поначалу он убеждал себя, что все обойдется малой кровью, в худшем случае – гибелью горстки Разумов, но сознавал, что никаких гарантий нет. О своей задаче он размышлял годами, с тех самых пор, как семьдесят лет назад согласился на ее исполнение, и, хотя почти сразу понял, чем может обернуться дело, подспудно надеялся, что этого не произойдет. Теперь, когда пришло время приводить план в исполнение, «Миротворец», понимая, что назад не повернуть, начинал задумываться, не совершил ли ошибки. Нет, лучше считать, что решение изначально было верным, просто его исполнение вызывает малодушную брезгливость.
Он не ошибся. Он поступил правильно. Он непредвзято рассмотрел приведенные аргументы, убедился в их справедливости и, присоединившись к операции, где ему отвели значительную роль, исполнял требуемое: наблюдал за Хамами, изучал их историю, верования и культуру и мало-помалу проникся пониманием и сочувствием, даже сопереживал и в некотором роде восхищался ими, но одновременно в нем вызревала жуткая, холодная ненависть к их образу жизни.
В конце концов он пришел к выводу, что понимает Хамов именно потому, что сам чем-то на них похож.
Он ведь был боевым кораблем. В его конструкцию были заложены тяга к разрушениям, осознание жуткой красоты необъятного арсенала войны, любование кошмарными последствиями применения этого арсенала – разрухой и насилием, – но подобные наслаждения представлялись ему проявлениями инфантильной неуверенности в себе. По многим критериям – прежде всего по изощренной, отточенной чистоте своего предназначения – боевые корабли были самыми совершенными артефактами, созданными Культурой, однако же оценка эта свидетельствовала об определенной скудости нравственного мировоззрения. В полной мере оценить красоту оружия можно было, лишь признав узость взглядов, близкую к моральной слепоте, то есть фактически повинившись в собственной глупости. Оружие – да и вообще ничто – не существует обособленно. Оружие, как и все остальное, можно оценить лишь по производимому эффекту, по внешним последствиям его применения, по месту, занимаемому им во Вселенной. В этом смысле любовь к оружию, равно как и любование оружием, – весьма трагические чувства.
«Миротворец» полагал, что понимает Хамов. Да, их считали заносчивыми безудержными гуляками с дурными привычками, однако же они не проявляли бессмысленной жестокости в своем стремлении к более благообразным и даже достойным уважения забавам; в общем, они не были законченными мерзавцами.
Они упивались жестокостью. Жестокость была смыслом их жизни, но они не предавались жестокости бездумно, а вполне отдавали себе отчет в том, что творят зло – среди себе подобных и среди других. Это доставляло им наслаждение; в этом заключалась их цель. Все остальное – буйная веселость, грубоватая жизнерадостность – отчасти возникло по воле случая, отчасти же являлось изощренной, хитроумной уловкой для отвода глаз; так очаровательный малыш осознает, что его невинная улыбка заставляет взрослых прощать ему любые прегрешения.
«Миротворец» с превеликой неохотой дал согласие привести в исполнение план, который теперь приносил плоды. Из-за его действий погибнут разумные существа и Разумы. Миллиарды смертей. Массовое уничтожение. Парализующий ужас. Корабль лгал, изворачивался и в общем, по мнению почти всех своих сородичей, поступал бесчестно, прекрасно сознавая, что его имя навеки станет синонимом подлости, предательства и скверны.
И все же он, убежденный в настоятельной необходимости своих поступков, упорствовал в этом убеждении, дабы не проникнуться горькой ненавистью и гадливым отвращением к самому себе.
Пробуждая очередной корабль, он уверял себя, что Эксцессия все исправит, и, хотя сознавал щемящую иронию этой мысли, отказываться от нее не хотел. Быть может, Эксцессия и есть окончательное решение. Быть может, ради нее и стоит всем рискнуть. Быть может, она принесет умиротворение. Как сладко надеяться, что, быть может, все будет прощено и забыто, что повод к войне породит мир… «Ага, размечтался», – саркастически подумал корабль и, поразмыслив, с некоторой охотой расстался с заманчивым, но, в сущности, дурацким заблуждением.
Сделанного не воротишь. Слишком многого уже не исправишь. Разум Подачки, не желая подчиняться чужой воле, предпочел саморазрушение; человек – единственное разумное существо, оставшееся на базе, – погиб, а обманутые корабли вот-вот помчатся навстречу своей участи, которая наверняка обернется их уничтожением, и лишь будущее покажет, кто или что разделит их судьбу. А в разразившейся войне «Миротворцу» предстояло сыграть отведенную ему роль.
Еще один Разум боевого корабля выплыл из гибернации.
…Близ Эспери замечена Эксцессия, корабли делугеров притворяются кораблями Культуры, сотрудничество с Хамами, миссия исключительной срочности, подчиняйтесь мне или – в случае моей гибели – нашим союзникам-Хамам. Это подтверждают сообщения, полученные от всесистемника «Без определенного места жительства», ЭКК «Загар другого оттенка» и среднесистемника «Сторонняя разработка»…
Модуль Скопелль-Афранки, забросив неотложные дела, погрузился в симуляцию своего злосчастья.
За два года пребывания в Божьей Дыре Генар-Хофен так и не догадался о романтическом и несколько сентиментальном нраве модуля (впрочем, Скоппель-Афранки это тщательно скрывал, опасаясь насмешек). Сейчас модуль воображал себя кастеляном посольской крепости в мятежном городе варваров, вдали от цивилизованной родины – человеком мудрым и рассудительным, своего рода воином-философом, который, будучи лучше самих посланников осведомлен об истинном положении дел за стенами миссии, отчаянно надеялся, что его воинскому мастерству применения не найдется. Увы, теперь, когда варвары вплотную подступили к крепостным воротам, ясно было, что крепость вскоре падет и все посольские сокровища окажутся в жадных руках врагов.
Бросив с парапета последний взгляд на орды варваров, кастелян отправился к себе в покои. Оборона крепости его вмешательства больше не требовала – немногочисленные защитники из последних сил отражали яростные атаки врага, а лазутчики, отправленные в город по тайным тропам, будут строить козни варварам и после неминуемого падения крепости. Кастеляну осталось принять единственное – последнее и самое важное – решение.
Он уже достал из потайного шкафа конверт, взломал сургучную печать и прочел скупые строки на листе. Приказано уничтожить. Он так и предполагал, однако же все равно это потрясло его до глубины души.
Как это произошло? Почему? Впрочем, при поступлении на службу его предупреждали о такой возможности, но никогда прежде он не представлял, что настанет день, когда придется делать выбор: покрыть себя бесчестьем, унизительно сдавшись врагу, или принять смерть от своей руки.
Нет, на самом деле выбор был изначально ясен. Считайте это издержками воспитания, если угодно. Кастелян с сожалением оглядел свои скромные покои, где все напоминало о родине: книги, одежда, милые сердцу безделушки… отражение его сокровенной сущности, тех высочайших принципов и соображений, которые в свое время подвигли его избрать местом службы этот отдаленный аванпост, а теперь требовали единственно возможного выбора между поражением и смертью. И все же ему предстояло решиться еще на один, горчайший шаг.