– Вот-вот, – хмыкнула Бир. – На твоем попрактикуемся, с моим будет легче управляться.
– Ах вот ты как! – Даджейль шутливо хлопнула ее по плечу, и Бир усмехнулась.
Отношения Бир и Даджейль именовали Обоюдностью. Подобные связи были обычны для тех, кто может по желанию менять пол; вот уже несколько тысячелетий такой способностью обладали практически все люди Культуры. Для превращения из женщины в мужчину или наоборот требовалось около года; этот безболезненный процесс инициировался простым усилием мысли, примерно так же, как Даджейль проверяла состояние зародыша. Человек погружался в транс и отыскивал в сознании свой настоящий образ, а затем мысленно придавал ему облик противоположного пола. После выхода человека из транса организм приступал к процессу конверсии, заставляя эндокринную систему посылать соответствующие вирусные и гормональные сигналы.
Спустя год женщина, способная к зачатию и деторождению, становилась полноценным мужчиной, способным к продолжению рода. В Культуре почти каждый человек раз в жизни сменял пол, хотя далеко не каждый, приняв женское обличье, решался забеременеть. Как правило, многие возвращались к своему первоначальному полу, хотя некоторые продолжали менять его всю жизнь; были и те, кто избирал андрогинную форму существования, считая ее наиболее приемлемой в силу своей уравновешенности.
Очевидно, что взаимоотношения, особенно длительного характера, между людьми в обществе, где средний срок жизни составлял как минимум триста пятьдесят лет, весьма отличались от тех, которые считались нормой на ранних этапах развития цивилизаций, положивших начало Культуре. Пожизненная моногамия, не будучи уникальным явлением, в Культуре встречалась крайне редко. Обычно – но опять же не всегда – партнеры оставались вместе на время, необходимое для воспитания ребенка. Среднестатистического ребенка связывали тесные узы с матерью; он знал своего отца – если, конечно, не появился на свет в результате клонирования материнских клеток, с примесью (или без) суррогатного генетического материала, произведенного матерью взамен отцовских генов, – но самые близкие отношения устанавливались внутри близкородственной семейной группы, между племянниками, дядями и тетями, обычно жившими в том же особняке или поместье.
Некоторые взаимоотношения все-таки выдерживали проверку временем; партнеры, чтобы подчеркнуть свою созависимость, часто синхронизировали смену пола, получая возможность играть то одну, то другую роль в половом акте. Пара производила на свет ребенка, а затем, когда женщина становилась мужчиной, а мужчина – женщиной, они зачинали другое дитя. Процессом можно было управлять по своему усмотрению, поскольку унаследованные генетические трансформации позволяли осуществлять прецизионный контроль репродуктивной системы.
В Культуре женщина могла забеременеть, а потом, до перемещения оплодотворенной яйцеклетки из яичников в матку, запустить процесс преобразования себя в мужчину. Оплодотворенная яйцеклетка переставала развиваться, но не поглощалась и не исторгалась организмом, а впадала в своего рода гибернацию – не делилась, а сохранялась в яичниках. При смене пола яичники преображались в тестикулы, но – благодаря сложным способам клеточной изоляции и терапии – оплодотворенная яйцеклетка сохраняла жизнеспособность и не изменялась до тех пор, пока орган, возникший из яичников, продуцировал сперму, необходимую для осеменения женщины, которая в период пребывания мужчиной произвела первоначальное оплодотворение. Затем мужчина, некогда бывший женщиной, снова менял пол. Если женщина, бывшая мужчиной, также задерживала развитие оплодотворенной яйцеклетки, то можно было синхронизировать дальнейшее развитие обоих эмбрионов и рождение детей.
Этот долгий и утомительный процесс многие считали самым прекрасным и совершенным способом выразить свою любовь к другому, однако некоторые полагали его вульгарным и даже отталкивающим.
Как ни странно, до встречи с Даджейль Генар-Хофен совершенно искренне придерживался последнего мнения. За двадцать лет до того, еще сопливым подростком, он твердо решил всю жизнь прожить мужчиной; в общем-то, он понимал, что смена пола полезна и чем-то даже привлекательна, но считал ее проявлением слабости.
Встреча с Даджейль заставила Бира пересмотреть свои убеждения.
Они познакомились на борту экспедиционного корабля Контакта «Новообращенный».
Даджейль отслужила в Контакте почти двадцать пять лет и контракт возобновлять не собиралась, а Генар-Хофен заключил с Контактом свой первый договор – на десятилетний срок, с возможным продлением. Он был юным повесой, она – недосягаемой взрослой женщиной. Завербовавшись в Контакт, Генар-Хофен намеревался соблазнить как можно больше женщин и претворял свои намерения в жизнь самозабвенно и с завидной целеустремленностью.
На «Новообращенном» Генар-Хофен рьяно приступил к привычному обольщению женской части экипажа… и обломался о Даджейль Гэлиан.
Дело было не в том, что она отказалась с ним переспать; к отказам (по самым разнообразным причинам) он привык и нисколько не обижался, а, наоборот, поддерживал с отказницами дружеские отношения даже дольше, чем с постельными партнершами. Однако же Даджейль без обиняков заявила, что находит его привлекательным, но в постель приглашать не станет, поскольку он ведет слишком беспутный образ жизни. Генар-Хофен, сочтя это объяснение маловразумительным, пожал плечами и продолжил развлекаться.
Они стали друзьями. Лучшими друзьями. Они превосходно поладили. Генар-Хофен полагал, разумеется, что их дружеские отношения постепенно приведут к сексу, но этого не происходило, хотя он не понимал почему и даже находил это противоестественным; по его мнению, секс с новой партнершей служил прекрасным завершением любой вечеринки, веселой пирушки или спортивных состязаний.
Даджейль утверждала, что подобное разнузданное поведение разрушает его личность. Он ее не понимал, считая, что в каком-то смысле его разрушает сама Даджейль. Он по-прежнему увивался за женщинами, но так часто искал встреч с ней – они ведь стали лучшими друзьями, а вдобавок он поклялся себе завоевать ее любой ценой, – что совсем забросил насыщенную программу обольщений, ухаживаний и заигрываний; на других женщин, заслуживавших или искавших его внимания, времени просто не оставалось.
Она говорила, что он разбрасывается – строго говоря, даже не разрушает себя, а попросту тормозит свое развитие, продолжая оставаться наивным, инфантильным подростком, для которого количество важнее качества; вдобавок неотвязное желание все собрать, пересчитать, перенумеровать, разложить по полочкам, классифицировать и каталогизировать свидетельствует о незрелости его характера. Его личность, его внутренняя сущность, полностью не раскроется до тех пор, пока он не избавится от навязчивого инфантилизма, выраженного в компульсивном стремлении к обладанию путем непосредственного проникновения в плоть.
Он настаивал, что ни от чего избавляться не желает: ему и так хорошо. И вообще, беспутный образ жизни ему нравится и он готов продолжать в том же духе до самой старости, хотя и сознает, что за отпущенные ему триста с лишним лет он, наверное, все-таки изменится. Когда-нибудь… Когда-нибудь он успеет и повзрослеть, и развить личность, и раскрыть свою внутреннюю сущность. Все устроится само собой, и насиловать себя незачем. А коль скоро процесс взросления предполагает пресыщение плотскими утехами, то, исходя из соображений высокой морали, Даджейль просто обязана ему в этом помочь как можно скорее, вот прямо сейчас…
Как обычно, его ухаживания она отвергла и заявила, что он так ничего и не понял. Проблема заключалась не в том, что он бездумно расходовал ограниченный запас сексуальной энергии, а в том, что его самовозобновляющийся комплекс поглощал потенциальные возможности дальнейшего личностного роста. Даджейль стала необходимой ему константой – или одной из констант, потому что появление других было неизбежно; она не питала иллюзий на этот счет. Тем не менее пока что именно она стала подводной скалой, о которую разбивался поток его турбулентной страсти; именно она была уроком, который ему необходимо затвердить.
Оба специализировались в одной области науки – экзобиологии. Слушая Даджейль, Генар-Хофен недоумевал, отчего между особями, принадлежащими к одному и тому же виду, возникает непонимание большее, чем между представителями совершенно чуждых форм жизни, и почему соплеменники в теории мыслят сходным, а на поверку – абсолютно непостижимым образом. Он изучал чужацкие виды, исследовал их, проникал (ха!) куда угодно – под кожу, под панцирь, в позвоночные столбы, хорды или мембраны – и так или иначе добивался понимания; он досконально постигал их образ мышления, их мировосприятие, их реакции на окружение и даже предугадывал их желания – и по праву гордился этим талантом.
По его мнению, именно разительное отличие исследователя от изучаемой им чуждой формы жизни помогало проникнуться ее образом мышления. Близость к себе подобным, к тем, кто на девяносто девять процентов схож с остальными, не позволяла отстраниться, рассмотреть проблему под иным углом; любая попытка контакта пробуксовывала, не создавала зацепок, не предоставляла возможности ни проникнуть, ни проникнуться. Разочарование следовало за разочарованием.
И тут появилась долгосрочная вакансия: пятилетние исследования на планете Телатурьер, населенной водными существами – ‘ктиками, как они себя называли, – которых Культура планировала продвинуть в развитии. Работу на планете, а не на борту корабля обычно предлагали сотрудникам Контакта, выразившим желание завершить свою карьеру; пост этот как нельзя лучше подходил Даджейль. Предполагалось, что на планете будет только она и, может быть, еще один ее коллега и все пять лет она проведет в окружении ‘ктиков. Разумеется, планету будут периодически посещать исследовательские экспедиции, но ненадолго; миссия заключалась в установлении тесных личных контактов с ‘ктиками и требовала полной отдачи. Даджейль предложила свою кандидатуру, и Контакт утвердил ее назначение.