Бир отыскала запись, сделанную автономной камерой, и уничтожила ее.
IX
В первую же ночь на борту, пока Генар-Хофен спал, «Серая зона» что-то сделала с его глазами. Наутро его разбудил птичий щебет, шум далеких водопадов и легкий аромат древесной смолы; одна стена каюты превратилась в окно с видом на поросшие лесом вершины горного кряжа. Мозг сохранил смутное воспоминание о чем-то необычном, не то реальном, не то воображаемом, но, как только Генар-Хофен проснулся окончательно, воспоминание пропало. В глазах на миг помутилось, потом четкость зрения вернулась. Он вспомнил, что вчера корабль предложил внедрить ему нанотех-импланты. Глаза чуть пощипывало. Генар-Хофен утер слезы. Все было нормально.
– Корабль? – окликнул он.
– Да? – отозвалась каюта.
– Импланты на месте? – спросил он.
– Да. У вас в черепе модифицированное нейрокружево; самонастройка займет сутки, не больше. Я отрегулировал работу ваших внутренних систем коррекции, а то они слишком долго со зрительной корой возились. Вы недавно голову ушибли?
– Да. Выпал из экипажа.
– Как глаза?
– Сначала немного слезились и зрение было нечетким, но теперь все в порядке.
– Чуть позднее, если не возражаете, мы с вами проведем симуляцию предстоящего контакта с контрольной системой Хранилища «Спального состава».
– Договорились. А когда мы с ним встретимся?
– По графику. До вашей высадки на борт «Спального состава» осталось четыре дня.
– Великолепно. А на войне что творится?
– Ничего особенного… Вас что-то конкретное интересует?
– Нет, просто любопытствую, – ответил Генар-Хофен. – Может, какое-то масштабное сражение произошло или Хамы еще один круизный корабль захватили…
– Я вам не новостная служба. Терминал у вас есть, советую им воспользоваться.
– Спасибо за помощь, – недовольно буркнул Генар-Хофен, встал с постели и, размышляя о неслыханной грубости корабля, отправился на поиски завтрака.
В столовой он включил терминал и запросил голопроекцию своего любимого новостного канала Культуры. После дерзких нападений Хамов на орбиталища и круизные корабли Культура пока не наносила ответного удара, но ширились слухи о мобилизации (к сожалению, сведений об этом у новостной службы оказалось удручающе мало); установилось сравнительное затишье. Когда началась развлекательная передача, в которой объяснялось, как с первой встречи завоевать расположение и доверие Хамов, Генар-Хофену вдруг ясно вспомнился ускользавший ранее сон.
X
Среди ночи Бир проснулась. Над ней стояла Даджейль, сжимая обеими руками нож для подводной охоты; широко раскрытые глаза смотрели в никуда, лицо опухло от слез. Окровавленный клинок… Что она с собой сделала? Внезапно Бир резанула боль. Первой реакцией организма было отключить болевые ощущения, но теперь, когда Бир проснулась, боль накатила с новой силой: не агония, которую испытал бы обычный человек, а всего лишь глубокое осознание обширной травмы, свойственное любому цивилизованному существу, когда нет необходимости страдать от жестокой боли.
Бир пыталась понять, что с ней сделали. Что? В ушах гул. Вся постель в крови. В ее крови. Живот распорот. Вскрыт. Влажно поблескивает что-то зеленоватое, багряное, желтое. Толчками изливается алое. Шок. Массивная кровопотеря. Что еще сделает Даджейль? Бир вжалась в постель. Значит, вот как все кончается.
Какой ужас. Такое чувство, что все системы глохнут. Тело немеет. Приток крови к мозгу увеличивается, создавая запас кислорода, чтобы как можно дольше остаться в живых, хотя все системы жизнеобеспечения уже отключились. Ее еще можно спасти, в башне есть медицинская аппаратура, но Даджейль стояла оцепенев и смотрела на Бир безумным взглядом, будто во сне или в гормональном передозе. Стояла и смотрела, как Бир умирает.
Вообще-то, все логично. Круг замкнулся. Женщины. Проникновение. Он этим жил. Теперь он из-за этого умрет. Теперь он(а) умрет, и Даджейль поймет, что он ее и вправду любил.
Какой в этом смысл?
«Какой?» – спросила она мужчину, которым некогда была.
Он молчал; нет, он не умер, но сейчас его не было. Она была предоставлена самой себе. Она умрет в одиночестве. От руки той единственной женщины, которую он(а) любил(а).
И какой в этом смысл?
…Я тот, кем был всегда. Я гордился своей мужской силой, упивался ею, а на самом деле просто любовался своим «я».
Нет. Нет. Нет уж, не добьешься!
Бир зажала жуткий, тяжелый лоскут плоти и, путаясь в окровавленной простыне, сползла с дальнего конца кровати; побрела в ванную, запихивая в живот вываливающиеся внутренности. Краем глаза она следила за Даджейль, которая замерла у опустевшего ложа, будто зачарованная неким призрачным видением.
Бир оскользнулась на залитых кровью ногах, ударилась о дверной косяк и, едва не потеряв сознание, ввалилась в пастельное благоухание ванной комнаты. Дверь захлопнулась. Бир, обессилев, опустилась на колени. Гул в ушах перерос в рев, зрительное восприятие сузилось до крошечной точки. Густой, резкий запах крови внушал безотчетный страх.
Воротник срочной медицинской помощи лежал в аптечке, предусмотрительно размещенной в нижнем шкафчике, чтобы до нее можно было дотянуться ползком. Бир нацепила воротник и свернулась на полу, закрывая руками распоротый живот, окровавленную пуповину и алое полотнище плаценты. Послышался какой-то свист и шипение, шею защипало.
Лежать скорчившись не было сил, и Бир в изнеможении растянулась на теплых, скользких от крови плитках пола.
XI
Ему приснилась Зрейн Трамов. Она вставала с ложа, усыпанного лепестками роз. Невесомые лепестки мазками стыдливого румянца льнули к обнаженной розовато-смуглой коже. Зрейн Трамов облачилась в светло-серый мундир и взошла на мостик, обмениваясь кивками и приветствиями с членами экипажа, сдававшими или принимавшими вахту. Капитан надела хрупкую скорлупку индукционного шлема и внезапно – в мгновение ока – очутилась в открытом космосе.
Вокруг простиралась бескрайняя, обволакивающая тьма, незамутненная вязкая пустота пространства, заполнившая собой весь спектр восприятия бесконечным предчувствием благодати и бессмысленности, слившихся воедино. Зрейн Трамов, посмотрев на звезды и галактики, плывущие в далекой пустоте, остановила взгляд на странной звезде.
Загадка.
В такие моменты Зрейн Трамов остро ощущала глубочайшее одиночество, которым полнилось не только непостижимое, почти совершенно пустое пространство, но и вся ее жизнь.
У кораблей странные имена… Поговаривали, что есть корабли «По вине моей матушки» и «По вине твоей матушки». Похоже, это распространенная отговорка (интересно, уж не нарочно ли командование, с присущим ему специфическим чувством юмора, доверило самой Зрейн корабль с весьма выразительным именем). Винила ли она свою матушку? Наверное… В принципе нехватки любви в детстве она не ощущала, хотя в то время ей неосознанно хотелось большего и даже сейчас казалось, что, в сущности, ее детские годы были лишены того, что требуется некоторым детям; иначе говоря, внимания тетушек было недостаточно. Среди ее знакомых было немало тех, кого воспитали не биологические родители, и все они жили вполне счастливо. А вот ей чего-то не хватало. Она давно примирилась с мыслью, что это чувство необоснованно, что в какой-то степени она сама виновата в его возникновении, хотя и в силу причин, от нее никоим образом не зависящих.
Ее мать, разрешившись от бремени, предпочла остаться в Контакте и вернулась на свой корабль вскоре после того, как девочке исполнился год.
Тетушки окружили ее любовью, заботой и лаской, но Зрейн так и не смогла – из благодарности или от отчаяния – рассказать им ни о горькой пустоте внутри, ни о том, как она рыдала по ночам, не находя слов для выражения этого щемящего чувства.
Наверное, ее насущную потребность в родительском внимании мог бы восполнить отец, но его роль сводилась к тому, что время от времени он навещал дочь, играл с ней и другими детьми, произносил ласковые слова, но при этом оставался посторонним человеком, который, как и остальные дядья, относился к дочери с равнодушной, в чем-то напускной благожелательностью и натужной добротой (поначалу Зрейн ощущала это инстинктивно, а позднее, после многих лет самообмана, – осознанно); безусловно, он ее по-своему любил и визитами не тяготился, так что она испытывала к нему безотчетную теплоту, но все же еще ребенком – задолго до того, как ей стали понятны истинные намерения и желания взрослых, – она догадалась, что частота и длительность его посещений объяснялись не столько заботой о дочери, сколько чувствами, которые он питал к некоторым тетушкам.
Мать возвращалась и снова улетала, ее приезды вызывали у обеих странную, болезненную смесь любви и яростного неприятия друг друга. Впоследствии, утомленные и смущенные этими изматывающими эпизодами, мать с дочерью, отказавшись от дальнейших попыток установить личную близость, заключили шаткое перемирие.
Когда мать наконец-то вышла в отставку, то стала чем-то вроде подруги – не самой близкой; у обеих имелись подруги и лучше.
В общем, Зрейн Трамов проводила жизнь в одиночестве, подозревая – нет, будучи почти уверена, – что так продлится до конца ее дней. В этом заключался источник ее разочарований (впрочем, она старалась не предаваться жалости к себе) и тайного стыда, поскольку в глубине души таилась неутоленная потребность в спасителе (мужского пола, уж если начистоту), который избавил бы ее от невыносимой пустоты существования и от неизбывного одиночества. Она никогда и никому в этом не признавалась и в то же время чувствовала, что и люди, и машины в ее окружении каким-то образом догадываются о ее возвышенной, хотя и невыносимо тягостной участи.
Она надеялась сохранить это в тайне, но слишком хорошо понимала, как обширны познания и опыт тех, кто властвует над ней самой и над ей подобными. Человек беспомощен перед таким интеллектом; да, с ним можно достичь некоторых договоренностей или прийти к определенным соглашениям, но никому не под силу превзойти или перехитрить этот интеллект; приходится признать, что ему ведомы все твои секреты, и надеяться, что это знание не будет использовано во зло. Ее страхи, потребности, уязвимые места, компенсаторные стремления и амбиции будут взвешены, исчислены и затем использованы, применены по назначению, а потому нет нужды противиться этому взаимовыгодному соглашению, в котором обе стороны получали желаемое; командование приобретало целеустремленного и ревностного исполнителя, а Зрейн Трамов предоставлялась возможность заслужить одобрение и проявить себя в деле.