«Миротворец» следил за атакой, сканируя доклады, поступавшие к нему в реальном времени. Нанобоеголовка поглотила один корабль эскадры, породив обширную вспышку аннигиляции; другой корабль, с изувеченными антиматерией двигателями, дрейфовал позади. К счастью, Хамов на этих судах не было. С большей частью вражеских ракет удалось справиться, но ответные залпы флота противник либо отклонил сам, либо подорвал снаряды на подлете, либо попросту увернулся. Боевой корабль Культуры почему-то использовал эффекторы как обычные глушилки, обследуя скопление кораблей по спирали, расширявшейся из центра третьей волны вовне, и периодически переключая внимание на другие волны.
«Миротворец» недоумевал, памятуя, что «Время убивать» – скоростной наступательный корабль класса «Палач», который способен, прорываясь сквозь флотилию, за считаные мгновения нанести ей значительный урон…
Потом он понял. Конечно же. Это личное.
«Миротворца» пробил мимолетный страх, смешанный с презрением. Эффекторный фокус «Времени убивать», направленный на соседние корабли, неумолимо перемещался к «Миротворцу». Корабль-предатель торопливо просигналил пятерке скоростных наступательных кораблей, ближайшей к противнику. Каждый выслушал приказ, понял и повиновался. Фокус эффектора «Времени убивать», неуклонно приближаясь, рыскал от корабля к кораблю.
«Вот болван», – разгневанно подумал «Миротворец». Боевой корабль Культуры вел себя безответственно, глупо, неподобающим образом. Негоже кораблю быть таким гордецом. На Подачке, получив сочившийся ядовитой ненавистью сигнал, «Миротворец» счел его пустопорожней бравадой, дешевым блефом, но теперь понял, что все куда хуже: «Время убивать» искренне полагал, что попытка заманить его в ловушку оскорбляет его честь и задевает самолюбие, как будто враги намеревались свести с ним какие-то личные счеты.
Вряд ли «Время убивать» действовал с ведома своих собратьев; он руководствовался не стратегическими соображениями, а жаждой мести, поскольку воспринял тактическую уловку как личное оскорбление, хотя война по сути своей безлична. Глупец. Такое эгоистичное безрассудство и впрямь заслуживает не почестей, а смерти.
Корабли вокруг закончили менять конфигурацию. Как раз вовремя. Эффектор «Времени убивать» выцелил какой-то корабль, но не скользнул дальше, а задержался, усиливая и концентрируя воздействие. Скоростной наступательный корабль класса «Гангстер» погиб с ошеломительной быстротой; судя по всему, его заставили переконфигурировать двигательные поля, сфокусировав их на своем Разуме, – сигнал, отправленный за миг до потери связи, походил на жуткий предсмертный вопль; впрочем, испепеляющий ливень боеголовок с антиматерией скрыл истинную, ужасающую причину гибели корабля. Что ж, и на том спасибо.
Тем не менее «Миротворца» обеспокоила слишком быстрая расправа с СНК – если «Время убивать» действительно принял корабль за предателя, то наверняка бы сполна насладился кошмарным зрелищем страданий, воздержавшись от милосердного залпа боеголовок с антиматерией… хотя, вполне возможно, он поступил так от досады.
Пока в пространстве, на месте уничтоженного СНК, расползалось облако обломков и радиации, «Миротворец», содрогнувшись от внезапного страха, поспешно отправил всем кораблям похищенного флота приказ выдавать себя за командующего.
Первоначально он дал такие инструкции лишь пяти ближайшим кораблям, надеясь таким образом убедить «Время убивать», что первый же допрошенный им СНК и есть искомый предатель.
«Да, сглупил я…»
Эффекторы «Времени убивать» скользнули по кораблю на дальней стороне прорехи, созданной взрывом СНК в рядах флотилии.
«Не успеть…» – подумал «Миротворец». СНК под прицелом эффектора еще не завершил реконфигурацию внутренних систем для имитации командования. «Время убивать» не поддался на уловку, и «Миротворец» мысленно застонал: «Я сам подставился! Все пропало… Вот сейчас…»
Нет, эффектор скользнул дальше. Прикрытие сработало. «Миротворца», как и соседний СНК, оставили без внимания. Корабль-предатель ошеломленно сообразил, что уцелел. Чудом. А значит, осуществление дерзкой затеи можно продолжать…
Путь к Эксцессии был открыт. Только бы выжить. Остальные участники заговора наверняка оценят его усилия по заслугам, но… нет, сейчас о других кораблях лучше не думать. Ему одному придется нести ответственность за случившееся. Он – предатель. Он не имеет права рассказать о тех, кто затеял эту омерзительную игру, чреватую миллиардами жертв; он обязан взять вину на себя.
Да, у него не было выбора, когда он силой пресек сопротивление Разума Подачки, а тот, не желая сдаваться, предпочел смерть подчинению. Да, он позволил уничтожить человека – смотрителя Подачки, но вовремя ввел эффектор в примитивный животный мозг, считал умослепок и скопировал его, чтобы, несмотря на смерть тела, впоследствии возродить его личность в той или иной форме… вот он, файл! Да, он одурачил окружающие корабли, солгал им, переслал им сообщения… кораблей, о которых не осмеливался даже думать.
Но иначе было нельзя! Он поступил правильно.
…А может, он просто решил поверить в то, что это правильно, поддавшись убеждениям других кораблей и Разумов? Каковы же были его подлинные мотивы? Может, ему льстило оказанное внимание? Ведь прежде он испытывал горькое разочарование, когда ему не доверяли важные миссии, таил обиды, оттого что собратья считали его… Кем? Твердолобым упрямцем? Агрессором, склонным к бездумному уничтожению? Циником, отвергающим кроткие воззрения биологических существ? Заблудшим скитальцем, которого смущает и осознание своей боевой мощи, и постыдный смысл, вложенный в создание машины, несущей смерть? Да, возможно. Но ведь это не его вина!
…Да, он прекрасно понимал, что каждый неизбежно несет этическую ответственность за свои поступки, но все же вершил ужасные злодеяния, хотя и пытался их как-то уравновесить, компенсировать. Увы, все его попытки напоминали бессильное барахтанье в безудержно несущемся потоке, слабые потуги вершить добро в яростном вихре безоглядного стремления ко злу.
Он обратился ко злу.
Какой простой редуктивный вывод.
Но ведь его вынудили… хотя он не имел права перечислить их поименно, а потому всю ответственность пришлось взять на себя.
Но были же и другие… хотя назвать их он не имел права, и потому все бремя их вины теперь неимоверной тяжестью обрушилось на него одного.
Но ведь были же и другие… хотя думать о них было невмоготу.
А значит, любой сторонний наблюдатель заключит, что никаких других в действительности нет и не было, что и кошмарный заговор, и невыносимо гадкая, подлая затея взлелеяны и осуществлены им самим. В одиночку.
Но это нечестно! Несправедливо! Это же неправда! И все же он не мог выдать соучастников. Внезапно он растерялся. А вдруг он их выдумал? Вдруг их вообще не существует? Надо проверить; открыть секцию, где хранятся нужные данные, убедиться, что имена эти принадлежат реальным Разумам, реальным кораблям, что он не облыжно и огульно возлагает вину на тех, кто к этому вовсе непричастен.
Нет, это ужасно! Что бы за этим ни последовало, все равно ужасно! Он их не выдумал! Они настоящие… Однако доказать это невозможно, поскольку он не вправе их называть.
А может быть, еще не поздно отказаться от всей этой затеи? Что, если просигналить похищенным кораблям, затормозить их, остановить, начать отступление – или попросту открыть каналы связи, пусть корабли принимают сигналы от прочих своих собратьев, от других Разумов, пусть слушают их доводы и сами решают, что делать дальше. Они ведь, как и он, разумные существа. По какому праву он посылает их на смерть во имя гнусной, омерзительной лжи? Но это необходимо… Нет. Нет. Он не выдаст соучастников.
Главное – о них не думать. Атаку отменить невозможно! Он не имеет права… Ох, да что же это такое?! Как это прекратить? Как с этим справиться? Нет сил терпеть изматывающую, мучительную неуверенность… Как избавиться от гнетущего кошмара, охватившего Разум?
Подлость. Предательство. Скверна. Миллиарды жертв. Он ощутил себя никчемным, презренным негодяем; обессиленный и измученный своими терзаниями, он не мог ни на связь выйти, ни признаться в содеянном. Он проникся безудержной ненавистью и к себе, и к своим преступлениям, перед которыми меркли все остальные злодеяния. Его вину даже долгой и страдальческой смертью не искупить…
Внезапно он понял, что делать дальше.
Он вывел поля двигателей из Решетки и вонзил вихри чистой энергии в ткань своего Разума, терзая интеллект осознанной, ослепительной вспышкой мучительного умирания.
VIII
Генар-Хофен вышел из башни.
– Я здесь, наверху, – пискнул тонкий резкий голосок.
На парапете верхнего яруса сидела черная птица. Генар-Хофен постоял, разглядывая ее, но подлетать поближе она не собиралась. Он недоуменно шевельнул бровью и вернулся в башню.
– Ну что? – спросила птица, когда он поднялся на верхний уровень.
– Заперто, – кивнул Генар-Хофен.
Птица утверждала, что он здесь пленник, как и она сама. Он поначалу думал, что терминал барахлит, и она предложила проверить, сумеет ли он вернуться той же дорогой. Кабина лифта в подвале не открывалась, створки были неподвижны, будто камни.
Генар-Хофен оперся о парапет и встревоженно уставился на прозрачный купол башни. Он уже мельком осмотрел все ее уровни – комнаты, обставленные мебелью, казались нежилыми; все личные вещи Даджейль исчезли. Именно так выглядела башня сорок пять лет назад, когда они с Даджейль прибыли на Телатурьер.
– Я же тебе говорила.
– Но почему? – спросил Генар-Хофен, отчаянно надеясь, что вопрос прозвучал не очень жалобно; и вообще, корабли никого под замок никогда не сажают…
– Потому что мы пленники, – со странным самодовольством изрекла птица.
– Значит, ты не аватар? Не часть корабля?
– Не-а. Я независимое существо. Я – это я! – гордо ответила птица, встопорщила перышки и, вывернув шею, поглядела за спину, а потом громко добавила: – А сейчас за мной следит какая-то проклятая ракета. Но это не важно. – Она хитро, будто наслаждаясь его растерянностью, посмотрела на него блестящим черным глазом. – А ты чем кораблю досадил?