– Ничем! – возмутился он.
Птица недоверчиво склонила голову набок.
Он прерывисто вздохнул, огляделся и сдвинул брови:
– Ну… Гм… Судя по нашему окружению, корабль со мной не согласен.
– А, это пустяки, – сказала птица. – Это ж ангар. Маленький, меньше километра в длину. Видел бы ты, что здесь было снаружи… Ну, когда еще было что снаружи… Вот там было целое море, да-да. И море, и атмосфера. Целых две атмосферы.
– Да, мне рассказывали.
– И это все типа для нее… Нет, ну правда. А потом корабль ради каких-то своих тайных побуждений все это в двигатели переделал, ну, ты в курсе. Хотя, вообще-то, сперва все ради нее устроил, вот как на духу.
Генар-Хофен задумчиво кивнул.
– Ты ведь он самый и есть, – ехидно заявила птица.
– Кто? – переспросил он.
– Ну, тот, кто ее бросил. Тот, кто с ней в этой башне жил. В настоящей.
Генар-Хофен отвел глаза:
– Да, мы с Даджейль когда-то жили в такой башне, на острове, очень похожем на это место.
– Ах-ха! – каркнула птица, подскакивая на месте и топорща перья. – Ясно! Ты тот самый лиходей.
Генар-Хофен скорчил ей рожу:
– Да ну тебя!
Птица зашлась каркающим смехом:
– Поэтому тебя здесь и заперли! Ха-ха! Фиг ты отсюда выберешься! Ха-ха-ха!
– А тебя-то сюда за что отправили, дурищу этакую? – спросил Генар-Хофен, просто чтоб ее позлить.
– За шпионаж, – гордо заявила птица, оправляя перья. – Я была шпионкой!
В ее голосе звучала искренняя гордость.
– Шпионкой?
– Ага, – самодовольно ответила птица. – Сорок лет я тут все высматривала, вынюхивала и своему хозяину доносила. Сообщения пересылала через тех, кто с Хранения возвращался. Сорок лет никто ни о чем не подозревал, а три недели назад – ну, может, раньше – я засыпалась. А так верно служила, всем на зависть. – Она принялась чистить перья клювом.
– А кому ты докладывала? – прищурившись, спросил Генар-Хофен.
– Не твое дело! – сказала птица, на всякий случай отпрыгнув чуть подальше.
Генар-Хофен, скрестив руки, покачал головой:
– И куда этот безумный корабль собрался?
– На свидание с Эксцессией. Там какая-то буча затевается.
– С этой штукой у Эспери? – уточнил Генар-Хофен.
– Ага, – подтвердила птица. – Он мне так и сказал. Может, правда, а может, и нет, не знаю. Врать ему вроде незачем. Хотя мог и солгать… Не исключаю. Но вряд ли. В общем, вот уже двадцать два дня он туда прямым ходом прет. К Эспери. А знаешь, что я об этом думаю? Я тебе вот что скажу: по-моему, ему крышу снесло. – Птица снова склонила голову набок. – Ясно тебе?
Генар-Хофен рассеянно кивнул – все это ему очень не нравилось.
– Ага, крышу снесло, – повторила птица. – По-моему. Сорок лет назад был чокнутый. А теперь совсем спятил. По кочкам на полной скорости несется прямо в пропасть. Вот что я думаю. Сорок лет я с ним летаю, всякого навидалась. Он с глузду соскочил. Нет, улечу я отсюда на «Желчном нраве», если он позволит, конечно. В смысле, всесистемник. А «Желчный нрав» на меня зла не держит. Ему-то что… – Затем, словно припомнив остроумную шутку, она тряхнула головой и добавила: – А ты – лиходей, ха-ха! Вот ты-то тут сорок лет и просидишь, приятель. Если, конечно, корабль Эксцессию не протаранит… тут-то ему и конец придет. Ха! А как он тебя сюда заманил? Рассказал про вековуху на сносях?
Генар-Хофен оцепенел:
– Значит, это правда… Она не разродилась?
– Не-а, – отозвалась птица. – Так и живет глубоко беременная. А ребятеночек-то внутри. И с ним вроде как все в порядке, представляешь? Только я не верю. Он, наверное, протух уже. Или окаменел. Такие дела. А она рожать отказывается. Ха!
Генар-Хофен встревоженно оттянул нижнюю губу.
– Ну и зачем тебя сюда принесло? – спросила птица.
Ответа не последовало.
– Эй! – окликнула она.
– Что? – отозвался он.
Птица повторила вопрос. Генар-Хофен посмотрел на нее так, словно и в этот раз не расслышал, потом пожал плечами:
– Я прилетел поговорить с одной из мертвых душ. Ну из тех, что на Хранении.
– Так ведь их тут нет давно, – сказала птица. – Ты разве не в курсе?
– Мне нужно связаться с бестелесным умослепком в корабельной памяти, – уточнил он.
– Ну, там тоже ничего не осталось… – Птица приподняла крыло, запустила клюв в перья. – Он на Дриве все выгрузил, – продолжала она. – Подчистую. Слил. Перекинул. Откачал. В общем, называй как хочешь. Даже копий себе не оставил.
– Не может быть! – воскликнул Генар-Хофен и шагнул к птице.
– Правда-правда, – ответила она, отскочив подальше по каменному парапету. – Честное слово.
Генар-Хофен недоверчиво поглядел на птицу.
– Нет, ну правда. Мне так сказали. Хотя могли и соврать, конечно. Только незачем. Впрочем, и такое возможно. Но вряд ли. Короче, я точно знаю, что ничего и никого не осталось. Все выгрузили, даже копии. Корабль сказал, что ничего оставлять не собирается. На всякий случай.
Генар-Хофен ошарашенно посмотрел на птицу и воскликнул:
– На какой такой случай?!
– Да не знаю я! – Птица подпрыгнула, раскрыв крылья, в любой момент готовая взлететь.
Генар-Хофен ошалело взглянул на нее, отвернулся, побелевшими пальцами сжал камни парапета и уставился на фальшивые тучи над фальшивым морем.
IX
…И оказался неизвестно где. Непонятно как.
ЭКК «Фортуна переменчива» изумленно огляделся. Звезды. Самые обычные звезды. Неуловимо чужие. Какой-то незнакомый рисунок созвездий…
Он находился совсем не там, где в предыдущий миг. Где Эксцессия? Где корабли эленчей? Где Эспери? И вообще, куда он попал?
Пришлось заняться первичным определением координат – эту процедуру любой корабль обычно совершает один-единственный раз в жизни, в начальный период своего формирования и становления, когда Разум переживает эквивалент младенчества, демонстрируя свои способности Разумам, наблюдающим за его развитием. Дальнейшая необходимость в этом отпадает, поскольку всегда отдаешь себе отчет в том, где находишься, ведь просто потеряться невозможно. И вдруг – такой конфуз. Ужас!
Просмотрев результаты, корабль испытал невероятное, глубинное облегчение, выяснив, что находится в той же самой, можно сказать, родной Вселенной, потому что за миг до того всерьез размышлял о перспективах обнаружить себя в совершенно иной Вселенной. (Впрочем, какая-то часть его интеллекта испытала мимолетное разочарование по этой же причине.)
Итак, он каким-то образом мгновенно перенесся на тридцать световых лет от звезды Эспери к ничем не примечательной двойной звезде При-Этсе, состоявшей из красного гиганта и бело-голубого карлика; эта звездная система лежала на той же воображаемой прямой, которая соединяла Эксцессию с местом, откуда должен был появиться среднесистемник «Сторонняя разработка». А сама «Фортуна переменчива» теперь находилась еще ближе к этой прямой.
ЭКК «Фортуна переменчива» тщательно проверил работу всех своих систем. Корабль не пострадал. Его никто не захватил, не вмешался в работу, не вступил с ним в контакт.
Еще раз запустив системную проверку, корабль воспроизвел запись последних нескольких пикосекунд.
…Эксцессия выгнулась ему навстречу. Корабль окутало – чем? Самой тканью пространства-времени? Каким-то сверхплотным полем? Все это происходило на скоростях, близких к гиперсветовым. Внешняя Вселенная откололась, и в следующий миг его настигло небытие: никаких внешних данных. На неуловимый миг, на неделимую долю пикосекунды корабль отрезало от всех источников сенсорной информации. Жизнедеятельность самого корабля продолжалась с обычной скоростью (точнее, его внутреннее состояние на тот же неделимо микроскопический миг осталось неизменным, поскольку за это время, строго говоря, ничего произойти не могло). Внутри его Разума гиперпространственные квантовые эквиваленты успели несколько раз изменить состояния, значит время все же продолжало течь.
Но снаружи не случилось ничего.
Затем эта ткань или полевой субстрат – короче, какая-то неведомая субстанция – исчезла, испарилась, улетучилась так быстро, что корабельные сенсоры не успели ее зафиксировать.
Этот фрагмент своих записей «Фортуна переменчива» воспроизводила раз за разом, все медленней, пока не углубилась на уровень индивидуальных фреймов, то есть достигла мельчайших единиц дробления восприятия и сознания, доступных Культуре и другим Вовлеченным цивилизациям.
Все свелось к четырем фреймам, к четырем моментальным снимкам недавней истории. В первом Эксцессия словно бы рванулась вперед, ускорилась навстречу кораблю; в следующем полевой субстрат/ткань почти полностью окутал(а) корабль на расстоянии около километра от его центра (впрочем, дистанция с трудом поддавалась оценке), оставив лишь крошечное отверстие, направленное во Вселенную с противоположной от Эксцессии стороны судна; в третьем фрейме произошло полное отторжение корабля от окружающей Вселенной, а в четвертом «Фортуна переменчива» менее чем за пикосекунду уже перенеслась – или ее перенесли – на тридцать световых лет.
«Как это у нее получается?» – подумал корабль. Он начал проверять системы времяисчисления, направив сенсоры на далекие квазары, которые много тысяч лет служили временны́ми эталонами. Затем, дабы удостовериться, что его не окружает какая-то колоссальная проекция, он осторожно вытянул свои по-прежнему неактивные двигательные поля, превратив их в огромные усики, нащупал ими неподдельную (насколько было известно) реальность Энергетической Решетки и подверг тщательной инспекции случайно выбранные фрагменты окружения в поисках эквивалентов пикселей или мазков кисти.
Корабль испытывал невероятное облегчение, осознавая, что уцелел при непосредственном контакте с Эксцессией, но в то же время беспокоился, не упустил ли чего; может быть, он подвергся какому-либо ненадлежащему воздействию. Проще всего было предположить, что его одурачили, обманом заставили Переместиться или каким-то иным способом перенесли в пространстве, но из этого вытекало, что сам процесс переноса или Перемещения стерт из его памяти. Это пугало больше всего, поскольку кораблям была ненавистна сама мысль о том, что неприкосновенность Разума можно нарушить.