Ну а те, кто оказался слишком далеко для того, чтобы драться врукопашную с такими же ранеными, как они, перезаряжали ружья, вставали на колено, стреляли и снова падали.
С обеих сторон борьба была ожесточенной, беспрерывной и яростной. Казалось, что дух гражданской войны, то есть войны без пощады, без жалости, без сострадания, отряхает свою ненависть на поле битвы.
Кадудаль верхом на лошади двигался вокруг вражеского отряда, образовавшего живой редут, и с двадцати шагов стрелял то из пистолетов, то из двуствольного ружья, которое он, разрядив, бросал шуану и на следующем кругу получал снова заряженным. При каждом его выстреле очередной солдат падал на землю. Когда он в третий раз проделывал этот маневр, генерал Харти оказал ему честь, обрушив на него ружейный огонь целого взвода.
Кадудаль исчез в огне и в дыму, и было видно, что он повалился на землю вместе с лошадью, как если бы в них ударила молния.
Тотчас же около дюжины республиканцев ринулись вперед, но навстречу им бросилось столько же шуанов.
Завязалась страшная рукопашная схватка, в которой шуаны, орудовавшие ножами, стали брать верх над республиканцами.
Внезапно Кадудаль встал на ноги, держа по пистолету в каждой руке. Это означало немедленную смерть двух человек, и два человека упали на землю.
Три десятка шуанов присоединились к нему и образовали нечто вроде клина, острым краем которого стал сам роялистский генерал. Он подобрал солдатское ружье и орудовал им как дубиной.
Каждым ударом великан валил на землю очередного солдата; он пробил брешь в рядах вражеского батальона и на глазах Ролана появился с его стороны. Затем, подобно вепрю, который, сбив с ног охотника, возвращается и вспарывает ему живот, он снова ринулся в зияющую брешь, расширяя ее.
Генерал Харти собрал вокруг себя человек двадцать, и со штыками наперевес они ринулись вперед, на сомкнувшуюся вокруг них цепь шуанов; генерал шел впереди этих двадцати солдат, мундир его был изрешечен пулями, кровь его лилась из двух ран. Лошадь его была убита.
Десять из этих солдат погибли, не успев прорваться через вражеское кольцо, но генерал в итоге оказался по другую его сторону.
Шуаны намеревались преследовать его, но Кадудаль громовым голосом крикнул:
— Не надо было пропускать его, но, раз уж он пробился, пускай себе уходит!
Шуаны повиновались своему предводителю, каждое слово которого вызывало у них благоговение.
— А теперь, — крикнул Кадудаль, — прекратить огонь! Хватит убивать! Берите в плен!
С этой минуты все было кончено. Шуаны сжали кольцо, окружив гору мертвых и горстку живых, раненных более или менее тяжело и метавшихся среди трупов.
Сдаться в плен еще не означало перестать сражаться на этой ужасной войне, где обе стороны расстреливали пленных: синие — потому, что считали вандейцев и шуанов разбойниками, белые — потому, что не знали, куда девать захваченных в плен республиканцев.
Республиканцы отшвырнули ружья подальше от себя, чтобы не отдавать их в руки врага. Когда шуаны приблизились к солдатам, те показали, что их патронные сумки пусты: все до последнего заряды были израсходованы.
Кадудаль направился к Ролану.
Все то время, пока длилась эта жестокая битва, молодой человек сидел и, не сводя глаз с поля, со взмокшими от пота волосами, прерывисто дыша, ждал. Затем, увидев, что успех на стороне противника, он закрыл лицо руками и склонил голову к земле.
Кадудаль подошел к Ролану вплотную, но тот, казалось, даже не слышал его шагов. Молодой офицер медленно поднял голову. По щекам его катились слезы.
— Распоряжайтесь мною, генерал, — промолвил он, — я ваш пленник.
— Ладно, — с улыбкой ответил Кадудаль. — Однако посланника первого консула не берут в плен: его просят оказать услугу.
— Какую? Приказывайте!
— У меня нет полевого госпиталя для раненых и нет тюрьмы для пленных. Возьмите на себя доставить республиканских солдат, раненых и взятых в плен, в Ванн.
— Как же так, генерал? — вскричал Ролан.
— Я поручаю их вам. К сожалению, ваша лошадь убита, так же как и моя, но у вас есть лошадь Золотой Ветви: возьмите ее.
Молодой человек сделал протестующий жест.
— Но разве в обмен на нее мне не достанется лошадь, которую вы оставили в Мюзийаке? — промолвил Жорж.
Ролану стало понятно, что, хотя бы по части откровенности, следует быть на уровне того, с кем он имел дело.
— Увидимся ли мы с вами еще, генерал? — спросил он, вставая на ноги.
— Сомневаюсь, сударь; меня дела призывают на побережье, в Пор-Луи, а ваш долг зовет вас в Люксембургский дворец.
(В то время Бонапарт еще пребывал в Люксембургском дворце.)
— Генерал, что мне следует передать первому консулу?
— Расскажите ему о том, что видели, а главное, скажите, что я чрезвычайно польщен его обещанием встретиться со мной.
— Судя по тому, что я видел, сударь, сомневаюсь, что у вас когда-нибудь появится надобность во мне, — ответил Ролан, — но, во всяком случае, помните, что у вас есть друг среди окружения генерала Бонапарта.
И он протянул руку Кадудалю.
Предводитель роялистов пожал ее так же искренне и так же доверчиво, как и перед боем.
— Прощайте, господин де Монтревель, — произнес он. — Полагаю, вы и без моего совета постараетесь оправдать генерала Харти, не так ли? Такого рода поражение приносит не меньше славы, чем победа.
Тем временем полковнику де Монтревелю подвели лошадь Золотой Ветви. Ролан вскочил в седло.
Он окинул взглядом поле боя, тяжело вздохнул и, еще раз раскланявшись с Кадудалем, галопом поскакал через поле, чтобы дожидаться на дороге в Ванн повозку с ранеными и пленными, которых ему предстояло доставить генералу Харти.
Кадудаль велел выдать каждому солдату экю в шесть ливров.
Узнав это, Ролан не удержался от мысли, что предводитель роялистов проявляет такую щедрость за счет денег Директории, посланных на запад страны Морганом и его несчастными сообщниками, денег, за которые те только что поплатились своей головой.
На следующий день Ролан прибыл в Ванн; в Нанте он сел в почтовую карету и два дня спустя приехал в Париж.
Узнав о его возвращении, Бонапарт тотчас же приказал Ролану явиться к нему в кабинет.
— Ну, — спросил он, увидев Ролана, — что представляет собой этот Кадудаль? И стоило ли тебе утруждать себя поездкой ради него?
— Генерал, — ответил Ролан, — если Кадудаль изъявит согласие встать на нашу сторону за миллион, дайте ему два и никому не отдавайте его за четыре.
Этот ответ, при всей его образности, не мог удовлетворить Бонапарта. И потому Ролану пришлось описать ему во всех подробностях свою встречу с Кадудалем в деревне Мюзийак, ночной поход, в котором шуаны столь удивительным образом вели разведку на марше, и, наконец, сражение, в котором, проявив чудеса храбрости, генерал Харти потерпел поражение.
Бонапарт от всей души желал иметь подобных людей на своей службе. Он нередко заводил с Роланом разговор о Кадудале, всякий раз ожидая, что какое-нибудь поражение предводителя бретонцев побудит его покинуть стан роялистов. Но вскоре настало время перевалить через Альпы, и, казалось, первый консул забыл о гражданской войне, отдавшись войне внешней.
20 и 21 мая он преодолел перевал Большой Сен Бернар. 31-го числа того же месяца он переправился через Тичино у Турбиго; 2 июня он вступил в Милан; ночь накануне 11 июня он провел в Монтебелло, беседуя с генералом Дезе, прибывшим из Египта; 12 июня армия заняла позиции на Скривии, и, наконец, 14 июня он дал бой при Маренго, в ходе которого, устав от жизни, Ролан, подорвал себя вместе с зарядным ящиком.
Хотя Бонапарту больше не с кем было беседовать о Кадудале, он постоянно думал о нем. 28 июня он вернулся в Лион, и остаток года его целиком занимали заботы, связанные с подписанием Люневильского мира.
Наконец, в первых числах февраля 1801 года первый консул получил письмо от генерала Брюна, в которое было вложено следующее письмо Кадудаля:
«Генерал!
Если бы мне надо было сражаться лишь с тридцатью пятью тысячами солдат, которыми Вы располагаете в Морбиане, я без колебаний продолжил бы борьбу, как делаю это уже более года, и посредством непрерывных стычек и набегов уничтожил бы их всех до единого. Однако на их место немедленно придут другие, и неизбежным следствием продолжения войны станут величайшие бедствия.
Назначьте день встречи под гарантии Вашего честного слова, и я без страха явлюсь к Вам один или со своими сопровождающими. Я буду вести переговоры от своего имени и от имени моих бойцов и выкажу себя несговорчивым лишь в том, что касается их интересов.
Бонапарт написал ниже подписи Кадудаля:
«Немедленно договориться о встрече, согласиться на все условия, лишь бы Жорж и его бойцы сложили оружие.
Потребуйте, чтобы он явился ко мне в Париж, и выдайте ему для этого охранную грамоту. Я хочу увидеть этого человека вблизи и вынести о нем собственное суждение».
Весь этот ответ Бонапарта написан его собственной рукой, включая адрес:
«Генералу Брюну, главнокомандующему Западной армией».
Генерал Брюн стоял лагерем на той самой дороге из Ванна в Мюзийак, где произошла битва Ста, в которой потерпел поражение генерал Харти и которая произошла на глазах у Ролана.
Жорж явился к нему, сопровождаемый лишь двумя своими адъютантами, которые ради этой важной встречи отбросили военные прозвища и вернулись к своим подлинным именам — Соль де Гризоль и Пьер Гиймо.
Брюн протянул руку Кадудалю и сопроводил гостей к внутреннему склону рва, где они вчетвером и сели.
В тот момент, когда переговоры должны были начаться, явился Золотая Ветвь с письмом такой огромной важности, как ему было сказано, что он счел своим долгом доставить его генералу, где бы тот ни находился. Синие пропустили его к предводителю шуанов, который с разрешения Брюна взял письмо и прочитал его.