Подойдя к двери кабинета, она остановилась, обеими руками сдерживая биение сердца; затем заглянула внутрь, осмотрелась и, видя, что Бурьенн в самом деле один и пишет, сидя спиной к ней, она мелкими шажками неслышно пересекла всю комнату и положила ему руку на плечо.
Бурьенн с улыбкой обернулся, ибо по легкости этой руки понял, кто на него оперся.
— Ну что, — спросила Жозефина, — сильно он рассердился?
— Должен признаться, — ответил Бурьенн, — что разразилась настоящая буря, хотя и без дождя. Гром гремел, молнии сверкали.
— Так что в итоге, он заплатит? — осведомилась Жозефина, поскольку это интересовало ее более всего.
Да.
— И у вас есть шестьсот тысяч франков?
— Да, они у меня есть, — промолвил Бурьенн.
Жозефина захлопала в ладоши, словно ребенок, которого избавили от наказания.
— Но, — добавил Бурьенн, — ради всего святого, не делайте больше долгов или, уж если делаете, пусть они будут разумными.
— Что вы называете разумными долгами, Бурьенн? — спросила Жозефина.
— Ну что вам на это сказать? Лучше было бы вовсе их не делать.
— Но вы же прекрасно знаете, что это невозможно, Бурьенн, — с убежденным видом ответила Жозефина.
— Делайте их на пятьдесят тысяч франков, на сто тысяч франков.
— Но, Бурьенн, если теперешние долги будут оплачены, а вы ведь ручались, что, имея шестьсот тысяч франков, оплатите все долги…
— И что тогда?
— О, тогда поставщики не откажут мне в кредите!
— А как же он?
— Кто?
— Первый консул; он поклялся, что оплачивает ваши долги в последний раз.
— В прошлом году он говорил то же самое, Бурьенн, — с очаровательной улыбкой заметила Жозефина.
Бурьенн изумленно посмотрел на нее.
— Послушайте, — сказал он, — вы меня просто пугаете. Еще два или три года мира, и те несколько жалких миллионов, которые мы привезли из Италии, закончатся. Пока же, если я вправе вам советовать, дайте, по возможности, дурному настроению первого консула время немного рассеяться, прежде чем вы снова встретитесь с ним лицом к лицу.
— Ах, Боже мой! Положение тем более серьезное, что на это утро я назначила свидание одной моей соотечественнице из колоний, подруге нашей семьи, графине де Сурди; она явится вместе со своей дочерью, и мне ни за что не хотелось бы, чтобы в присутствии этих дам, с которыми я встречалась в свете, но которые впервые придут в Тюильри, у первого консула случился припадок ярости.
— Что вы дадите мне, если я удержу его здесь, заставлю здесь же позавтракать и он спустится вниз лишь к часу обеда?
— Все, чего хотите, Бурьенн!
— Тогда берите перо, бумагу и пишите вашим прелестным мелким почерком…
— Что именно?
— Пишите!
Жозефина поднесла перо к бумаге.
— «Я разрешаю Бурьенну оплатить все мои счета за 1800 год и урезать их наполовину или даже на три четверти, если он сочтет это приемлемым».
— Готово!
— Поставьте число.
— «19 февраля 1801 года».
— И подпишите.
— «Жозефина Бонапарт»… Сейчас все в порядке?
— В полнейшем. А теперь спускайтесь к себе, одевайтесь и принимайте вашу подругу; первый консул вас не побеспокоит.
— Решительно, Бурьенн, вы очаровательный человек.
И Жозефина протянула ему для поцелуя кончики пальцев.
Бурьенн почтительно поцеловал поданные ему коготки и позвонил рассыльному.
Тот немедленно появился на пороге кабинета.
— Ландуар, — обратился к нему Бурьенн, — скажите дворецкому, что первый консул будет завтракать в своем кабинете. Пусть он велит принести круглый столик с двумя приборами; я заранее извещу его, когда подавать.
— Бурьенн, а кто завтракает с первым консулом? — поинтересовалась Жозефина.
— Не все ли вам равно? Лишь бы это был человек, способный поднять ему настроение.
— Но все же кто это?
— Вы предпочитаете, чтобы первый консул завтракал с вами?
— Нет, нет, Бурьенн! — воскликнула Жозефина. — Пусть завтракает с кем хочет и спускается ко мне лишь к обеду!
И она умчалась. Мимо Бурьенна пронеслось облачко тончайшей ткани, и он остался один.
Минут через десять дверь парадной спальни распахнулась и первый консул вернулся в кабинет.
Он подошел к Бурьенну и сжатыми кулаками оперся о его письменный стол.
— Итак, Бурьенн, — произнес он, — я только что виделся с этим прославленным Жоржем.
— И какое он произвел на вас впечатление?
— Это бретонец старого закала, из Нижней Бретани, высеченный из того же самого гранита, что и их менгиры и долмены; или я сильно ошибаюсь, или нам еще предстоит с ним встретиться. Это человек, который ничего не боится и ничего не желает. Такие люди ужасны, Бурьенн.
— К счастью, они встречаются редко, — рассмеялся Бурьенн. — Вы знаете это лучше, чем кто-либо, ведь вам довелось повидать столько тростинок, выкрашенных под железо.
— Кстати, о тростинке, причем о тростинке, гнущейся под всеми ветрами: ты виделся с Жозефиной?
— Она только что вышла отсюда.
— Она довольна?
— У нее гора с плеч свалилась.
— Почему же она меня не дождалась?
— Она боялась, что вы будете ее бранить.
— Конечно, она прекрасно знает, что ей этого не избежать.
— Да, но, имея с вами дело, выиграть время означает переждать непогоду. А кроме того, сегодня в одиннадцать часов утра она принимает у себя даму из числа своих подруг.
— Кого же?
— Креолку с Мартиники.
— Как ее зовут?
— Графиня де Сурди.
— Кто эти Сурди? Известный род?
— И вы спрашиваете об этом меня?
— Разумеется; разве ты не знаешь реестр дворянских семейств Франции как свои пять пальцев?
— Ну что ж, это семья, из которой вышли как церковнослужители, так и воины и корни которой восходят к четырнадцатому веку. Насколько я могу вспомнить, в походе французов против Неаполя принимал участие некий граф де Сурди, творивший чудеса доблести в битве при Гарильяно.
— Так безнадежно проигранной рыцарем Баярдом.
— А что вы думаете об этом Рыцаре без страха и упрека?
— Он заслужил свое прозвище и умер так, как должен желать умереть любой солдат; но я невысоко ценю всех этих великих рубак: они были никудышными военачальниками. Франциск Первый в битве при Павии повел себя как дурак, а в битве при Мариньяно проявил нерешительность. Но вернемся к твоим Сурди.
— Так вот, в царствование Генриха Четвертого была некая аббатисса де Сурди, на руках которой умерла Габриель; ее связывали с семьей д’Эстре родственные узы. Был еще один граф де Сурди, командир полка легкой кавалерии в царствование Людовика Пятнадцатого, храбро атаковавший неприятеля в битве при Фонтенуа. Начиная с этого времени я теряю их из виду во Франции; вероятно, они перебрались в Америку. В Париже от них остался старинный особняк Сурди, расположенный на площади Сен-Жермен-л’Осеруа; есть еще проулок Сурди, который тянется от Орлеанской улицы к Анжуйской улице в Маре, и тупик Сурди на улице Фоссе-Сен-Жермен-л’Осеруа. Если не ошибаюсь, эта графиня де Сурди, которая, кстати говоря, очень богата, недавно купила тот прекрасный особняк на набережной Вольтера, который имеет вход со стороны Бурбонской улицы и который вы можете видеть из окон павильона Марсан.
— Отлично! Я люблю, когда мне вот так отвечают. На мой взгляд, это семейство Сурди несколько отдает Сен-Жерменским предместьем.
— Не совсем так. Они очень близкие родственники доктора Кабаниса, который, как вы знаете, придерживается наших политических взглядов. Кроме того, он крестный дочери графини де Сурди.
— О, это мало поправляет дело. Все эти богатые вдовы из Сен-Жерменского предместья — неподходящее общество для Жозефины.
В эту минуту он обернулся и увидел накрытый стол.
— Разве я сказал, что намерен завтракать здесь? — спросил он.
— Нет, — ответил Бурьенн, — но я подумал, что сегодня вам лучше позавтракать в своем кабинете.
— И кто же окажет мне честь позавтракать со мной?
— Некто, кого я пригласил.
— Принимая во внимание мое теперешнее настроение, вы должны быть совершенно уверены, что этот человек будет мне приятен.
— Я в этом совершенно уверен.
— И кто же это?
— Человек, который приехал издалека и явился в тот момент, когда вы, будучи в салоне, принимали Жоржа.
— Но у меня сегодня нет других аудиенций.
— Ему аудиенция не назначена.
— Но вы же знаете, что я никого не принимаю без письменного запроса.
— Этого человека вы примете.
Бурьенн встал, прошел в канцелярию и лаконично произнес:
— Первый консул вернулся.
При этих словах в кабинет первого консула бросился молодой человек лет двадцати пяти — двадцати шести, не более, но при этом облаченный в повседневный генеральский мундир.
— Жюно! — радостно воскликнул Бонапарт. — Ах, черт возьми, Бурьенн, ты правильно сказал, что этому человеку не нужно подавать письменный запрос для аудиенции! Подойди же, Жюно, подойди!
Молодой генерал схватил его руку, намереваясь поцеловать ее, но первый консул обнял его и прижал к груди.
Из молодых офицеров, обязанных ему своей карьерой, Бонапарт более всего любил Жюно. Их знакомство началось во время осады Тулона.
Бонапарт командовал батареей санкюлотов. Ему понадобился писарь с хорошим почерком. Жюно вышел из строя и назвал себя.
— Сядь там, — приказал ему Бонапарт, указывая на бруствер батареи, — и пиши под мою диктовку.
Жюно повиновался. В ту минуту, когда он заканчивал письмо, в десяти шагах от него разорвалась бомба, пущенная англичанами, и его осыпало землей.
— Отлично! — со смехом воскликнул Жюно. — Как раз вовремя, а то у нас нет песка, чтобы промокнуть чернила.
Эта острота определила его судьбу.
— Хочешь остаться при мне? — спросил Бонапарт.
— Охотно, — ответил Жюно.
Два этих человека сразу разгадали друг друга.
Когда Бонапарт был произведен в генералы, Жюно стал его адъютантом.
Когда Бонапарт был выведен за штат, молодые люди сообща боролись с нуждой и жили вдвоем на двести или триста франков, которые Жюно ежемесячно получал из дома.