Шевалье де Мезон-Ружа, спрятавшегося у бочара в предместье Сен-Виктор, так и не удалось отыскать.
Перед смертью отец наказал моему старшему брату последовать его примеру и умереть за своих государей.
— И ваш брат, — прошептала Клер, явно взволнованная этим рассказом, — подчинился отцовскому наказу?
— Вы узнаете это, — ответил ей Эктор, — если позволите мне продолжить.
— О, говорите, говорите! — воскликнула Клер. — Я внимаю вам слухом и сердцем.
XIVЛЕОН ДЕ СЕНТ-ЭРМИН
— Вскоре после казни моего отца, узнав о его смерти, заболела и в свой черед умерла моя мать.
Я не имел возможности сообщить брату Леону об этом новом несчастье. После сражения при Берхеме никаких известий о нем не было. Однако я написал брату Шарлю, находившемуся в то время в Авиньоне, и он немедленно приехал в Безансон.
Вот то, что нам известно о битве при Берхеме и о судьбе нашего брата и что мы узнали от самого принца де Конде, к которому, пребывая в тревоге, наша умирающая мать отправила гонца, возвратившегося, правда, уже после ее смерти, в тот самый день, когда приехал Шарль.
Четвертого декабря тысяча семьсот девяносто третьего года ставка принца де Конде находилась в Берхеме. Пишегрю дважды атаковал его, но не смог выбить из Берхема, а точнее, не смог закрепиться там после того, как выбил его оттуда.
Когда эмигранты отвоевывали селение, Леон, проявляя чудеса храбрости, первым ворвался туда и пропал там без вести.
Хотя его товарищи мчались следом за ним, они ничего не смогли сообщить о его судьбе.
Его искали среди мертвых, но не нашли. По общему убеждению, бросившись преследовать республиканцев, он продвинулся вперед чересчур далеко и был взят ими в плен.
Но попасть в плен было все равно что умереть, поскольку любого, кого брали в плен с оружием в руках, отдавали под трибунал, ради соблюдения формальности, и расстреливали.
Отсутствие новостей утвердило нас в этом печальном убеждении, как вдруг нам доложили о визите молодого человека из Безансона, прибывшего из Рейнской армии.
Этот молодой человек, почти ребенок, поскольку ему едва исполнилось четырнадцать лет, был сыном старого друга моего отца. Он был на год младше меня, и мы вместе росли; его звали Шарль Н***.
Я увидел его первым. Мне было известно, что около трех месяцев он пробыл при генерале Пишегрю. Я бросился к нему с криком:
«Это ты, Шарль! Ты принес нам известия о нашем брате?»
«Увы, да, — промолвил он. — Твой брат Шарль здесь?» «Да», — ответил я.
«Тогда прикажи позвать его, — сказал он. — То, что мне надо рассказать тебе, требует его присутствия».
Я позвал брата, и он спустился вниз.
«Смотри, вот Шарль, — сказал я ему. — Он принес нам известия о Леоне».
«Плохие, верно?»
«Боюсь, что так, иначе он бы уже рассказал их».
Мой юный товарищ молча вытащил из-под жилета фуражирку и протянул ее брату.
«Теперь вы глава семьи, — сказал он, — и эта реликвия принадлежит вам».
«Что это?» — спросил брат.
«Шапка, которая была на нем, когда его расстреляли!» — ответил Шарль.
«Стало быть, все кончено?» — спросил мой старший брат, не проронив ни слезинки, тогда как у меня на глаза поневоле навернулись слезы.
«Да».
«Он умер достойно?»
«Как герой!»
«Хвала Богу! Честь соблюдена. Наверное, в этой шапке что-то есть?»
«Письмо».
Брат ощупал шапку, отыскал место, где была бумага, распорол перочинным ножиком шов и достал оттуда письмо.
Он развернул его:
«Моему дорогому брату Шарлю.
Во-первых, и прежде всего, как можно дольше скрывай мою смерть от нашей матери».
«Стало быть, он умер, не зная, что наша бедная матушка сошла в могилу раньше его?» — спросил брат.
«Да нет, знал, — ответил Шарль, — я сказал ему об этом».
Брат вернулся к письму:
«В Берхеме я попал в плен. Моя лошадь была убита подо мной и, упав, придавила меня. Защищаться было невозможно. Я отбросил подальше саблю, и четверо республиканцев высвободили меня из-под лошади.
Меня повели в крепость Ауэнхайм, чтобы расстрелять там; если не случится чуда, меня уже ничто не может спасти.
Отец дал слово королю умереть за дело монархии, и он умер.
Я дал слово отцу отдать жизнь за то же дело, и я вот-вот умру.
Ты дал слово мне. Настал твой черед. Если и ты погибнешь, Эктор отомстит за нас.
Помолись на могиле нашего отца.
Поцелуй по-отечески Эктора.
Прощай.
Р.S. Я не знаю, каким образом пошлю тебе это письмо. Об этом позаботится Бог».
Брат поцеловал письмо, дал мне поцеловать его и спрятал его на груди.
Затем он обратился к Шарлю:
«Ты сказал, что присутствовал при его казни?»
«Да», — ответил Шарль.
«Тогда расскажи мне, как это произошло, и не упускай ни малейшей подробности».
«Все очень просто, — сказал Шарль. — Я направлялся из Страсбурга в ставку гражданина Пишегрю, в Ауэнхайм, как вдруг сразу за Сессенхаймом меня догнал небольшой отряд пехотинцев, численностью примерно в двадцать человек, которым командовал капитан, ехавший верхом.
Эти двадцать человек шагали в две шеренги.
По середине мощеной дороги шагал, как и я, какой-то человек, явно спешенный кавалерист, что было нетрудно понять по его сапогам со шпорами. На нем был широкий белый плащ, закрывавший все его тело от плеч до ног и позволявший видеть лишь его молодое умное лицо, показавшееся мне знакомым; на голове у него была фуражирка необычного для французской армии фасона.
Капитан увидел меня шагающим бок о бок с молодым человеком в белом плаще и, поскольку я показался ему еще моложе, чем это есть на самом деле, он доброжелательно спросил меня:
"Куда ты так спешишь, юный гражданин?”
"Я иду в ставку гражданина Пишегрю. Далеко еще до нее?”
"Примерно двести шагов, — ответил молодой человек в белом плаще. — Глядите, в конце аллеи, на которую мы только что вступили, начинаются первые дома Ауэнхайма".
Мне показалось странным, что он кивнул головой в сторону деревни, вместо того чтобы указать на нее рукой.
"Благодарю", — ответил я, намереваясь ускорить шаг, чтобы избавить молодого человека от моего общества, которое, как мне показалось, не было ему приятно.
Однако он окликнул меня:
"Право, мой юный друг, если вы не слишком спешите, вам следовало бы замедлить шаг и проделать этот путь вместе с нами. Тогда я успел бы расспросить вас о том, что нового в наших краях".
"В наших краях?" — удивленно спросил я.
"Полноте, — промолвил он, — разве вы не из Безансона или, по крайней мере, не из Франш-Конте?"
Я с изумлением посмотрел на него: его выговор, лицо, манеры — все пробуждало во мне воспоминания детства. Несомненно, прежде я был знаком с этим красивым молодым человеком.
"Но теперь, возможно, вы хотите сохранить инкогнито", — продолжил он, смеясь.
"Отнюдь нет, гражданин, — ответил я. — Просто мне вспомнилось, что Теофраст, который первоначально носил имя Тиртам и которого афиняне прозвали Богоречивым, был распознан зеленщицей как уроженец Лесбоса, хотя перед тем пятьдесят лет прожил в Афинах".
"А вы образованны, сударь, — сказал мой попутчик. — По нынешним временам это лишнее".
"Вовсе нет, — ответил я. — Генерал Пишегрю, к которому я направляюсь, вот уж кто действительно весьма образованный человек, и я надеюсь, что, благодаря адресованному ему рекомендательному письму, которое у меня с собой, мне удастся поступить к нему в секретари. А ты, гражданин, — спросил я, подталкиваемый любопытством, — тоже служишь в армии?"
Засмеявшись, он промолвил:
"Не совсем".
"Выходит, — продолжал я, — ты как-то связан с начальством."
"Связан, — повторил он, смеясь. — Да, клянусь, вы нашли точное слово, дорогой мой. Однако я не связан с начальством, я связан с самим собой”.
"Послушайте, — произнес я, понижая голос, — вы обращаетесь ко мне на вы и во весь голос называете меня сударем; вы не боитесь потерять из-за этого свое место?"
"Слышите, капитан? — со смехом воскликнул молодой человек в белом плаще. — Этот юный гражданин опасается, как бы я не потерял место, потому что обращаюсь к нему на вы и называю его сударем! Не знаете ли вы кого-нибудь, кто хотел бы занять мое место? Я тотчас уступлю его такому охотнику!"
"Бедняга!" — пробормотал капитан, пожимая плечами.
"Скажите, юноша, — обратился ко мне мой попутчик, — коль скоро вы из Безансона… Вы ведь оттуда, не так ли?"
Я кивнул в знак подтверждения.
"Вы должны знать семью Сент-Эрминов".
"Да, — ответил я, — это вдова и трое сыновей".
"Трое сыновей, совершенно верно; да, — добавил он со вздохом, — пока их все еще трое. Благодарю вас. Как давно вы уехали из Безансона?"
"Еще и недели не прошло".
"Значит, вы можете сообщить мне последние новости об этой семье?"
"Да, но они печальные".
"И все же говорите".
"Накануне моего отъезда мы с отцом присутствовали на похоронах графини".
"О! — воскликнул молодой человек, возводя глаза к небу. — Значит, графиня умерла?"
"Да!"
"Тем лучше!"
И он снова поднял к небу глаза, из которых катились слезы.
"Как это тем лучше? — вскричал я. — Ведь это была святая женщина!"
"Тем более, — ответил молодой человек. — Разве не лучше ей было умереть от болезни, чем от горя, узнав, что ее сына расстреляли?"
"Как, — вскричал я, — графа де Сент-Эрмина расстреляли?!"
"Еще нет, но скоро расстреляют".
"Когда же?"
"Когда мы дойдем до крепости Ауэнхайм".
"Стало быть, граф де Сент-Эрмин находится там?"
"Нет, но его туда ведут".
"И его расстреляют?"
"Как только я туда приду".
"Значит, это вы командуете расстрелом?"
"Нет, но я отдам приказ открыть огонь. В такой милости не отказывают храброму солдату, взятому с оружием в руках, будь даже он эмигрант".