— Понимаю, — промолвила г-жа де Сурди. — Но вы хотя бы позволите мне сделать кое-что?
— Прежде всего, — ответил Эктор, — это не мне подобает позволять, а вам надлежит приказывать.
— И все же, вы позволите мне испросить у первого консула и у госпожи Бонапарт их согласия на ваш брак с Клер? Будучи тесно связана с госпожой Бонапарт, я не могу поступить иначе. Это всего лишь проявление вежливости.
— Да, но при условии, что, если они откажут вам, мы обойдемся без их согласия.
— Если они откажут вам, вы похитите Клер, и я прощу вам это похищение, где бы вы ни были, но будьте покойны, мне они не откажут.
После такого заверения графине де Сурди было дано разрешение просить у первого консула и г-жи Бонапарт их согласия на брак мадемуазель Клер де Сурди с господином графом Эктором де Сент-Эрмином.
XXФУШЕ
В окружении Бонапарта был человек, которого он одновременно ненавидел, опасался и терпел. Мы видели его мельком у мадемуазель де Фарга в тот момент, когда она выставляла свои условия, предлагая выдать Соратников Иегу.
Испытывая это неприязненное чувство, Бонапарт повиновался замечательному инстинкту, присущему в большей степени животному, нежели человеку, и заставляющему их держаться подальше от всего, что может им навредить.
Жозеф Фуше, министр полиции, и в самом деле был не только уродлив, но и опасен. Уродливые люди редко бывают добры, и у Фуше нравственность, а точнее, безнравственность, была на одном уровне с его уродством.
Бонапарт считал людей либо орудиями, либо помехами на своем пути, и только. Для генерала Бонапарта министр Фуше был 18 брюмера орудием. Для первого консула Бонапарта министр Фуше мог сделаться помехой. Тот, кто замышлял против Директории в пользу Консулата, вполне мог замышлять против Консулата в пользу любого другого правительства. Стало быть, Фуше был человеком, которого, вознеся его перед тем вверх, следовало свалить вниз, что в сложившихся обстоятельствах сделать было непросто. Фуше был из числа тех людей, которые, дабы подняться, хватаются за каждую шероховатость, цепляются за каждый угол и, никогда не забывая тех, кто послужил им опорой на пути вверх, по достижении цели имеют поддержку на каждой пройденной ими ступени.
И действительно, Фуше удержался при Республике, проголосовав за смерть короля; при Терроре, исполнив кровавые миссии в Лионе и Невере; при термидорианцах, поспособствовав падению Робеспьера; при Бонапарте, приняв участие в перевороте 18 брюмера; при Жозефине, будучи заклятым врагом Жозефа и Люсьена, внушавшими ей страх; при роялистах, поскольку кое-кому из них оказывал услуги как министр полиции, массово уничтожая их перед тем как проконсул. Направляя общественное мнение, он отклонил его течение в свою сторону, и возглавляемая им полиция, вместо того чтобы быть полицией правительства, вместо того чтобы быть полицией первого консула, вместо того чтобы быть общей полицией, каковой ей следовало быть, сделалась всего-навсего полицией Фуше. По всему Парижу, по всей Франции его агенты на все лады воспевали его ловкость, рассказывали о необычайных проявлениях присущей ему хитрости, но самым потрясающим проявлением этой хитрости было то, что он всех заставил в нее поверить.
Фуше занимал пост министра полиции после 18 брюмера; никто не понимал, как Бонапарт позволил Фуше заиметь такое влияние на него, и менее всего это понимал сам Бонапарт; это влияние раздражало его. Как только Фуше не было рядом, как только его странный магнетизм переставал действовать, все в душе Бонапарта восставало против этой власти Фуше, и, говоря о нем, он не мог удержаться от резких, желчных и злых слов. Но стоило Фуше появиться, и лев распластывался, если и не укрощенный, то, по крайней мере, притихший.
Особенно не нравилось ему в Фуше то, что министр не принимал его планов будущего величия, в отличие от Жозефа и Люсьена, которые не только соглашались с ними, но и подталкивали его вперед. И однажды он откровенно объяснился с ним по этому поводу.
— Берегитесь, — ответил ему министр полиции, — восстановив монархию, вы сыграете на руку Бурбонам, которые рано или поздно взойдут на воздвигнутый вами трон. Никто не решится предсказать, через какую череду случайностей, происшествий и потрясений придется пройти, чтобы достичь подобной развязки, но достаточно лишь здравого смысла, чтобы предвидеть, сколь долго вам и вашим наследникам придется этих случайностей остерегаться. Если прежний образ правления, пусть даже не по сути, а лишь по форме, окажется восстановлен — а вы стремительно идете к этому, — то вопрос о том, кто займет трон, будет уже чисто семейным делом, а не делом управления страной. И если так уж нужно, чтобы Франция отказалась от завоеванной свободы и вернулась под иго монархического своеволия, то почему бы ей не предпочесть прежнюю королевскую династию, давшую ей Генриха Четвертого и Людовика Четырнадцатого, тогда как вы дадите ей лишь диктатуру меча?
Бонапарт слушал его, кусая губы, но все же слушал. Однако именно в этот момент у него появилась мысль упразднить министерство полиции, и, поскольку в тот же день он отправился в Мортфонтен, чтобы провести у своего брата Жозефа весь понедельник, то, побуждаемый совместными настояниями обоих братьев, он подписал там указ о расформировании министерства, положил его в карман и на другой день возвратился в Париж, довольный принятым решением, но понимая, какой удар он нанесет этим Жозефине. И потому по возвращении он был чрезвычайно ласков с ней. Это придало смелости бедной женщине, которая как в веселости мужа, так и в его грусти, как в его дурном настроении, так и в его шутливом тоне видела лишь угрозу развода, и, пока Бонапарт, сидя в ее будуаре, давал какие-то указания Бурьенну, она потихоньку подошла к мужу, села к нему на колени, ласково погладила его по волосам, задержав руку на его губах, чтобы он успел поцеловать ее пальцы, и, ощутив на горячей руке выпрашиваемый поцелуй, спросила:
— Почему ты вчера не взял меня с собой?
— Куда? — промолвил Бонапарт.
— Туда, где ты был.
— Я был в Мортфонтене, а поскольку мне известны неприязненные отношения между тобой и Жозефом…
— О! Ты мог бы еще добавить: между Люсьеном и мной. Я говорю «между Люсьеном и мной», потому что это они проявляют ко мне враждебность. Я ни к кому не испытываю враждебных чувств. Мне бы очень хотелось любить твоих братьев, но они ненавидят меня. И тебе должно быть понятно, как мне тревожно, когда я узнаю, что ты встретился с ними.
— Будь спокойна, вчера мы занимались исключительно политикой.
— Ну да, политикой, как Цезарь с Антонием: они примеряли на тебя царскую корону.
— Неужели ты так сильна в римской истории?
— Друг мой, из всей римской истории я читала лишь историю Цезаря и всякий раз, перечитывая ее, дрожу от страха.
В наступившем молчании Бонапарт нахмурил брови; однако Жозефина, заведя этот разговор, уже не могла остановиться.
— Прошу тебя, Бонапарт, — продолжала она, — умоляю тебя, не становись королем. Это гадкий Люсьен подталкивает тебя к трону, не слушай его; в этом наша погибель!
Бурьенн, нередко дававший своему однокашнику по военной школе те же самые советы, испугался, что Бонапарт рассердится.
Но тот, напротив, расхохотался:
— Ты с ума сошла, моя бедная Жозефина! — воскликнул он. — Это все твои вдовушки из Сен-Жерменского предместья и твоя Ларошфуко вбивают тебе в голову подобный вздор! Ты мне докучаешь этими разговорами, оставь меня в покое!
В этот момент доложили о визите министра полиции.
— Вы хотите с ним о чем-то поговорить? — спросил Бонапарт.
— Нет, — ответила Жозефина. — Он, несомненно, пришел к вам, а сюда заглянул по пути, чтобы поздороваться со мной.
— Когда закончите, направьте его ко мне, — вставая, сказал Бонапарт. — Идем, Бурьенн.
— Если вам не надо говорить с ним о чем-либо секретном, примите его здесь, ведь тогда я побуду с вами подольше.
— В самом деле, я и забыл, — промолвил Бонапарт, — что Фуше один из ваших друзей.
— Друзей? — повторила Жозефина. — Я не позволяю себе иметь друзей из числа ваших министров.
— О, ему недолго оставаться министром, — заметил Бонапарт. — Да и ни о чем секретном мне с ним говорить не надо.
И, повернувшись к Констану, доложившему о визите Фуше, напускным тоном произнес:
— Пригласите господина министра полиции.
Фуше вошел и, казалось, был немало удивлен, застав Бонапарта в будуаре его жены.
— Сударыня, — сказал он, — сегодня у меня дело не к первому консулу, а к вам.
— Ко мне? — с удивлением и чуть ли не с беспокойством спросила Жозефина.
— О, давайте-ка послушаем! — оживился Бонапарт.
И он со смехом ущипнул жену за ушко, тем самым давая знать, что к нему вернулось хорошее настроение.
У Жозефины слезы выступили из глаз, ибо Бонапарт, выказывая ей таким образом свое расположение, почти всякий раз непонятно зачем, хотя, возможно, и не нарочно, делал ей больно.
Однако она продолжала улыбаться.
— Вчера мне нанес визит доктор Кабанис, — начал Фуше.
— Бог ты мой! — воскликнул Бонапарт. — И что намеревался делать в вашем логове сей философ?
— Он пришел справиться у меня, прежде чем вам будет нанесен официальный визит, полагаю ли я, что брачный союз, который вскоре совершится в его семье, получит ваше одобрение, и если да, то не возьметесь ли вы добиться такого же одобрения и со стороны первого консула.
— Вот видишь, Жозефина, — рассмеялся Бонапарт, — тебя уже воспринимают как королеву.
— Но ведь, — силясь рассмеяться, промолвила Жозефина, — тридцать миллионов французов, населяющих Францию, могут заключать браки между собой без малейших возражений с моей стороны; и кто же в своей почтительности по отношению ко мне заходит так далеко?
— Графиня де Сурди, которой вы нередко оказываете честь, принимая ее у себя. Она выдает замуж свою дочь Клер.
— За кого?
— За молодого графа де Сент-Эрмина.