Никогда прежде она с такой настойчивостью не добивалась брачного союза Гортензии с Луи.
Возвращаясь к себе, первый консул был близок к обещанию исполнить ее просьбу.
Жозефина задержала г-жу де Сурди у себя, чтобы рассказать ей о всех своих радостях, и послала Клер утешать Гортензию.
Но Клер не стала даже и пытаться, она слишком хорошо знала, чего бы ей самой стоило отказаться от Эктора.
Так что она плакала вместе с Гортензией и изо всех сил призывала ее обратиться к первому консулу, который слишком любил падчерицу, чтобы сделать ее несчастной.
Внезапно в голову Гортензии пришла странная мысль, которой она тут же поделилась с подругой.
Заключалась эта мысль в том, чтобы с согласия обеих матерей отправиться к гадалке, мадемуазель Ленорман.
В свое время Жозефина ходила к ней, и все помнят, что та ей предсказала.
И с тех пор г-жа Бонапарта шла по дороге этой призрачной мечты, которую каждый день превращал в явь.
Мадемуазель де Сурди была отправлена в качестве посла к обеим матерям, чтобы сообщить им о совместном желании девушек и испросить разрешения осуществить его.
Переговоры длились долго. Гортензия, сдерживая рыдания, подслушивала за дверью.
В итоге Клер вернулась, сияя от радости: разрешение им дали, но при условии, что мадемуазель Луиза, старшая камеристка г-жи Бонапарт, полностью ей доверявшей, ни на минуту не оставит девушек одних.
Мадемуазель Луизу вызвали и дали ей самые строгие наставления. Она клятвенно заверила, что все исполнит, и обе девушки, закутавшись в плотные вуали, сели в карету г-жи де Сурди, приехавшей в Тюильри в своем утреннем экипаже без гербов.
Кучер, не знавший к кому он едет, получил приказ остановиться на улице Турнон, у дома номер 6.
Первой вышла из кареты мадемуазель Луиза; ей дали все указания, и потому она знала, что мадемуазель Ленорман живет в глубине двора, слева, что там надо подняться на три ступени и постучать в дверь справа.
Она позвонила, им открыли и, по просьбе мадемуазель Луизы, ее и обеих девушек проводили в отдельный кабинет, куда обычно посетители не допускались.
Поскольку мадемуазель Ленорман никогда не гадала двум посетителям одновременно, девушкам следовало войти к ней врозь, причем в соответствии с алфавитным порядком их фамилий.
Так что Гортензии Бонапарт предстояло попасть к ней первой.
Она ждала около получаса, а затем вошла.
Мадемуазель Луиза пребывала перед этим в замешательстве, ведь ей было строго-настрого приказано не спускать глаз с обеих девушек.
Но, оставаясь с Клер, она потеряет из виду Гортензию; сопровождая Гортензию, потеряет из виду Клер.
Вопрос был настолько серьезным, что его представили на рассмотрение мадемуазель Ленорман, которая тут же отыскала средство все уладить.
Мадемуазель Луиза останется с Клер, но, поскольку двери в кабинет будут открыты, она сможет видеть Гортензию, хотя при этом окажется достаточно далеко от мадемуазель Ленорман и не услышит того, что прорицательница скажет Гортензии, беседуя с ней вполголоса.
Естественно, девушки попросили погадать им с помощью карточной колоды, именовавшейся большим оракулом.
То, что мадемуазель Ленорман увидела, разложив карты, явно произвело на нее сильное впечатление; ее жесты и выражение лица выдавали возраставшее с каждой минутой изумление.
Наконец, перетасовав все карты и всмотревшись в ладонь Гортензии, она встала и вдохновенным тоном произнесла всего одну фразу, которую девушка восприняла с легко заметным недоверием.
Но, сколько бы вопросов Гортензия ей ни задавала, мадемуазель Ленорман не прибавила ни слова к уже сказанному, повторяя лишь одно:
— Предсказание произнесено, верьте предсказанию!
И жестом показала девушке, что с ней она закончила и настала очередь другой.
Хотя отправиться к прорицательнице предложила мадемуазель де Богарне, Клер после произошедшего у нее на глазах сгорала от нетерпения ровно так же, как ее подруга.
И она поспешила войти в кабинет прорицательницы.
Ей не дано было предвидеть, что ее судьба вызовет у мадемуазель Ленорман такое же великое удивление, как и судьба мадемуазель де Богарне.
Однако мадемуазель Ленорман, действуя с твердостью женщины, которая верит в себя, но не решается говорить нечто невероятное, три раза подряд раскладывала свои карты, рассматривала сначала правую ладонь Клер, потом левую, нашла на обеих линию сердца разорванной, а линию судьбы доходящей почти до линии сердца и раздваивающейся у холма Сатурна, и лишь тогда тем же торжественным тоном, каким она произнесла оракул мадемуазель де Богарне, сделала предсказание мадемуазель де Сурди, которая после этого вышла к мадемуазель Гортензии и Луизе бледная как смерть и со слезами на глазах.
Девушки не произнесли ни слова, не задали друг другу ни одного вопроса, пока оставались в доме мадемуазель Ленорман.
Казалось, они боялись, что любое слово или любой вопрос обрушат крышу этого дома на их головы.
Но стоило им сесть в карету, а кучеру пустить лошадей вскачь, как девушки одновременно обратились друг к другу с одним и тем же вопросом:
— Что она тебе сказала?
Гортензия, первая узнавшая свою судьбу, первой и ответила.
— Она сказала мне: «Ты станешь женой короля и матерью императора, а умрешь в изгнании». Ну а что она сказала тебе?
— Она сказала: «Ты четырнадцать лет будешь вдовой живого мужа, а остаток жизни — женой мертвеца!»
XXIIМАДЕМУАЗЕЛЬ ДЕ БОГАРНЕ СТАНОВИТСЯ ЖЕНОЙКОРОЛЯ БЕЗ ТРОНА, А МАДЕМУАЗЕЛЬ ДЕ СУРДИВДОВОЙ ЖИВОГО МУЖА
Прошло полтора месяца со времени визита обеих девушек к сивилле с улицы Турнон. Мадемуазель де Богарне, несмотря на свои слезы, вышла замуж за Луи Бонапарта, а мадемуазель де Сурди предстояло тем же вечером подписать брачный договор с графом де Сент-Эрмином.
Глубокая неприязнь, которую мадемуазель де Богарне испытывала к брату первого консула, могла натолкнуть на мысль, что она находила в Луи Бонапарте нечто, вызывавшее непреодолимое отвращение. Но ничего такого в нем не было. Она любила Дюрока, только и всего. Любящее сердце, как известно, слепо.
Луи Бонапарту в ту пору шел двадцать четвертый год. Это был красивый молодой человек с несколько холодным выражением лица, весьма похожий, кстати говоря, на свою сестру Каролину, хорошо образованный, с литературными наклонностями, очень прямой, очень добрый, а главное, очень честный, неспособный поверить, что королевский титул может изменить в человеке его нравственные правила и моральные обязательства; возможно, это был единственный государь, который, царствуя над чужим народом, заслужил любовь этого народа и оставил по себе признательную память, такую же, какую Дезе оставил по себе в Верхнем Египте; словом, это был справедливый султан.
Прежде чем мы расстанемся с этим прямодушным человеком и очаровательной особой, ставшей его женой, расскажем о том, как скоропалительно был устроен их брак, единственной причиной которого стали назойливые настояния со стороны Жозефины.
Мы уже говорили, почему Жозефина противилась браку своей дочери с Дюроком.
— В лице Дюрока, — каждый раз говорила она Бурьенну, — я никогда не буду иметь опору; Дюрок представляет собой более или менее значительную фигуру лишь благодаря дружбе с Бонапартом и никогда не осмелится выступить против братьев своего покровителя, тогда как, напротив, Бонапарт очень любит Луи, который не имеет ни малейшего честолюбия и никогда не будет иметь его. Луи станет для меня противовесом Жозефу и Люсьену.
Бонапарт, со своей стороны, говорил следующее:
— Дюрок и Гортензия любят друг друга. Моя жена напрасно старается, они подходят друг другу и вполне могут вступить в брак; я тоже люблю Дюрока, и у него хорошие задатки. Я уже выдал Каролину замуж за Мюрата, а Полину — за Леклера, и теперь вполне могу выдать Гортензию замуж за Дюрока, ведь он славный малый и ничем не хуже других. Наконец, он дивизионный генерал; никаких разумных доводов против этого брака не существует; к тому же на Луи у меня другие виды.
Вечером того самого дня, когда обе девушки побывали у мадемуазель Ленорман, Гортензия, побуждаемая подругой, решила предпринять еще одну попытку повлиять на отчима; после ужина, оказавшись наедине с ним, она с присущей ей грацией подошла к нему, опустилась на колени у его ног и со всеми ласковыми девичьими уловками, придававшими ей власть над первым консулом, заявила ему, что этот брачный союз будет ее вечным несчастьем, и, воздав должное Луи, повторила, что любит Дюрока и только Дюрок может сделать ее счастливой.
И тогда Бонапарт принял решение.
— Хорошо, — сказал он. — Раз ты непременно хочешь выйти за него, так и будет, но предупреждаю, что у меня есть условие. Если Дюрок согласится с ним, все будет по-твоему, но если он отвергнет его, то больше я никогда не стану спорить по этому поводу с Жозефиной и ты станешь женой Луи.
И, воодушевленный тем, что наконец принял решение, невзирая на неприятности, к каким это решение может привести, он поднялся в кабинет.
Войдя туда, он в поисках Дюрока заглянул в его комнату.
Но, как мы уже говорили, Дюрок, этот вечный гуляка, редко бывал на своем посту.
— Где Дюрок? — с явным раздражением спросил Бонапарт.
— Он вышел, — ответил Бурьенн.
— И где он, как вы полагаете?
— В Опере.
— Передайте ему, когда он вернется, что я обещал Гортензии, что он женится на ней, но мне надо, чтобы все это устроилось самое позднее через два дня. Я дарю ему пятьсот тысяч франков и назначаю его командующим восьмым военным округом. На другой день после свадьбы он отправиться в Тулон вместе с женой, и мы будет жить по отдельности. Я не хочу, чтобы зять жил в моем доме. Поскольку я желаю поскорее покончить с этим делом, доложите мне сегодня же вечером, устроит ли его такое предложение.
— Не думаю, что его это устроит, — ответил Бурьенн.
— Что ж, тогда она выйдет замуж за Луи.