«Парижскую газету» доставляли в Лондон; возможно, до Кадудаля такие вести и не дошли бы, однако номер газеты с этим сообщением переслал ему кто-то из друзей. Жорж усмотрел в этом обвинение, выдвинутое против него, а в этом обвинении — жесточайшее оскорбление, нанесенное его чести и его верности слову.
— Что ж, — сказал он, — обвинив меня, они нарушили заключенное между нами соглашение; не имея возможности уничтожить меня с помощью пули и клинка, они вознамерились уничтожить меня с помощью клеветы. Они хотят войны — они ее получат.
И в тот же вечер он поднялся на борт рыбацкого судна, которое пять дней спустя высадило его на берег Франции, между Пор-Луи и полуостровом Киберон.
Одновременно с ним из Лондона в Париж выехали два других человека, Сен-Режан и Лимоэлан, однако им предстояло высадиться у прибрежных скал Бивиля и проследовать через Нормандию.
В день отъезда они провели у Жоржа целый час и получили от него инструкции.
Лимоэлан поднаторел во всех каверзах гражданской войны. Сен-Режан, бывший морской офицер, способный на все, превратился в сухопутного разбойника, побывав перед тем разбойником морским.
Вот на таких конченых людей, а не на Гиймо и Соль де Гризоля, как прежде, приходилось теперь опираться в своих новых замыслах Кадудалю.
Разумеется, им следовало согласовывать свои действия и они располагали определенными средствами связи друг с другом, но было очевидно, что они отправились в путь с одной и той же целью. Однако вот как все происходило.
В конце апреля 1804 года, около пяти часов вечера, человек, закутанный в длинный плащ, галопом въехал во двор фермы в Плескопе, находившейся в аренде у богатого фермера Жака Доле. Вместе с ним жили его шестидесятилетняя теща, тридцатилетняя жена и двое детей: сын десяти лет и дочь семи лет.
С десяток слуг, мужчин и женщин, помогали им в работе на ферме.
Незнакомец попросил позвать хозяина дома, затворился ним на полчаса, но больше ни у кого на глазах не появлялся. Из-за дверей Жак Доле вышел один.
За ужином все отметили его молчаливость и озабоченность. Несколько раз жена обращалась к нему с вопросами, но он не ответил ей, а когда после еды дети захотели, как обычно, поиграть с ним, он мягко отослал их прочь.
В Бретани, как известно, слуги едят за одним столом с хозяином, так что в тот день, как и прежде, все ужинали сообща и обратили внимание на эту печаль Жака Доле, удивившую их тем более, что он отличался чрезвычайно веселым характером.
Поскольку за несколько дней перед тем подвергся нападению замок Ларре, поденные работники на протяжении всего ужина вполголоса говорили об этом происшествии.
Доле слушал, несколько раз приподнимал голову, словно желая задать вопрос, но, так и не решаясь прервать рассказчика и не произнося ни слова, предоставлял ему возможность продолжать свою историю.
Однако время от времени его старая теща осеняла себя крестом, а г-жа Доле, не в силах справиться со своим страхом, к концу рассказа пересела поближе к мужу.
Было уже восемь часов вечера, и на дворе совсем стемнело; в этот час все слуги обычно удалялись: одни в ригу, другие в конюшню. Однако Жак Доле, казалось, был настроен задержать их подле себя, ибо он приказывал им сделать то одно, то другое, так что никто из них не мог покинуть дом; кроме того, время от времени он бросал взгляд на пару двуствольных ружей, висевших у камина, и при этом имел вид человека, который в случае нужды предпочел бы воспользоваться ими, а не оставлять их подвешенными на гвозде.
Тем не менее постепенно все разошлись.
Затем бабка уложила обоих детей в кроватки, стоявшие между родительской кроватью и стеной, затем поцеловала зятя и свою дочь и в свой черед пошла спать в комнату, прилегавшую к кухне.
После этого Доле и его жена покинули кухню и удалились в свою спальню, которая отделялась от кухни застекленной дверью и имела два выходивших во двор окна, наглухо закрытых дубовыми ставнями; лишь в самом верху этих ставней были проделаны два отверстия в форме ромба, достаточно большие, чтобы пропускать внутрь немного солнечного света, которого хватало для передвижения в темноте.
Настал тот час, когда г-жа Доле обычно раздевалась и ложилась в постель. На фермах всегда просыпаются очень рано, и потому ложатся спать чуть стемнеет; однако этим вечером, охваченная каким-то смутным беспокойством, г-жа Доле никак не могла решиться снять с себя одежду; наконец она настроилась раздеться, но захотела прежде осмотреть вместе с мужем все двери и убедиться, что они надежно заперты.
Фермер согласился, пожав при этом плечами, как человек, считающую такую предосторожность бесполезной, и начал осмотр с дверей и окон кухни; первая из этих дверей вела в молочню, но, поскольку там не было наружного выхода и имелись лишь небольшие оконные проемы, г-жа Доле не стала настаивать на своем, когда муж сказал ей:
— Туда можно попасть только через кухню, а мы не покидали ее начиная с полудня.
Супруги осмотрели дверь, ведущую во двор: она была надежно закрыта с помощью железной перекладины и двух задвижек.
С окном дело обстояло точно так же.
Дверь в пекарню имела лишь один запор, но эта была дубовая дверь с тюремным коробчатым замком.
Оставалась еще дверь, ведущая в сад, но, чтобы добраться до нее, нужно было либо перелезть через стену высотой в десять футов, либо высадить другую дверь, способную выдержать первую атаку.
Так что г-жа Доле вернулась в дом несколько успокоившись, хотя, не в силах унять свое нервное возбуждение, по-прежнему была охвачена дрожью.
Господин Доле сел за письменный стол и сделал вид, что проверяет бумаги, но, как ни велико было его самообладание, ему тоже не удавалось скрыть свою тревогу, выдававшую себя невольными вздрагиваниями и той настороженностью, с какой он внимал малейшему шуму.
Если его тревога стала следствием прозвучавшего днем предупреждения об опасности, которая ему угрожала, то тревога эта была небезосновательной.
Примерно в часе ходьбы от деревни Плескоп из Мёконского леса вышел отряд человек в двадцать и двинулся напрямик через поле.
Впереди, составляя авангард, ехали четверо всадников в мундирах национальной жандармерии; за ними пешком следовали еще человек пятнадцать или шестнадцать, но без мундиров и вооруженных ружьями и вилами.
С величайшей осторожностью, стараясь оставаться незамеченными, они продвигались вдоль изгородей, спускались в овраги, взбирались по склонам, неуклонно приближаясь к Плескопу, до которого им вскоре осталось пройти не более сотни шагов.
Там они остановились и начали совещаться.
Вскоре от отряда отделился один человек и кружным путем стал пробираться к ферме.
Остальные не трогались с места, пребывая в ожидании.
Разведчик вернулся и сообщил, что обошел ферму кругом, но не отыскал ни малейшей лазейки во двор; совет собрался снова, и было решено, что раз нельзя попасть внутрь хитростью, то надо прибегнуть к силе.
Отряд снова тронулся в путь и остановился лишь у подножия каменной стены.
Уже давно до него доносился лай собаки, однако невозможно было понять, с фермы он раздавался или из соседних домов.
У подножия стены ночные бродяги замерли на месте; собака явно находилась по другую сторону стены и носилась по саду.
Они сделали несколько шагов по направлению к воротам, однако собака, яростно лая, бросилась туда же.
Надежды на неожиданное нападение больше не было: их обнаружили.
Тогда четыре всадника в жандармских мундирах двинулись к воротам, в то время как остальные бандиты, шедшие пешком, прижались к стене.
Собака подоспела туда одновременно со всадниками и, пытаясь просунуть нос под ворота, рычала еще отчаяннее.
За воротами послышался мужской голос:
— Что такое, Барсук? Что случилось, мой хороший?
Пес повернулся на голос и жалобно заскулил.
Откуда-то из глубины двора раздался женский голос:
— Надеюсь, ты не будешь открывать ворота?
— А почему нет? — ответил мужской голос.
— Да потому, что это могут быть разбойники, болван!
Голоса смолкли.
— Именем закона, — крикнули с наружной стороны ворот, — открывайте!
— А кто вы такие, чтобы говорить от имени закона? — спросил тот же мужчина.
— Ваннская жандармерия, явившаяся осмотреть ферму Жака Доле, которого обвиняют в укрывательстве шуанов.
— Не слушай их, Жан, — произнесла женщина. — Вранье все это; пойми, они нарочно так говорят, чтобы ты открыл им ворота.
Жан явно придерживался мнения своей жены, ибо, стараясь не шуметь, он перенес приставную лестницу с одного участка стены на другой, потихоньку взобрался по ней до гребня стены и, посмотрев вниз, сумел разглядеть четверых всадников и человек пятнадцать пеших, прижавшихся к стене.
Между тем люди в жандармских мундирах продолжали кричать: «Открывайте, именем закона!», тогда как три или четыре человека били прикладами ружей в ворота, угрожая высадить их, если они не будут открыты.
Стук прикладов донесся до спальни фермера и довел страх г-жи Доле до панического ужаса.
Растерявшись при виде испуга жены, г-н Доле не решался открыть ворота, как вдруг из молочни вышел незнакомец и, взяв фермера за руку, сказал ему:
— Чего вы колеблетесь? Разве я не обещал вам, что ручаюсь за все?
— С кем ты там разговариваешь? — крикнула г-жа Доле.
— Да ни с кем, — ответил Доле и бросился в сад.
Едва открыв дверь, он услышал разговор садовника и его жены с бандитами и, хотя и не обманутый их уловкой, крикнул:
— Эй, Жан! Чего ты там упрямишься и не открываешь представителям закона? Ты же прекрасно понимаешь, что нас объявят виновными в сопротивлении властям. Простите этого человека, господа, — продолжал фермер, направляясь к воротам, — но ему позволено действовать лишь по моему приказу.
Жан узнал голос г-на Доле и бросился ему навстречу.
— Ах, хозяин, — воскликнул он, — это не я ошибаюсь, а вы! Там не настоящие жандармы, а разбойники, переодетые в жандармов. Во имя Неба, не открывайте!