Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая — страница 45 из 136

Нет, это был красивый тридцатитрехлетний мужчина, эмигрировавший вместе со своим отцом и графом д’Артуа, вступивший в 92 году в эмигрантский корпус, который был сформирован на берегах Рейна, и, от правды не уйдешь, восемь лет воевавший против Франции, но воевавший ради того, чтобы сокрушить принципы, принять которые ему не позволяли его аристократическое воспитание и монархические предрассудки. После роспуска армии Конде, то есть после подписания Люневильского мира, герцог Энгиенский мог, подобно его отцу, деду, другим принцам и множеству эмигрантов, удалиться в Англию, но в силу сердечной привязанности, о которой стало известно лишь позднее, предпочел обосноваться, как мы уже сказали, в Эттенхайме.

Он жил там как простое частное лицо, поскольку огромное состояние, состоявшее из дарений Генриха IV, поместий обезглавленного герцога де Монморанси и того, что наворовал Луи Одноглазый, было конфисковано Революцией. Эмигранты, осевшие в окрестностях Оффенбурга, приезжали к нему на поклон. Иногда молодые люди устраивали длительные поездки на охоту в Шварцвальд, иногда принц исчезал на целую неделю и неожиданно возвращался так, что никто не знал, куда он ездил; эти отлучки давали повод для разного рода догадок, предаваться которым принц позволял кому угодно, но, сколь бы диковинными и сколь бы порочащими они ни были, не давал никаких разъяснений по поводу своего отсутствия.

И вот однажды утром в Эттенхайм прибыл незнакомец, который явился к принцу и попросил разрешения переговорить с ним. Он переправился через Рейн в Келе и приехал по дороге из Оффенбурга.

Однако принца не было дома вот уже три дня.

Незнакомец стал ждать.

На пятый день принц вернулся.

Незнакомец назвал свое имя и сказал, от имени кого он приехал. И, хотя он нисколько не настаивал на немедленной встрече и, напротив, умолял принять его, когда герцогу это будет удобно, принц пожелал принять его в ту же минуту.

Этим незнакомцем был Соль де Гризоль.

— Так вы приехали ко мне от имени славного Кадудаля? — спросил его принц. — Я только что прочел в одной английской газете, что он покинул Лондон, чтобы отправиться во Францию и отомстить за оскорбление, нанесенное его чести, а затем, отомстив за это оскорбление, вернулся в Лондон.

Адъютант Кадудаля подробнейшим образом рассказал принцу о случившемся, ничего не прибавив и не убавив, а затем поведал о том, как он выполнил возложенные на него поручения, объявив вендетту первому консулу и передав Лорану приказ Кадудаля возобновить прежние действия Соратников Иегу.

— Вы что-то еще должны мне сказать? — выслушав рассказ гостя, спросил принц.

— Разумеется, принц, — ответил посланец Кадудаля. — Я должен сказать вам, что, несмотря на Люневильский мир, вот-вот начнется новая, еще более ожесточенная война против первого консула; Пишегрю, наконец-то договорившийся с вашим августейшим отцом, вступит в нее со всей ненавистью к французским властям, которую подпитывает его изгнание в Синнамари. Моро, пребывая в ярости от того, что его победа при Гогенлиндене не получила должного признания, и устав видеть, как Рейнская армия и ее генералы постоянно приносятся в жертву Итальянской армии, также готов поддержать новое движение своей огромной популярностью. Более того, есть одно обстоятельство, принц, которое почти никому не известно и которое мне поручено открыть вам.

— Какое же?

— В армии формируется тайное общество.

— Общество Филадельфов?

— Так вы уже знаете?

— Кое-что слышал.

— Ваше высочество знает, кто его возглавляет?

— Полковник Уде.

— Вы когда-нибудь встречались с ним?

— Видел один раз в Страсбурге, но он не знал, кто я.

— И какое впечатление он произвел на ваше высочество?

— Мне показалось, что он чересчур молод и чересчур легкомыслен для задуманного им громадного дела.

— Пусть ваше высочество не заблуждается на этот счет, — сказал Соль де Гризоль, — Уде родился в горах Юры, и он вполне наделен нравственными и физическими силами горца.

— Ему всего лишь двадцать пять лет.

— Бонапарту было двадцать шесть, когда он проделал Итальянскую кампанию.

— Вначале Уде был на нашей стороне.

— Да, и мы впервые познакомились с ним в Вандее.

— Затем он переметнулся к республиканцам.

— Потому что устал воевать против французов.

Принц глубоко вздохнул.

— Ах, — воскликнул он, — как же я от этого устал!

— Никогда еще, и пусть ваше высочество поверит суждению человека, не привыкшего расточать похвалы, никогда еще в одном лице не сочетались столь противоречивые и в то же время столь естественные качества. Он обладает простодушием ребенка и смелостью льва, доверчивостью юной девушки и твердостью старого римлянина. Он деятелен и беззаботен, ленив и неутомим, переменчив в настроении и незыблем в решениях, мягок и суров, ласков и грозен. Могу добавить лишь одно в его пользу, принц: такие люди, как Моро и Мале, признали его в качестве вождя и обязались подчиняться ему.

— Значит, в настоящее время у общества три руководителя?

— Уде, Мале и Моро — Филопемен, Марий и Фабий. Скоро к ним присоединится четвертый, Пишегрю, под именем Фемистокла.

— Я вижу в этом союзе совершенно различные начала, — заметил принц.

— Да, но весьма мощные. Сначала избавимся от Бонапарта, а затем, когда место освободится, озаботимся тем, какой человек или какой режим появится там взамен него.

— А как вы рассчитываете избавиться от Бонапарта? Надеюсь, не путем убийства?

— Нет, он должен погибнуть в бою.

— Вы полагаете, что он согласится на нечто вроде битвы Тридцати? — с улыбкой спросил принц.

— Нет, принц; его вынудят принять бой. Трижды в неделю он ездит в свое загородное имение Мальмезон, с эскортом в сорок — пятьдесят человек. Кадудаль нападет на него, имея под своим началом равное число бойцов, и Бог встанет на сторону правого дела.

— И в самом деле, такое не похоже на убийство, — задумчиво произнес принц, — это поединок.

— Но для полного успеха нашего замысла, монсеньор, нам нужна поддержка французского принца, отважного и популярного в народе, такого, как вы, ваше высочество. Герцог Беррийский, герцог Ангулемский и их отец, граф д’Артуа, столько раз давали нам обещания и столько раз не сдерживали слова, что мы не можем более полагаться на них. И потому, монсеньор, я пришел сказать вам от имени всех, что мы просим лишь одного: вашего присутствия в Париже, дабы в тот час, когда Бонапарт будет убит, народ призвал бы к восстановлению монархии принц из династии Бурбонов, который мог бы незамедлительно завладеть троном от имени тех, кто имеет на него право.

Принц взял за руку Соль де Гризоля.

— Сударь, — произнес он, — я сердечно благодарю вас за то, сколь уважительно вы и ваши друзья судите обо мне, и намерен предоставить лично вам доказательство верности этого суждения, открыв вам тайну, которую не знает никто, даже мой отец. Отважному Кадудалю, Уде, Моро, Пишегрю и Мале я отвечаю так: «На протяжении девяти лет я участвую в войне, и на протяжении этих девяти лет, помимо того, что мне приходится каждодневно рисковать своей жизнью, хотя в этом нет ничего особенного, меня переполняет глубокая неприязнь к великим державам, которые называют себя нашими союзниками, а на самом деле, видят в нас лишь орудия для достижения собственных целей. Эти державы подписали мир, забыв упомянуть нас в своих соглашениях. Тем лучше. Я не буду в одиночку продолжать братоубийственную войну, подобную той, в какой мой предок, Великий Конде, погубил часть своей славы. Вы возразите мне, что Великий Конде воевал против короля, но я-то воюю против Франции. С точки зрения новых принципов, против которых я выступаю и на которые, следовательно, не могу опираться, оправданием моему предку может служить как раз то, что он воевал исключительно против короля. Я же воевал против Франции, хотя и на вторых ролях; не я объявил эту войну и не я закончил ее, предоставив делать это тем силам, что стоят выше меня. Я сказал судьбе: «Ты позвала меня, вот он я; но теперь, когда мир заключен, я не хочу ничего менять в том, что произошло». Сказанное предназначается нашим друзьям. Ну а теперь, — продолжал принц, — послушайте то, что предназначается вам, но только вам, сударь. И обещайте мне, что тайна, которую я вам доверю, не выйдет из ваших уст.

— Клянусь вам, монсеньор.

— Так вот, сударь, простите мне мою слабость, сударь, но я влюблен.

Посланец удивленно посмотрел на него.

— Да, слабость, — повторил герцог, — но в то же время и счастье; слабость, ради которой я три или четыре раза в месяц рискую головой, переправляясь на ту сторону Рейна, чтобы повидаться с восхитительной женщиной, которую обожаю. Все полагают, что меня удерживает в Германии мой разрыв с двоюродными братьями и даже с отцом. Нет, сударь, то, что удерживает меня в Германии, это пылкая, возвышенная, неодолимая страсть, которая заставляет меня предпочесть любовь долгу. Все интересуются, куда я поехал, задаются вопросом, где я, подозревают, что я строю заговоры. Увы! Увы! Я люблю, только и всего.

— О! Великая и святая любовь, как ты сильна, если заставляешь Бурбона забыть обо всем, даже о долге, — с улыбкой прошептал Соль де Гризоль. — Любите, принц, любите и будьте счастливы! Поверьте, это главное предназначение мужчины.

И Соль де Гризоль встал, намереваясь попрощаться с принцем.

— О нет! — воскликнул герцог. — Я вас так не отпущу.

— Но ведь мне больше нечего делать подле вас.

— Вы должны выслушать меня до конца, сударь. Я никогда ни с кем не говорил о моей любви; так вот, я задыхаюсь от нее! Я доверил вам свою тайну, но этого недостаточно, мне нужно говорить вам о моей любви снова и снова; вы прикоснулись к счастливой и радостной стороне моей жизни, и мне нужно рассказать вам, как красива, умна и преданна моя возлюбленная. Поужинайте со мной, сударь, а после ужина, что ж, вы покинете меня, но хотя бы два часа я буду говорить с вами о ней. Я люблю ее уже три года, но, представьте себе, еще ни с кем не мог поговорить о ней.