И Гризоль остался на ужин.
На протяжении двух часов принц говорил только о своей любви. Он рассказывал всю ее историю в мельчайших подробностях; он смеялся, плакал, жал руки своему новому другу и на прощание обнял его.
Странное действие способно оказать взаимное расположение! За один день посторонний человек проник в сердце принца куда глубже, чем любой из его друзей, никогда с ним не разлучавшийся.
Тем же вечером Соль де Гризоль выехал в Англию, а полицейский агент, которому Фуше поручил составлять отчеты о всех делах и поступках посланца Кадудаля, написал бывшему министру полиции следующее:
«Выехал через час после гражданина С. де Г
Следовал за ним от станции до станции; вслед за ним пересек мост в Келе; одновременно с ним ужинал в Оффенбурге, в том же зале, но он ничего не заподозрил.
Ночевал в Оффенбурге.
Отправился в Эттенхайм в восемь утра, на почтовых, через полчаса после С. де Г.
Остановился в гостинице "Крест", а гражданин С. де Г. — в гостинице "Рейн и Мозель".
Чтобы не вызывать беспокойства по поводу моего присутствия в городе, я заявил, что приехал по приглашению последнего князя-епископа Страсбурга, г-на де Роган-Гемене, столь известного своей ролью в афере с ожерельем. Что же касается самого князя-епископа, то я представился ему как эмигрант, который не может побывать в Эттенхайме, не засвидетельствовав ему своего почтения. Поскольку он исполнен тщеславия, я без конца льстил ему и в итоге настолько втерся к нему в доверие, что он пригласил меня отужинать с ним. Я воспользовался этими скоротечными дружескими отношениями, чтобы расспросить его о герцоге Энгиенском. Они редко видятся с принцем, но в таком маленьком городе, как Эттенхайм, с населением в три с половиной тысячи душ, каждый знает, что делает сосед.
Принц — это красивый молодой человек лет тридцати двух или тридцати трех, со светлыми и редкими волосами; стройный, хорошо сложенный, исполненный отваги и галантности. Жизнь его окутана тайной, поскольку время от времени он исчезает и никто не знает, что с ним при этом происходит. Однако Его Преосвященство не сомневается, что во время своих отлучек принц бывает во Франции или, по крайней мере, в Страсбурге, ибо дважды сталкивался с ним на дороге в Страсбург: в первый раз проезжая через Оффенбург, во второй — через Бенфельд.
Гражданин С. де Г. был весьма радушно принят герцогом Энгиенским, который оставил его отужинать с ним и, несомненно, принял все его предложения, ибо он проводил его до дорожной кареты и, расставаясь с ним, горячо пожал ему руку.
Гражданин С. де Г. намеревается уехать в Лондон.
Он уехал в одиннадцать часов вечера; я отправляюсь в полночь.
В том случае, если я буду вынужден остаться там, соблаговолите открыть мне кредит на сотню луидоров у начальника канцелярии французского посольства, но так, чтобы об этом кредите не знал никто на свете.
P.S. Не забудьте, монсеньор, что послезавтра Соратники Негу должны возобновить свои действия и для начала ограбить в Вернонском лесу дилижанс из Руана».
Мы надеемся, что благодаря разъяснениям, только что сделанным у них на глазах, наши читатели поняли причину внезапного исчезновения графа де Сент-Эрмина.
Обретя свободу вследствие того, что Кадудаль распустил свое войско, и полагая, что такое положение дел отвечает его желаниям, он в итоге решился попросить руки мадемуазель де Сурди.
Согласие на брак было ему дано.
Мы видели, с какой торжественностью должно было пройти подписание брачного договора и как Эктор уже почти взял в руки перо, как вдруг в особняк графини де Сурди стремительно ворвался шевалье де Магален, остановил графа в дверях гостиной, где происходила эта церемония, и дал ему прочитать приказ Кадудаля вновь взяться за оружие, адресованный Лорану, и приказ Лорана быть готовыми выступить с минуты на минуту, адресованный всем Соратникам Иегу.
Эктор горестно вскрикнул. Все его надежды на счастье рухнули в одно мгновение, самые дорогие мечты, которые он лелеял два месяца, развеялись как дым. Он не мог подписать брачный договор, ибо этим обрек бы мадемуазель де Сурди рано или поздно стать вдовой человека, погибшего на эшафоте как вооруженный грабитель. Деятельность Соратников Иегу полностью лишилась в его глазах своего рыцарского начала, и свое нынешнее положение он видел теперь не сквозь радужную призму романтики, а сквозь увеличительное стекло реальности. Выбора не было, ему оставалось лишь бежать; он не колебался ни секунды и, вдребезги разбив всю свою судьбу, произнес в ответ только одно слово: «Бежим!»
И бросился вон из особняка вместе с шевалье де Магаленом.
XXVIВ ВЕРНОНСКОМ ЛЕСУ
В следующую субботу, около одиннадцати часов утра, двое всадников выехали из деревни Пор-Мор, двинулись по дороге, ведущей из Лез-Андели в Вернон, проследовали через Л’Иль и Прессаньи, направляясь к Вернонне, затем переехали через старый деревянный мост, на котором стоят пять мельниц, и добрались до дороги, ведущей из Парижа в Руан.
Сразу за мостом, по левую сторону от него, начинается лес Бизи, под сумрачный полог которого оба всадника углубились, однако не настолько далеко, чтобы не иметь возможности видеть происходившее на дороге.
В то самое время, когда они проезжали через Прессаньи, двое других всадников, следовавших вдоль левого берега Сены, выехали из Рольбуаза, оставили по правую руку от себя Пор-Вилле и Вернон и, добравшись до того места, где скрылись в лесу двое первых всадников, явно стали совещаться, а затем, после недолгих колебаний, решительно въехали в лесную чащу.
Не проехали они и десяти шагов, как раздался окрик: — Кто идет?
— Вернон! — ответили вновь прибывшие.
— Версаль! — послышалось из леса.
В этот момент по дороге, пересекающей лес и идущей от Ле-Тийе-ан-Вексен в Бизи, подъехали еще двое всадников, которые после обмена теми же самыми паролями присоединились к первым четырем.
Всадники обменялись несколькими словами, позволившими им узнать друг друга, а затем молча стали ждать.
Пробило полночь.
Каждый отсчитал про себя один за другим все двенадцать ударов. Вслед за ними послышался дальний грохот катящей кареты.
Опустив руку на плечо соседу, каждый из всадников произнес:
— Слышите?
— Да, — ответили все в один голос.
Было понятно, что приближается дилижанс, и звук этот отозвался в их сердцах.
Щелкнули взводимые курки.
Внезапно у поворота дороги показались огни двух фонарей дилижанса.
Дыхания не слышалось, раздавался лишь стук сердец, звучавший, словно падение капель воды на скалу.
Дилижанс приближался.
Когда до него оставалось не более десяти шагов, двое всадников рванулись к упряжке лошадей, а четверо — к дверям, крича:
— Соратники Иегу! Сопротивление бесполезно!
Дилижанс на мгновение остановился, из его окон раздался оглушительный ружейный залп, затем кто-то крикнул: «Гони!», и дилижанс вновь помчался галопом, увлекаемый четырьмя мощными першеронами.
Два Соратника Иегу остались лежать на дорожной брусчатке.
У одного голова была насквозь, от виска до виска, пробита пулей; о нем заботиться уже не стоило.
Другой, придавленный крупом лошади, тщетно пытался дотянуться до пистолета, при падении выпавшего у него из рук.
Остальные врассыпную кинулись в лес и к реке, крича:
— Нас предали! Спасайся, кто может!
В эту минуту во весь дух примчались четверо жандармов. Они спрыгнули с лошадей и схватили раненого, который все же дотянулся до своего пистолета и намеревался всадить себе пулю в лоб.
Другой был мертв; падая, он потерял стремена, и его лошадь, обретя свободу, ускакала вслед за другими.
Стараясь покончить с собой, раненый, похоже, истратил все свои силы. Он застонал и потерял сознание; голова его ударилась о мостовую, и из широкой раны на темени ручьем хлынула кровь.
Его перевезли в тюрьму Вернона.
Когда он пришел в себя, ему показалось, будто он видит сон.
Лампа, горевшая скорее для того, чтобы его было видно через дверной глазок, нежели для того, чтобы видел он, освещала камеру изнутри.
И тогда, вспомнив все, он опустил голову на руки и зарыдал.
В ответ на это рыдание отворилась дверь, вошел начальник тюрьмы и спросил заключенного, не желает ли он чего-нибудь.
Однако тот выпрямился и, стряхнув одним взмахом своей гордой головы слезы, дрожавшие на ресницах, спросил:
— Сударь, вы можете дать мне пистолет, чтобы я застрелился?
— Гражданин, — ответил начальник тюрьмы, — ты просишь то единственное, что наряду со свободой мне запрещено тебе давать.
— В таком случае, — снова садясь, промолвил заключенный, — мне ничего не нужно.
И ничто более не побудило его произнести хоть одно слово.
На другой день, в девять часов утра, в камеру к нему вошли двое.
Он сидел на той же скамье, на какую опустился накануне.
Кровь на его ране свернулась, и прилипший к стене затылок свидетельствовал о том, что за всю ночь узник ни разу не пошевелился.
Этими двумя были прокурор Республики и судебный следователь, явившиеся допросить его.
Он отказался отвечать им, заявив:
— Я буду отвечать только господину Фуше.
— Вы хотите сделать ему признание?
Да.
— Слово чести?
— Да, слово чести.
Слух о нападении на дилижанс уже распространился по округе, и все понимали важность показаний задержанного.
Так что прокурор не колебался ни секунды.
Он приказал подать четырехместную карету и поместил туда узника, которого надежно связали, сам сел рядом с ним, а напротив усадил двух жандармов; третий жандарм устроился рядом с кучером, на козлах.
Карета тронулась и через шесть часов остановилась перед особняком гражданина Фуше.
Арестованного заставили подняться в прихожую, находившуюся на втором этаже. Гражданин Фуше был у себя в кабинете.