— Да, да, друг мой, — промолвила женщина, стискивая руку мужа, — я заметила его и, помнишь, даже сказала: «Какое зловещее место; мне кажется, его лучше проезжать днем, а не ночью».
— Ах, сударыня, — сказал молодой человек, грассировавший даже сильнее, чем было модно в то время, и, судя по всему, руководивший беседой за обеденным столом, — вам следует знать, что для господ Соратников Иегу не существует ни дня, ни ночи!
— В самом деле, — подхватил виноторговец, — нас остановили среди бела дня, в десять часов утра.
— И сколько их было? — осведомился толстяк.
— Четверо, гражданин.
— Они сидели в засаде у дороги?
— Нет, они прискакали верхом, вооруженные до зубов и в масках.
— Такой уж у них обычай, — заметил картавящий молодой человек. — А потом, не правда ли, они сказали: «Не вздумайте защищаться, вам не причинят никакого вреда; нам нужны только казенные деньги»?
— Слово в слово так, гражданин.
— Затем, — продолжал тот, кто казался столь хорошо осведомленным, — двое спрыгнули с седла, бросили поводья своим товарищам и принудили кондуктора отдать им деньги.
— Гражданин, — изумленно воскликнул толстяк, — поистине, вы рассказываете об этом так, как будто видели все собственными глазами!
— Возможно, этот господин и в самом деле был там, — промолвил Ролан.
Молодой человек живо повернулся к офицеру.
— Не знаю, гражданин, — сказал он, — намеревались ли вы нагрубить мне, мы поговорим об этом после обеда, но, в любом случае, не скрою, мои политические убеждения таковы, что, если только вы не имели намерения оскорбить меня, я не считаю ваше подозрение обидным. Однако вчера в десять часов утра, в то самое время, когда в четырех льё отсюда остановили дилижанс, я преспокойно завтракал на этом самом месте, сидя между вот этими двумя гражданами, которые в данную минуту оказывают мне честь, сидя по правую и левую руку от меня, и могут подтвердить сказанное.
— Ну и, — продолжал Ролан, обращаясь на этот раз к виноторговцу, — сколько же вас было в дилижансе?
— Нас было семеро мужчин и три женщины.
— Семеро мужчин, не считая кондуктора? — переспросил Ролан.
— Ну, разумеется, — ответил житель Бордо.
— И вы, будучи ввосьмером, позволили четырем бандитам ограбить вас! Поздравляю вас, сударь.
— Мы знали, с кем имеем дело, — ответил виноторговец, — и остереглись защищаться.
— Как! — воскликнул Ролан. — Ведь вы имели дело с разбойниками, бандитами, грабителями с большой дороги!
— Вовсе нет: они назвали себя.
— Назвали себя?
— Они сказали: «Мы не разбойники, мы Соратники Иегу. Господа, защищаться бесполезно; сударыни, не пугайтесь!»
— В самом деле, — сказал молодой человек, руководивший беседой за столом, — у них принято предупреждать во избежание недоразумения.
— Вот как! — сказал Ролан, в то время как Бонапарт хранил молчание. — А кто этот гражданин Иегу, у которого такие вежливые соратники? Он их главарь?
— Сударь, — обратился к нему человек, который своей одеждой несколько напоминал священника, живущего среди мирян, и, скорее всего, тоже был местным жителем и завсегдатаем этого обеденного зала, — если бы вы в большей степени, чем представляется, увлекались чтением Священного писания, вам было бы известно, что этот гражданин Иегу умер примерно две тысячи шестьсот лет назад и, следовательно, не может в нынешнее время останавливать дилижансы на большой дороге.
— Господин аббат, — ответил Ролан, — поскольку, несмотря на язвительный тон, принятый вами, вы производите на меня впечатление человека весьма образованного, позвольте бедному невежде узнать у вас подробности об этом Иегу, который умер две тысячи шестьсот лет назад и, тем не менее, в наши дни имеет честь располагать соратниками, носящими его имя.
— Сударь, — тем же язвительным тоном отозвался церковник, — Иегу был царем Израиля, которого помазал на царство пророк Елисей, обязав покарать дом Ахава и Иезавели за их преступления и предать смерти всех жрецов Ваала.
— Господин аббат, — с улыбкой ответил молодой офицер, — благодарю вас за объяснение; я не сомневаюсь, что оно соответствует истине и, главное, доказывает вашу незаурядную ученость, но, признаться, меня оно не очень просветило.
— Неужели, гражданин, — с удивлением спросил завсегдатай обеденного зала, — вы не понимаете, что Иегу — это его величество Людовик Восемнадцатый, да хранит его Господь, и что он был помазан на царство, взяв на себя обязанность карать за преступления Республики и предавать смерти жрецов Ваала, то есть жирондистов, кордельеров, якобинцев, термидорианцев, короче, всех, кто имел хоть какое-нибудь отношение к чудовищному положению дел, которое вот уже семь лет именуют революцией!
— Ну да, конечно! — воскликнул Ролан. — Я начинаю понимать; но относите ли вы к числу тех, с кем должны сражаться Соратники Иегу, храбрых солдат, отбросивших неприятеля от границ Франции, и прославленных генералов, командовавших Тирольской, Самбро-Мёзской и Итальянской армиями?
— Несомненно, и в первую очередь!
Глаза Ролана метнули молнии, ноздри его раздулись, губы сжались; он привскочил на стуле, но спутник схватил его за полу сюртука и заставил сесть обратно. Слово «негодяй», которое Ролан уже был готов бросить в лицо своему собеседнику, замерло у него на устах.
Затем тот, кто таким образом доказал свою власть над товарищем, впервые заговорил и спокойным голосом произнес:
— Гражданин, — сказал он, — простите двух путешественников, которые прибыли из дальних краев вроде Америки или Индии, покинув Францию два года тому назад, и не имеют понятия о том, что здесь происходит, но очень хотели бы это выяснить.
— Скажите тогда, что вы хотели бы узнать? — спросил молодой человек, казалось, не обративший ровно никакого внимания на оскорбление, которое уже готов был нанести ему Ролан.
— Я полагал, — продолжал Бонапарт, — что Бурбоны окончательно смирились с изгнанием, я полагал, что полиция действует таким образом, чтобы на больших дорогах не было ни разбойников, ни грабителей, и, наконец, я полагал, что генерал Гош окончательно усмирил Вандею.
— Да откуда же вы приехали? Откуда? — воскликнул молодой человек, расхохотавшись.
— Я уже сказал вам, гражданин, из дальних краев.
— Ну что ж, сейчас вы все поймете. Бурбоны далеко не богаты, а эмигранты, поместья которых проданы, разорились. Без денег невозможно содержать две армии на Западе и сформировать еще одну в горах Оверни. Ну так что ж! Соратники Иегу, останавливающие дилижансы и опустошающие денежные ящики сборщиков налогов, стали снабжать деньгами роялистских генералов. Спросите об этом лучше у Шаретта, Кадудаля и Тейсонне.
— Но, — робко вмешался в разговор виноторговец из Бордо, — если господа Соратники Иегу покушаются только на казенные деньги…
— Только на казенные деньги, и ни на какие другие! Еще не было случая, чтобы они ограбили частное лицо.
— Как же тогда вышло, — продолжал виноторговец, — что вчера вместе с казенными деньгами они прихватили опечатанный денежный мешок, в котором находились принадлежавшие мне двести луидоров?
— Любезный сударь мой, — отвечал молодой завсегдатай, — я уже говорил вам, что произошла какая-то ошибка и деньги эти рано или поздно будут вам возвращены. Это так же верно, как то, что меня зовут Альфред де Баржоль.
Виноторговец тяжело вздохнул и покачал головой: видно было, что, вопреки уверениям, он все еще сомневается.
Однако в этот момент, как если бы обещание, данное молодым дворянином, который одновременно открыл и свое имя, и свое положение в обществе, пробудили чувство порядочности в тех, за кого он выступил поручителем, у входной двери остановилась мчавшаяся галопом лошадь, в коридоре послышались шаги, дверь обеденного зала распахнулась и на пороге появился вооруженный до зубов человек в маске.
Все взгляды обратились к нему.
— Господа, — произнес он посреди гробового молчания, воцарившегося при его неожиданном появлении, — нет ли среди вас пассажира по имени Жан Пико, который ехал вчера в дилижансе, остановленном между Ламбеском и Пон-Роялем Соратниками Иегу?
— Да, есть, — с удивлением ответил виноторговец.
— Это вы, сударь? — спросил человек в маске.
— Я.
— У вас что-нибудь взяли?
— Да, у меня взяли опечатанный мешок с двумястами луидоров, который я отдал на хранение кондуктору.
— И я должен сказать, — добавил г-н Альфред де Баржоль, — что как раз сейчас этот господин говорил о пропаже своих денег, считая их безвозвратно потерянными.
— Этот господин ошибается, — сказал человек в маске, — мы ведем войну с правительством, а не с частными лицами. Мы партизаны, а не воры. Вот ваши двести луидоров, сударь, и, если такая же ошибка произойдет в будущем, протестуйте и ссылайтесь на Моргана.
С этими словами человек в маске положил мешок с золотом справа от виноторговца, учтиво раскланялся с сидевшими за столом и вышел, оставив одних объятыми ужасом, а других — пораженными столь безумной смелостью.
В эту минуту Бонапарту доложили, что карета заложена.
Он поднялся из-за стола, велев Ролану расплатиться.
Ролан направился к хозяину гостиницы, а Бонапарт тем временем сел в карету.
Но в тот момент, когда Ролан уже намеревался присоединиться к своему спутнику, путь ему преградил Альфред де Баржоль.
— Извините, сударь, — сказал он, обращаясь к Ролану, — но у вас на языке было какое-то слово в мой адрес, которое так и не вышло из ваших уст; могу я узнать причину подобной сдержанности?
— Ах, сударь, — ответил Ролан, — причина этой сдержанности заключается всего-навсего в том, что мой спутник дернул меня за полу сюртука, и, опасаясь вызвать его неудовольствие, я не стал называть вас мерзавцем, как намеревался.
— Но если вы намеревались оскорбить меня, сударь, могу я считать оскорбление нанесенным?
— Если это может доставить вам удовольствие, сударь…
— Это доставляет мне удовольствие, поскольку дает мне возможность потребовать у вас удовлетворения.