Напротив, Моро, еще блистающий славой после битвы при Гогенлиндене, недостаточно вознагражденный Бонапартом за эту великолепную и искусную победу и живший в Париже как частное лицо, имел огромное число сторонников. После 18 фрюктидора и 13 вандемьера Бонапарт выслал или удалил от дел лишь якобинцев, то есть крайнее крыло республиканцев. Однако все умеренные республиканцы, видевшие, как первый консул мало-помалу захватывает власть и шаг за шагом движется к учреждению монархии, все они, если и не физически, то, по крайней мере, в мыслях сплачивались вокруг Моро, который, имея поддержку трех-четырех генералов, оставшихся верными принципам 89-го и даже 93-го года, и опираясь на постоянное брожение в армии, открыто представленное Ожеро и Бернадотом и незримо — Мале, Уде и Филадельфами, являлся серьезным и опасным противником. И вот внезапно Моро, этот безупречный республиканец, сравнимый с Фабием, именем которого его называли, этот сторонник выжидательной политики, взявший, по его словам, за правило, что надо давать людям и делам время остыть, этот самый Моро, устав ждать, очертя голову бросается в роялистский заговор, имея с одной стороны кондейца Пишегрю, а с другой — шуана Жоржа.
Бонапарт улыбнулся, поднял глаза к небу и обронил фразу:
— Решительно, меня ведет звезда!
Затем, обращаясь к Реалю, он спросил:
— Это заявление написано им собственноручно?
— Да, генерал.
— На нем стоит подпись?
— Да.
— Что ж, поглядим.
И он с жадностью принялся читать:
«Человек, выходящий из врат могилы и еще окутанный мраком смерти, взывает о мщении тем, кто своим вероломством низвергнул его и его единомышленников в бездну. Посланный во Францию, чтобы поддержать дело Бурбонов, он оказался вынужден или сражаться за Моро, или отказаться от начинания, бывшего единственной целью его миссии…»
Бонапарт прервал чтение.
— Что значит сражаться за Моро? — спросил он.
— Читайте дальше, — промолвил в ответ Реаль.
«Принц из дома Бурбонов должен был прибыть во Францию, дабы встать во главе роялистской партии. Моро обещал присоединиться к борьбе за дело Бурбонов. Роялисты вернулись во Францию, но Моро отрекся от своих слов. Он предлагает им сражаться за него и провозгласить его диктатором. Таковы факты, и вам надлежит дать им оценку.
Генерал, служивший под начальством Моро, Лажоле, был послан им в Лондон к принцу. Пишегрю выступил в роли посредника. Лажоле от имени и по поручению Моро согласился с основными пунктами предложенного плана. Принц готовится выехать, но во время встреч, которые происходили в Париже между Моро, Пишегрю и Жоржем Кадудалем, Моро открыто обнаруживает свои намерения и заявляет, что готов действовать только ради диктатора, а не ради короля. В этом и заключается причина раскола и почти полной гибели роялистской партии.
Я видел Лажоле в Париже 25 января на бульваре Мадлен, когда он пришел забрать Жоржа и Пишегрю из экипажа, в котором мы находились втроем, и отвести их к Моро, ожидавшему их в нескольких шагах от этого места. На Елисейских полях между ними произошла встреча, в ходе которой Моро настаивал, что восстановить королевскую власть невозможно, и предложил поставить его во главе правительства в звании диктатора, предоставляя роялистам лишь возможность быть его подручными или его солдатами.
Принц должен был приехать во Францию лишь после того, как станут известны результаты переговоров между тремя генералами, и только в том случае, если они придут к полному единству и согласию в отношении того, как следует исполнить задуманное.
Жорж отверг мысль о тайном убийстве или адской машине, он категорически высказался по этому поводу еще в Лондоне. Он не признавал ничего, кроме открытого нападения живой силой, в котором он и его офицеры рисковали бы жизнью. Целью такого нападения был захват первого консула и, следственно, власти.
Не знаю, какой вес будут иметь для вас утверждения человека, час назад вырванного из рук той смерти, какую он сам для себя избрал, и видящего впереди смерть, которую уготовила ему оскорбленная власть, но в любом случае я не могу сдержать крик отчаяния и не критиковать человека, ввергшего меня в это отчаяние. Впрочем, факты, согласующиеся с моими утверждениями, можно будет обнаружить в ходе грандиозного судебного процесса, в который я оказался вовлечен.
Закончив чтение, Бонапарт с минуту помолчал. Было очевидно, что он пытается напряженным усилием мысли найти решение какой-то трудной задачи.
Затем, словно разговаривая с самим собой, он произнес:
— Единственный человек, который мог доставить мне беспокойство, единственный, у кого были преимущества передо мной — и так глупо погубить себя! Это невозможно!
— Угодно ли вам, чтобы я немедленно арестовал Моро? — спросил Реаль.
Первый консул отрицательно покачал головой и сказал:
— Моро чересчур значительная фигура, он чересчур откровенно противостоит мне, а я чересчур заинтересован в том, чтобы избавиться от него, рискуя таким образом дать повод для обвинений со стороны общественного мнения.
— Но ведь он же в заговоре с Пишегрю?!.. — возразил Реаль.
— Кроме того, — продолжал Бонапарт, — должен сказать, что о присутствии Пишегрю в Париже мне известно лишь со слов Фуше и вашего ночного висельника. А между тем все английские газеты пишут о нем так, как если бы он еще и сегодня находился в Лондоне или в его окрестностях. Хотя, разумеется, я знаю, что все эти газеты против меня и замышляют против французского правительства.
— Во всяком случае, я перекрою заставы и дам приказ самым строгим образом проверять всех, кто хочет попасть в Париж, — заявил Реаль.
— И, главное, всех, кто хочет его покинуть, — добавил Бонапарт.
— Гражданин первый консул, вам ведь предстоит проводить послезавтра смотр войск? — спросил Реаль.
— Да.
— Ну так вот, надо отменить его.
— Это почему?
— Потому, что, возможно, еще около шестидесяти заговорщиков бродят по мостовым Парижа; видя, что их лишили всякой возможности покинуть столицу, они могут решиться на какой-нибудь отчаянный шаг.
— Ну и какое мне до этого дело? — сказал Бонапарт. — Разве не вашим людям следует охранять меня?
— Генерал, — настаивал Реаль, — мы можем поручиться за вашу безопасность лишь при условии, что вы отмените смотр.
— Господин советник, повторяю вам, — произнес Бонапарт, начиная терять терпение, — у каждого из нас есть свое дело: вы должны заботиться о том, чтобы меня не убили, когда я провожу смотры, а я должен проводить смотры, даже рискуя быть убитым.
— Генерал, это неблагоразумно.
— Господин Реаль, — усмехнулся Бонапарт, — вы говорите как государственный советник; во Франции благоразумнее всего проявлять мужество!
И он повернулся спиной к советнику, чтобы отдать приказ Савари:
— Пошлите конного вестового к Фуше, пусть он немедленно явится ко мне для разговора.
От Тюильри до Паромной улицы, где жил Фуше, было недалеко, так что уже через десять минут карета подлинного министра полиции подъехала к воротам дворца.
Он застал Бонапарта в крайне возбужденном состоянии, широким шагом прохаживающимся по кабинету.
— Входите скорее! — сказал ему первый консул. — Вам известно, что Буве де Лозье только что пытался повеситься в тюрьме?
— Мне известно также, — спокойно ответил Фуше, — что его успели спасти и отвезти к господину Демаре, где он встретился с господином Реал ем, подвергся допросу и написал заявление.
— В этом заявлении сказано, что Пишегрю находится в Париже.
— Я говорил вам об этом еще раньше.
— Да, но вы не сказали мне, что он приехал, чтобы строить заговоры вместе с Моро.
— Тогда я этого еще не знал, по крайней мере, со всей определенностью; у меня были лишь подозрения, и этими подозрениями я с вами поделился.
— А теперь вы в этом уверены? — спросил Бонапарт.
— Вы ужасный человек, — сказал Фуше. — Все вам надо сказать, причем раньше времени, так что не стоит сообщать вам вообще ничего. Желаете знать точно, как обстоят у меня дела, но на условии, что вы позволите мне довести расследование до конца так, как я считаю нужным?
— Не ставьте мне никаких условий; я желаю знать, как у вас обстоят дела.
— Что ж, слушайте. У каждого из нас своя роль: у Реаля есть Буве де Лозье, который чуть не повесился вчера; у меня есть Лажоле, который, возможно, повесится завтра. Я его арестовал и допросил; хотите взглянуть на протокол? Я захватил его с собой, будучи уверен, что вы пожелаете ознакомиться с ним. Здесь только существенное, вопросы я убрал.
«Некоторое время назад я узнал от одного из наших общих друзей, аббата Давида, что Пишегрю и Моро, некогда поссорившиеся, наконец-то помирились. Прошлым летом я несколько раз виделся с Моро, и он высказал мне желание встретиться с Пишегрю. Чтобы устроить эту встречу, я отправился в Лондон, увиделся с Пишегрю и сообщил ему о желании Моро. Пишегрю заверил меня, что он испытывает такую же готовность и охотно воспользуется возможностью подобного примирения, дабы покинуть Англию.
Не прошло и двух недель, как такая возможность представилась, и мы воспользовались ею. Пишегрю жил тогда на улице Аркады; встреча была назначена на бульваре Мадлен, напротив улицы Бас-дю-Рампар. Моро приехал туда из дома, то есть с улицы Анжу-Сент-Оноре, в фиакре.
Пишегрю вышел у бульвара Мадлен, а я остался в фиакре, продолжавшем ехать шагом. Генералы встретились в условленном месте. Они прогуливались около четверти часа. Я не знаю, о чем они говорили во время этой первой встречи. Две следующие состоялись прямо в доме у Моро, на улице Анжу-Сент-Оноре. На этот раз я дожидался Пишегрю на улице Шайо, так как мы подыскали ему другое жилье. От Моро он вернулся чрезвычайно недовольный. Я спросил его, в чем причина этого недовольства, и он ответил: