— Какой зуб? О, черт!
— Ну да, какой?
— Посмотрите сами.
Жорж открыл рот, явив взору г-на Гильбара настоящий ларчик с тридцатью двумя жемчужинами.
— О! — изумился доктор. — Редко мне доводилось видеть такие зубы! И где же тот, что болит?
— Это что-то вроде нервной боли, доктор, поищите сами.
— С какой стороны?
— С правой.
— Да вы шутите, тут нечего искать, я не вижу ни одного пораженного зуба.
— Стало быть, доктор, вы думаете, я ради своего удовольствия прошу вас вырвать мне зуб? Странное, право, удовольствие!
— Но тогда сделайте милость, скажите, какой зуб я должен удалить?
— Вот этот, — произнес Жорж, указывая на первый коренной зуб. — Его и тащите!
— Вы уверены?
— Вполне, и поскорей, пожалуйста.
— Однако, сударь, уверяю вас…
— Мне кажется, — нахмурив брови, сказал Жорж, — я имею право избавиться от зуба, который меня мучит.
И, слегка приподнявшись, он явно намеренно дал возможность увидеть рукоятки двух пистолетов и богато украшенный набалдашник кинжала, торчавшие у него за поясом.
Осознав, что человеку, настолько обвешанному оружием, ни в чем отказать нельзя, хирург схватил зуб стоматологическим ключом, приложил усилие и вырвал зуб.
Жорж даже не вскрикнул. Он взял стакан, налил туда воды, капнул в воду несколько капель эликсира и самым вежливым тоном произнес:
— Сударь, у вас самая легкая и в то же время самая крепкая рука на свете. Но позвольте вам заметить, что английский метод я предпочитаю французскому.
С этими словами он прополоскал рот и сплюнул в тазик.
— И в чем причина такого предпочтения, сударь?
— Англичане удаляют зубы клещами, они просто тянут снизу вверх, не расшатывая больной зуб, тогда как вы, французы, давите со всей силы, поворачивая корень зуба, а это очень больно.
— Вы не дали мне знать, что вам было так уж больно.
— Дело в том, что я очень хорошо умею владеть собой.
— Вы француз, сударь?
— Нет, бретонец.
И Жорж положил два луидора на камин.
Кадудаль еще не услышал с улицы условного сигнала, которым ему должны были сообщить, что путь свободен, и, желая потянуть время, затеял разговор, длившийся целый час. Господин Гильбар, со своей стороны, старался не вызывать недовольство своего обвешанного оружием пациента и потому делал вид, что находит весьма интересными даже самые пустячные темы для беседы. Наконец с улицы раздался свист.
Это был сигнал, которого явно ждал Жорж. Он тотчас же встал, горячо пожал руку доктору и быстро спустился по лестнице.
Доктор остался один, не отдавая себе отчета в том, что произошло, и не понимая, с кем он только что имел дело — с сумасшедшим или с грабителем. И только на другой день, когда к нему явился полицейский агент, имея при себе описание примет Жоржа, которого упустили в окрестностях его дома, доктор все понял.
Но, наткнувшись в описании примет на фразу: «Рот в полном порядке, все тридцать два зуба на месте», он прервал чтение и произнес:
— Здесь ошибка! У него уже нет тридцати двух зубов.
— И с каких же пор? — спросил агент.
— С тех пор, — ответил г-н Гильбар, — как вчера вечером я вырвал ему один зуб.
Спустя два дня после этого происшествия, которое, как я уже сказал, вошло в полицейские предания, были схвачены два самых важных заговорщика.
И вот каким образом.
История, которую вам сейчас предстоит прочитать, не является ни полицейским преданием, ни судейским анекдотом.
На первом пароходе, на котором я совершал плавание из Генуи в Марсель, мне довелось познакомиться с маркизом де Ривьером. Его удивительное умение вести разговор привлекло меня к нему, однако ровно в тот момент, когда он начал рассказывать историю своего ареста, я ощутил первые признаки морской болезни, и, странное дело, его вибрирующий голос, неотступно преследовавший меня в разгар моих невыносимых страданий, казалось, вклинивался в мой мозг; маркиз умолк, лишь заметив, какие неслыханные усилия я делаю, чтобы слушать его и в то же время скрывать от него свои мучения. В итоге все, что он рассказывал мне тогда, спустя сорок лет сохранилось в моей памяти так же, как если бы этот разговор и эти мучения происходили вчера.
Господин де Ривьер и г-н Жюль де Полиньяк были связаны одной их тех античных дружб, какие способна разорвать лишь смерть; они вместе состояли в заговоре, вместе приехали в Париж и умереть рассчитывали тоже вместе.
Охота на них началась после ареста Моро и Пишегрю. Не зная, где укрыться, молодые люди остановились на решении попросить убежища у графа Александра де Лаборда, своего ровесника, который, принадлежа к финансовой аристократии, легко уживался с правлением первого консула.
У него был свой особняк на улице Артуа, в квартале Шоссе-д’Антен.
Придя на бульвар Итальянцев, маркиз де Ривьер остановился у одного из пилястров балкона Ганноверского павильона и прочитал вывешенное на нем постановление префекта полиции о смертной казни для укрывателей преступников.
Он вернулся к Жюлю де Полиньяку, поджидавшему его на бульваре, и сказал:
— Друг мой, мы чуть было не совершили нечто ужасное: попросив убежища у графа де Лаборда, мы подставили бы под удар его самого и всю его семью. Полагаю, что с помощью денег нам удастся найти не менее надежное пристанище, надо только поискать.
Жюль де Полиньяк, будучи человеком прямодушным, признал справедливость этого умозаключения, и друзья тотчас же расстались, чтобы продолжить поиски поодиночке.
В тот же вечер маркиз де Ривьер встретил своего бывшего камердинера по имени Лабрюйер, у которого он однажды уже отказался остановиться, опасаясь поставить его под удар. Однако на сей раз почтенный слуга так уговаривал маркиза, что тот согласился воспользоваться его гостеприимством.
Он прожил у него восемнадцать дней, в течение которых никто его не беспокоил, и, возможно, его так и не нашли бы, если бы не опрометчивый поступок его друга Жюля. Однажды, придя в дом, служивший ему укрытием, Жюль узнал, что его брат Арман только что был арестован. Не подумав о последствиях, не приняв никаких мер предосторожностей, он бросился к маркизу де Ривьеру, чтобы рассказать ему о произошедшем несчастье, и тот потребовал, чтобы начиная с этого времени Жюль жил у него.
— Никто не видел, как вы вошли? — спросил г-н де Ривьер.
— Никто, даже привратница.
— Тогда вы спасены.
Шесть дней они прожили бок о бок в одной комнате, однако на седьмой день Жюль, несмотря на настояния друга, вышел из дома и отправился на встречу, которая, по его словам, была совершенно обязательной.
Один из полицейских агентов узнал его, а затем, проследив за ним и увидев, куда он вернулся, провел всю ночь у дверей дома. На другой день, в шесть часов утра, Жюль де Полиньяк и маркиз де Ривьер были арестованы в жилище Лабрюйера.
Полицейским комиссаром, руководившим их арестом, был тот самый Комменж, который за шесть дней до этого арестовал Пишегрю. Прежде всего он заявил бедняге Лабрюйеру, что закон запрещает гражданам предоставлять жилье посторонним лицам, на что тот ответил, что г-н де Ривьер ему не посторонний, а друг, и что, даже если бы у порога его дома стояла гильотина, он все равно открыл бы дверь, чтобы дать ему приют.
Всех троих препроводили на допрос к государственному советнику Реалю.
— Господин государственный советник, — обратился к нему маркиз де Ривьер, — предупреждаю вас, что ни я, ни мой друг не ответим ни на один ваш вопрос, если вы не дадите нам слова, что не причините никакого зла человеку, который принял меня в своем доме, не зная, ради чего мы находимся в Париже.
Советник дал слово; г-н де Ривьер обнял своего бывшего слугу и сказал:
— Прощайте, друг мой; я уверен, что ваш покой не будет нарушен, и рад этому!
В пятницу 9 марта, в шесть часов вечера, агент общественной безопасности, которого звали Кальоль, получил в префектуре полиции приказ отправиться к подножию холма Святой Женевьевы, чтобы сесть на хвост городскому кабриолету № 53, если тот вдруг там появится.
Этот кабриолет ехал за Жоржем, в очередной раз менявшим место жительства и переезжавшим на квартиру, которую его друзья сняли ему за восемь тысяч франков в месяц.
Кабриолет едет без седока, но Кальоль следует за ним.
Он догадался, что кабриолет направляется за кем-то из разыскиваемых.
Дорога была усеяна полицейскими агентами, которые также получили соответствующие инструкции. Кальоль делится с ними своим наблюдением, и они присоединяются к слежке.
Кабриолет медленно доезжает до площади Сент-Этьенн-дю-Мон, сворачивает на улицу Монтань-Сент-Женевьев и останавливается напротив прохода, примыкающего к небольшой фруктовой лавке.
Ворота прохода открыты, капот кабриолета откинут назад. Кучер входит во фруктовую лавку и зажигает фонари. В тот момент, когда он вешает последний фонарь, из прохода торопливо выходят Жорж, два его друга, Леридан и Бюрбан, а также некто четвертый, и Жорж первым вскакивает в кабриолет. Его друзья готовятся последовать за ним, как вдруг Кальоль, расталкивая их локтями, пробивается к экипажу.
— Что это значит?! — восклицает Бюрбан, в свой черед отталкивая его. — Вам что, не хватило ширины улицы, чтобы пройти с другой стороны кабриолета?
— Мне кажется, — таким же тоном отвечает ему агент, — что если никому ничего плохого не делаешь, то позволено идти своей дорогой.
Между тем Жорж, нисколько не сомневаясь, что его выследили, втаскивает в кабриолет Леридана и, не дожидаясь остальных, пускает лошадь во весь опор.
Полиция не намеревалась брать Жоржа на улице, понимая, что он будет защищаться и прольется кровь. Поэтому агенту было приказано всего лишь следить за кабриолетом, которому Кальоль, опешивший в первую минуту, дал возможность унестись прочь. Речь теперь идет о том, чтобы догнать его и не выпускать из виду.
— Ко мне! — кричит Кальоль.
К нему подбегают два агента.
Одного из них зовут Бюффе.